Взломанная вертикаль - Владимир Коркин (Миронюк)

– Фея должна быть доброй! Фея злая – ох-хо-хо!

Милые мелочи в незамысловатых человеческих взаимоотношениях, простых контактах. С ними, наверное, возвращаются к людям лучи детства, незамутнённые напластованиями ошибок прожитых лет. Тот серый рассвет, пробуждающий жизнь нового дня, принёс радость двум молодым людям, доселе незнакомым. Они встретились, но станут ли частью друг друга? Ему это хотелось испытать. Как забыть ему их первый в жизни совместный завтрак, когда они сидели за столом рядышком и совсем близко. Из натопленных печей избы, как звали свой домик Поджидаевы, шли в комнату волны тёплого воздуха. Гости и хозяева метеостанции обменивались впечатлениями о вечерней телепередаче, о перспективности строительства здесь ретранслятора, судачили о разном. Девушка и парень смущённо переглядывались, когда соприкасались их локти. Озорно глянув на них, баба Варя громко сказала:

– Вася-Виссарик, Лена. Вы такая замечательная пара! Сижу и любуюсь вами.

– А что, – вставил Женька Петров, – глядишь, братцы, и «горько!» будем кричать, а?

– Эт, чертяки, смутили мне девку, – хмыкнул Алексей Игнатьевич.

После и состоялся тот памятный туристам поход к вершине, к триангуляционному пункту. А затем встреча с камень-птицей и окаменевшим деревом исполином. Возвратившись в Сетард, Виссарион за один вечер и одну ночь написал очерк о семье метеорологов, в который была вплетена и сказка о каменной идол-птице. Материал появился в газете без купюр, на целую полосу. В один конверт Стражин запечатал очерк, а в другой письмо к Лене. По странной прихоти случая вначале на Райскую доставили с вертолётной оказией его маленькое послание девушке, гораздо позже газету с очерком. Лена ему ответила коротким письмом. Так между ними завязалась переписка. Она, как Виссариону думалось, их сблизила. Письма эти из Сетарда на гору и с Райской в долину, как два луча, несущих сгустки мыслей, молодой энергии, чувств.

После похорон бабы Вари Стражин осунулся, поугрюмел лицом. За перо брался вяло, долго не мог войти в привычную газетную колею. На летучках молодого журналиста начали поругивать: мало даёт строчек в номер, проблемные материалы сырые, их в секретариате правят. Он чувствовал, надо встряхнуться, как-то сбросить с души тяжкий груз потери бабы Вари. Но как разбить этот камень печали, тоски? Перед глазами Виссариона, как живая, стояла баб Варя, такая же смешливая, обаятельная. Как быть? Он решился на отчаянный по тому времени года шаг – сходить на Райскую. Ведь подняться по тросу не трудно. Но так летом. А в разгар зимы!? Задумать легко, а выполнить? Да еще одному. Выдюжит ли? Будто его что-то влекло, тянуло в гору. Сославшись в редакции на неотложные в пятницу дела в аэропорту, он накануне поездки договорился с другом-вертолётчиком, частенько доставляющим на другой берег Сеты разные грузы, что тот утречком захватит его с собой. Конечно, это было нарушение лётных правил. Да в ту пору на это смотрели сквозь пальцы. Подобным образом поступало начальство разного ранга. А как журналисту написать о пилоте и не слетать с ним? Лёту всего ничего, с четверть часа. В комнате общежития Виссарион вытащил из-под кровати меховые штаны, унты, из шкафа достал теплую геологическую куртку дубленку, крытую плотной черной тканью, меховые перчатки, старую норковую ушанку. Экипировка что надо. Бросил в рюкзак газеты, несколько банок говяжьей тушенки и рыбных консервов местного рыбзавода, фляжку с водкой, прочный термос с горячим кофе, круг копченой колбасы, буханку чёрного хлеба, печенье с конфетами. Дорога предстояла непростая, и угостить хозяев метеостанции будет чем. В аэропорту дружок вертолётчик отвел его к пассажирскому винтокрылу Ми-4, а ему, оказалось, выдали иное полётное задание. Не успел и глазом моргнуть Стражин, как оказался на другом берегу Сеты. Успел на поезд. Вот и знакомый с того года железнодорожный перегон. Минутная остановка. Вон домик путевого обходчика. Представившись хозяину, попросил одолжить на день-другой лыжи, ему надо дойти до подъема на Райскую, к тросу.

– Ладно, дам запасные лыжи, – согласился обходчик. – Я вас запомнил по тому году. К нам не часто приезжают. Помни: у самого подъёма увидишь валун, под него и сунь бегунки. Найдешь их, если и снегом занесёт.

– Хорошо, так и сделаю.

– Ну и профессию выбрал ты, парень. Эка куда тебя кидают зимой – на гору! Да, к ночи обещают ненастье. Не взыграл бы сиверко.

– К ночи я уж буду чаи на метеостанции гонять, – успокоил он железнодорожника.

Обходчик затянулся папиросой, махнул на прощание рукой.

