Азия на халяву - Владимир Динец

— Скажите, у вас план есть? Установилась гробовая тишина. Все присутствующие смотрели на него, открыв рот. Ведь в тех местах словом «план» обозначают исключительно сушеную анашу. Наконец продавщица, запинаясь, переспросила:

— Что, что?

— План, городской план! — повторил Игорь. За вытаращенными глазами продавщицы читалась напряженная работа мысли. Все знают туркменский план, ташкентский, ферганский, джунгарский и самый лучший

— чуйский, но городской? Только наши крики «схема! схема города!» спасли Игоря от зиндана. Но хватит о грустном. Приятно продуваемый сквозь многочисленные щели АН-2 удачно вписался во все повороты Пянджского каньона, и я, не успев доиграть партию в нарды, ступил на землю еще недавно труднодоступного Бадахшана. Серо-желтые склоны гор вырывались к небу прямо от стен крайних домов и уходили вверх сразу на две тысячи метров. Многие улицы в Хороге приходится огораживать стенами от катящихся сверху камней. В ботаническом саду, основанном (под гарем) еще эмиром, меня ждал сюрприз: здесь, на высоте, еще не отошли абрикосы — маленькие, но сладкие, как мед. Между тем и в Хороге днем было жарковато. Четыре часа брел я по берегу Пянджа, дожидаясь попутки. Город со своими пирамидальными тополями остался позади, и вдоль дороги росли только пограничные столбики. За рекой, на афганской стороне, кучками стояли крошечные хижины. На крутых склонах едва виднелись квадратики высокогорных полей. Там, где были ровные участки, белели дома крестьян побогаче. Сами «кулаки», согнувшись, шли за плугом, покрикивая на тощих быков. Иностранная молодежь махала мне руками и что-то кричала. Из-за шума воды и незнания шугнанского языка выяснить настроения тамошнего населения не удалось. Неожиданно вдоль реки пронеслись два военных вертолета с опознавательными знаками НРА. Впоследствии мне рассказали, что везли они коммунистов из поселка, занятого моджахедами. По местной традиции, с пленных живьем содрали кожу и облили рассолом. Едва стих шум винтов, как из-за поворота вынырнул милицейский мотоцикл. Его хозяин, начальник хорогского уголовного розыска, по пути завернул на свадьбу в какой-то кишлак, где мы в пять минут напились до предела. Совершенно «косой» детектив все же подбросил меня до санатория Гармчашма. Изо всех сил притворяясь трезвым, я предъявил директору документы, вкратце объяснил важность своей научной миссии («наука, которую я в данный момент имею здесь честь представлять… и т. д.) и получил разрешение ночевать на веранде. Утром я сбегал на горячий источник — красивую, похожую на гейзер белую горку с фонтанчиком теплой воды. Вода пахла серой, что сразу же заставило подумать о вулканах. Памир лежит в самой середине вулканического пояса, протянувшегося от Сицилии до Явы, но ни одного вулкана здесь пока нет. Может быть, когда вы читаете эти строки, лава уже поднимается по трещинам земной коры, и через пару дней привычных к катаклизмам бадахшанцев ждет новый сюрприз. А может быть, ничего подобного не произойдет еще 5-10 миллионов лет. Поживем — увидим. Пока что подвернувшийся „Москвич“ мчал меня по изгибам долины, останавливаясь в разных интересных местах: у нарзанных источников, надгробий-мазаров и у развалин крепостей, построенных еще Александром Македонским. Наконец горы расступились, и мы въехали в поселок Ишкашим. Он состоит из двух частей — советсткой и афганской. Афганскую часть в этот момент как раз штурмовала армия Ахмад Шаха Масуда. Из-за реки доносилась стрельба и плыл густой черный дым. У моста через Пяндж стояли несколько пушек и вели беспрерывный огонь по той стороне. Вдоль улиц были выложены мешки с песком. Здесь, в пятистах метрах от войны, я впервые в жизни порадовался, что живу в Советском Союзе. За Ишкашимом начался самый красивый участок дороги — Ваханская долина. Над песчаными дюнами Сары-Птуп, словно чудовищные куски рафинада, горели на солнце вершины великого хребта Гиндукуш. Из глубоких ущелий выползали длинные полосатые ледники. На вертикальных склонах пиков Тиричмир и Упарисина висели огромные пласты снега, обещая лавины в тысячи и тысячи тонн. Потом наш грузовик взобрался по крутому склону на Памирское плато. Из-за сверкающей стены Гиндукуша на миг показались синие зубцы пакистанского Каракорума, и вот мы уже катим вглубь Памира по берегу маленькой речушки. Речка эта начинается в сорока километрах к востоку из холодного озера Зоркуль и называется Памир. Она быстро теряет высоту, сливается с Вахандарьей и под именем Пяндж мчится на запад, на север, снова на запад, по глубочайшему ущелью пробирается к равнине, сливается в „Тигровой балке“ с Вахшем и медленно течет дальше могучим потоком — Амударьей. В дырявых оросительных каналах и горячих каракумских песках река теряет почти всю воду и в несчастное Аральское море впадает таким же хилым ручейком, каким и начинается. Вскоре дорога свернула прочь от реки, метнулась через перевал, прошла мимо соленого горного озера, где на лугах паслись огромные архары Марко Поло, и нырнула в серую ленту Памирского тракта. Грузовик умчался на запад, а я пошел на восток, вслушиваясь в свист ветра — не идет ли попутка. За свою жизнь я, наверное, несколько месяцев затратил на ожидание попутных машин. Сотни часов брел по дорогам, тысячи раз оглядывался, миллион раз проклинал все машины и дороги на свете. Долгожданная точка появлялась на горизонте, росла, приближалась и… проносилась мимо, осыпав меня пылью, грязью, песком, снегом или вулканическим пеплом. Солнце садилось, уходило драгоценное время, а дорога была по-прежнему пуста. Но если повезло и что-нибудь подвернулось, то скорее всего едешь в кузове, мотаясь туда-сюда на ухабах, вцепившись в борт до судороги в пальцах и отбиваясь ногами от скачущего по доскам бидона с брагой. Да и в кабине хорошего мало. Поскольку денег на оплату нет, приходится вести с шофером дружескую беседу, чтобы в конце пути ему не пришло в голову потребовать вознаграждения. Нужно отвечать на дурацкие вопросы („Как там у вас в Москве Горбачев?“) и травить анекдоты — десятки, сотни анекдотов. И все-таки должен сознаться, что в глубине души люблю этот хулиганский вид транспорта — автостоп. Может быть, именно за его неудобность, ненадежность и непредсказуемость, за тряску разбитых грунтовок и длинные шоферские байки, за сочетание романтики и азартной игры. Вот он возник из-за поворота, дребезжащий грузовик с блеющими баранами в кузове. Миг — и я уже в теплой кабине, арабская музыка тихо льется с кассеты, широкая Аличурская долина послушно ложится под колеса, мохнатые яки провожают нас взглядом, и грозовая туча, зловеще освещенная заходящим солнцем, уже не имеет ко мне никакого отношения.