Антициклон - Григорий Игнатьевич Пятков

где должны были вот-вот принимать сухогруз. Накричал вгорячах Погожев на Осеева А Осеев — на Погожева. Накричавшись, вдруг оба одновременно опомнились: что же это мы, с ума посходили, что ли? Стыдно стало. Осеев сказал Погожеву:

— Зайдем, Георгич, ко мне в каюту. Кажется, где-то там коньячишко завалялся. По стопочке — за мировую. На веки вечные.

2

Головная боль прошла. Спасибо утреннему бризу. Это его работа. Погожеву даже не верилось, что каких-то полтора часа назад он вышел из каюты вдрызг разбитый и отяжелевший от бессонницы.

Море вокруг сейнера было пустынно. Даже чаек не видно. Куда ни посмотришь — одна вода. Воды на земле более семидесяти процентов всей поверхности планеты. Это Погожев помнил со школьной скамьи. Один Тихий океан больше площади поверхности Луны. А еще и другие океаны. На этом фоне Негостеприимное море, как называли Черное древние греки, — капля в мировом океане. Ну и пусть «капля». Черноморские рыбаки на это не обижаются. Потому что знают цену этой «капле», знают, какие штормики она может выдать — не обрадуешься. И любят свое Черное море больше других. Не потому, что оно пользуется в стране славой самого теплого моря и его с весны до поздней осени дружно осаждают курортники. Их любовь к нему более прозаичная, чисто рыбацкая. Они любят его все, какое оно есть, и в любое время года. Потому что каждое время года дает свою рыбу. В летние месяцы море одаривает рыбаков скумбрией, пеламидой, луфарем. Осенью они идут в район Керченского пролива ловить хамсу. Зимой берут ставриду, анчоусы, десятками тонн за один замет черпают азовскую тюльку. Потом дело доходит до кефали, барабули, пикши, камбалы. Как утверждает наука, в Черном море обитает более ста пятидесяти различных видов рыб.

Обо всем этом не спеша «масалили» Виктор с Погожевым, находясь на ходовом мостике.

— Дело науки утверждать, а наше рыбацкое — ловить рыбку, — изрек Осеев.

— Так было всегда. С тех пор, как человек занялся рыболовством. Только орудия лова были разными.

— Да что вы говорите, товарищ партийный секретарь? Неужели? — вскрикнул Виктор с наигранным удивлением.

— Ладно, не задавайся. Знаю, что ты на этом деле черта съел, — обиделся Погожев.

Виктор обернулся к Погожеву. В его хитровато прищуренных цыганских глазах поблескивали смешинки.

— Что уставился, пиндос ты этакий?

— Давно не видел тебя, Андрюша, таким философствующим, — произнес Осеев.

— И больше не увидишь.

Справа от сейнера на небольшой высоте прошла «аннушка».

— Ага, и авиаразведка зашевелилась. Значит, дело будет, — сказал Погожев, провожая самолет взглядом.

— Будет... если рыба будет, — произнес кэпбриг и, по грудь свесившись через поручни мостика, крикнул радисту: — Климов, что там летуны пророчат?

— Молчат, Иваныч!

— Ясно, — заключил Виктор. — Значит, тоже пустышку тянут. — И, скосив глаза на стоящий у него за спиной на тумбе компас, стал крутить штурвал, выравнивая сейнер по курсу.

— Ничего-о-о. У болгар появилась скумбрия, значит и у нас объявится, — изрек Погожев, подбадривая больше себя, чем Осеева. Для кэпбрига это дело не новое. А вот Погожеву, в свой первый выход в качестве ответственного лица за путину, не хотелось ударить в грязь лицом, прослыть среди рыбаков «урсусом» — невезучим человеком. Где-то в тайне Андрею Георгиевичу даже хотелось блеснуть образцовым руководством, вернуться домой с хорошими уловами во всех бригадах. И он, видимо, тоже больше для себя, чем для Осеева, добавил: — Многое, конечно, будет зависеть не только от рыбаков, но и от погоды и природы.

— Природа, конечно, дело великое. И мудрое, — согласился Виктор, все еще не спуская глаз с компаса. — И в то же время есть вещи совсем непонятные.

— А именно?

— Взять хотя бы, к примеру, нашу каплю, как ты обозвал Черное море.

— Это я в сравнении с мировым океаном.

— Да ладно, — махнул рукой Осеев. — Дело не в этом, Андрюха. А в том, что даже в этой капле жизнь размещается не глубже ста восьмидесяти метров. Ниже — сероводород. Мертво. И это при глубине в две тысячи метров! Представляешь, сколько морского пространства гуляет под сероводородной пустыней? Куда в этой капле бедной рыбе деваться? — снизу сероводород, сверху и того похуже — мы, люди, постарались.

— Теперь и тебя прошибло философией, — припомнил Погожев и с каким-то озорным торжеством из-под белесых бровей чиркнул синевой глаз по Виктору.

В разговор вмешался Кацев:

— Пусть, кэп, по этому поводу у других голова болит. Нашел дэло ловить рыбку. Правильно, товарищ секрэтарь?

Сеня стоял, откинув богатырскую фигуру на поручни ходового мостика, широко раскинув мускулистые руки. В его серых ясных глазах играла добродушная улыбка. Он уже минут пять как поднялся на мостик и слушал разговор Погожева с Осеевым.

— Видел, Георгич, такого вояку? — и кэпбриг кивнул в сторону Кацева. — С такими союзничками и повоюй. Да ты думал о том, голова твоя садовая, что у нас на глазах рыбы-то меньше и меньше становится? Не салага, должен бы понимать.

— На это есть наука, кэп. Пусть она думает. Ей за то гроши платят. И нэ маленькие... А вы топайте на камбуз. Леха такую картошку с мясом задэлал, не уступит лучшим ресторанам Одессы, — отшучивался Кацев, забирая из рук Осеева штурвал.

Леха подал им завтрак в капитанскую каюту. Осеев сбросил со столика на диван судовые журналы и справочники, освобождая место для мисок.

— Не пойму, — говорил он о Кацеве, — как в нем уживаются два совершенно противоположных типа: хороший знаток своего дела и равнодушный хмырь к рыбе? Может, ты раскусил, Андрей? Тут у них что-то общее с нашим инженером Жорой Селениным.

Погожев подумал об этом сходстве еще на ходовом мостике. Но Селенин казался ему понятнее. Цель Селенина — загранка. А кто же будет рекомендовать ершистого парня в загранку? Кацева загранка не интересовала.

— Наверно, у Сени просто такой характер, — сказал он, пожав голыми, успевшими подрумяниться плечами.

— Ха, знаем мы эти характеры, — фыркнул Виктор. Но вспышка его заметно шла на убыль. — Давай-ка, Погожев, остограммимся. С горя.

— Видишь, и причина нашлась...