– С богом. Удачи тебе, парень.

Стражин приспособил охотничьи лыжи к унтам и тронулся в путь. Непривычно идти на таких «бегунках». Всё ближе гора, всё медленнее шаг. Устал, с ритма сбивает глубокий снег. Когда приблизился к подножию Райской, серой дымкой окутывался горизонт, заметно посвежело. Втиснув лыжи под камень, подкрепился горячим кофе. Он выпрямился, пробежал глазами весь путь по склону горы. Отчего-то его уже ничто не волновало, ни одной пугливой мысли. Удобнее взвалив рюкзак на плечи, зашагал вверх. Вот он трос. Лез Стражин осторожно, не спеша, тяжелые унты скользили. Как мог берёг силы, вымотает ещё главный отрезок подъёма. На полпути к вершине поскользнулся, рухнул на голый камень. Падал много раз. Саднило колени, видать содрал кожу. Поскользнулся и упал в очередной раз. Гримаса страдания исказила лицо. Тут всё заволокло белой мглой. Лихие горные вихри истово отплясывали победный танец. Дрожащими пальцами завязал тесёмки шапки-ушанки, ощутив подбородком бугорок узла. Колени просили пощады. Виссарион привстал, отворачивая лицо от ветра-наждака, придерживаясь за трос, продолжил подъем. Вскоре обрушился неистовый шквал. Точно кто схватил парня ледяными щупальцами, силясь оторвать от троса и швырнуть вниз на каменные зубья скальных выступов. Рассекая грудью беснующуюся круговерть, он упал на трос, вцепился в него мертвой хваткой. По щекам скатывались горючие слёзы, застывали на концах ушах-отворотах шапки, холодили подбородок, подмачивали тугой узел верёвочки, смерзаясь на нём, раздражая кожу. Над головой Виссариона что-то выло, визжало, ухало, шипело. В один момент он почувствовал, будто ветрило напрочь сорвал с него одежду и дубит, леденит кожу. Страшной силы порыв ветра. Коченели пальцы рук, ног. Он представил, не видя ни зги: вот он, вот гора, а вокруг царство дикого, необузданного снежного вихря, и если поддаться минутной слабости, то ему вообще больше ничего и никого не видать. Очередной захват шалого ветра больно лизнул лицо. Некой распрямлённой пружиной подбросило Стражина.

– Ах ты, гадина! Сволочь! – в полные лёгкие орал парень и колотил рукой воздух, такой упругий, как тренировочная боксёрская груша. – Ах, чёрт проклятый! – кричал он дико и шёл, перехватывая трос руками, к вершине.

Волочился, спотыкаясь, карабкался, снова спотыкался. Метр, ещё один, ещё немного вверх. И здоровенный толчок в бок. Потеряв равновесие, упал. Он медленно сползал вдоль троса по склону. Спас рюкзак: выпячивающаяся тканью горка консервов вошла в какое-то углубление, движение вниз застопорилось. Этого мгновения было достаточно, чтобы найти унтами упор. Опора, как она нужна человеку в любой нестандартной ситуации. Мелко-мелко перебирая ногами и руками, подполз к тросу. Есть захват! Перевёл дыхание. «Только не смотреть вниз, – уговаривал себя. – Иначе всё, тут и околею». До вершины оставалось меньше сотни метров, самых трудных, самых крутых. Чтобы не застыть, отстегнул от брючного ремня фляжку с водкой, мысленно одобрив свой поступок там, в будке обходчика, где догадался вытащить её из рюкзака и приторочить к меховым штанам. Как же надо именно сейчас хлебнуть «горячей воды». Кое-как отвинтил пробку, и опрокинул жгучую жидкость в рот. В маленьком «бидончике» ещё булькало. Хватит, водка ещё сгодится. Но не может он заставить себя оторваться от троса. Нахлынувшая боязнь сорваться вниз сковывает руки, тело. А ветер, чуть передохнув, вновь злобствовал. Тёмно-синяя мгла всосала в себя, наверное, всю землю.

Старый Эол, бессердечный бог ветров, неистовствовал: маленький, смешной человек, червяком извивающийся на скале, сейчас распластанный, не двигался, будто прирос к камню. Как ни ухищрялся Эол, не удавалось сбросить его со скалы в пропасть, на рваные каменные гряды-зубья. Уже замело на много верст железную дорогу, засыпало снежным песком чумы оленеводов, вдавило в снежные барханы цепочку жуков-вездеходов с людьми в них, завалило по крыши маленькие станции вдоль железных веток-дорог, а этот безумец всё ещё на скале, даже продолжает карабкаться по каменной стене.

– Шшшшу – шшшуууттииишшшь со мной! – шипел, негодуя, Эол. – Вврррёёёшшшьь, не ууййддёёшшшь!

Пролетая над старой каменной птицей, навечно застывшей, Эол присел отдохнуть.

– Здравствуй, старая трясогузка. Все караулишь свой древний развалившийся пень!? Молчишь? Ну-ну. Рассказать, как я нынче лихо над краем этим пронёсся?