Вольные Мальцы - Терри Пратчетт

— Крепкая вещь, да?

— Разъедает ложки, — сказала Тиффани. — Это для особых случаев. Женщинам его нельзя, отец говорит, от этого на груди растут волосы.

— Тогда, если хочешь быть уверена, что Нак Мак Фигглы объявятся, принеси это, — сказал жаба. — Сработает, поверь мне.

Через пять минут у Тиффани все было готово. Мало что можно спрятать от ребенка, который не ведет себя шумно и не страдает плохим зрением, поэтому она знала, где бутылки хранятся, и добыла одну. Пробка вбита через тряпку, но это была старая пробка, и ее можно подковырнуть и вытащить концом ножа. От Наружного духа у Тиффани слезились глаза. Она собралась налить золотисто-коричневой жидкости в блюдце.

— Нет! Нас обоих затопчут насмерть, — сказал жаба. — Просто подержи бутылку открытой.

Дух поднимался из горлышка, и было видно прозрачное колыхание, словно в летний зной над камнями.

Тиффани чувствовала, как в прохладной полутьме маслодельни ощущается прикованное к одной точке внимание.

Она села на доильную табуретку и сказала:

— Ну ладно. Выходите.

Их были сотни. Они высовывались поверх бадей. Спускались на веревочках с потолочных балок. Бочком выбирались из-за сыров на полках. Выползали из-под мойки. Появлялись из мест, где в жизни не подумаешь мог бы прятаться тот, у кого волосы как взрыв оранжевой сверхновой.

Они все были примерно шести дюймов ростом и синие, хотя не поймешь — цвет кожи у них такой или это из-за татуировок, что были у каждого везде, где не росли волосы. Одеждой им служили короткие кильты, иногда еще кое-что — кожаные жилеты и вроде того. У некоторых были надеты на голову, как шлемы, крысиные или кроличьи черепа. И все как один — с висящими за спиной мечами длиной почти в собственный рост.

Но что сильнее всего бросилось Тиффани в глаза — они ее явно побаивались. Почти все упорно разглядывали свои ноги, а это было зрелище не для слабого сердца, потому что ноги у них были большие, грязные, и частично в обмотках из чьих-то шкурок, вместо обуви. Ни один из них не хотел встретиться с ней взглядом.

— Это вы тут наносили воды в бадьи? — спросила она.

Шорох, с которым шаркали, переминаясь, множество ног, покашливания, и недружный хор: «Айе».

— И дрова в ящик?

Опять недружный хор «Айе».

Тиффани одарила их гневным взглядом.

— А барана помните?

Тут они все стали смотреть себе под ноги.

— Почему хотели украсть у нас барана?

Бормотание и подталкивание друг друга локтями, наконец один человечек снял свой шлем из кроличьего черепа и стал нервно крутить в руках.

— Хотелося нам ести, мистрис, — пробормотал он. — Но как стало нам ведомо, что это твое, то в загон возвернули мы бестию единым духом.

У всех был такой убитый вид, что Тиффани сжалилась над ними.

— Ну что ж. Я полагаю, вы не стали бы красть, если бы не были такими голодными, — сказала она.

В ответ она получила несколько сотен изумленных взглядов.

— Ой стали бы, мистрис, — ответил крутильщик шлема.

— Стали бы?

В голосе Тиффани было такое удивление, что крутильщик оглянулся на ряды соратников за поддержкой. Они все закивали.

— Да, мистрис. Нам пристало. Мы славный хитный народ. Так, парни? Что есть наша слава?

— Хити! — крикнули синие человечки.

— А что еще, парни?

— Пити!

— А что еще?

— Лупити!

— А что еще?

В ответ на этот вопрос последовало некоторое размышление. Но потом они пришли к решению.

— Пити да лупити!

— Было чевойто еще, — пробормотал шлемокрут. — Эччч, да. Поведайте карге, парни!

— Хити, да пити, да лупити! — прокричали радостно синие человечки.

— Поведайте мальца карге, кто мы есть, парни, — сказал крутильщик шлема.

Послышалось кррык сотен маленьких мечей, выхваченных и вскинутых над головой.

— Нак Мак Фиггл! Мы Мальцы Вольнецы! Без царёв! Без королёв! Без господ! Без хозяев! Боле нас не надурят!

Тиффани смотрела на них во все глаза. Они тоже пристально смотрели на нее, ожидая, что будет она делать, и чем дольше она молчала, тем более тревожный у них становился вид. Они опустили мечи, заметно смущаясь.

— Но мы на добро могучей карги не дерзаем, только что коли разве вот ежели славное питье, — сказал крутильщик, шлем отчаянно вращался у него в руках, взгляд на бутылке Особого овечьего Наружного. — Не удружишь ли ты нам?

— Я вам? — сказала Тиффани. — Я хотела, чтобы вы мне удружили! У меня похитили брата средь бела дня!

— Ой вэйли, вэйли-вэйли… — сказал крутильщик шлема. — Так пришла она. Пришла она, забирая. Не поспели мы! Кралева’крала’пять!

— Одного, у меня их не пятеро! — сказала Тиффани.

— Он говорит: «Королева украла опять», — сказал жаба. — Он говорит о Королеве э…

— Захлопнись, варопайка! — рявкнул шлемокрут, но его заглушили горестные стоны и вопли Нак Мак Фигллов. Они хватали себя за волосы, топали ногами, выкрикивая: «Чёрендень!» и «Вэйли вэйли вэйли!» а жаба препирался со шлемокрутом, и все вопили громче и громче, стараясь друг друга перекричать…

Тиффани встала.

— Молчать всем! — сказала она.

На присутствующих пала тишина, если не считать пошмыгивания носом и слабых «вэйли» в задних рядах.

— Мы толечко нутро себе хотели облегчить, мистрис, — проговорил шлемокрут, в страхе присев на корточки.

— Не смейте делать это тут! — отрезала Тиффани, содрогаясь от возмущения. — Это маслодельня! У меня здесь чисто!

— Э-э… «облегчить нутро» у них означает «оплакать свою злую судьбу», — сказал жаба.

— Ибо ежели Кралева пришла, стало быть, наша келда слабнет-гаснет, — сказал крутильщик, — и будет некому за нами приглядети.

«Приглядеть за нами», подумала она. Их сотни, каждый мог бы победить на соревнованиях Сверни Набок Нос, и они горюют, что некому будет за ними приглядывать?

Тиффани набрала воздуха в грудь.

— Моя мать сидит в доме и плачет, — сказал она. — И… «и я не знаю, как ее утешить, — прибавила она мысленно, — я этого совсем не умею, никогда не знаю, что сказать». И проговорила вслух: — Она хочет, чтобы моего брата вернули. Очень. — И добавила, хотя ей дико не хотелось это говорить: — Он у нее самый любимый.

Тиффани указала рукой на шлемокрута, он попятился.

— И прежде всего, — сказала она, — до каких пор я должна про тебя думать «шлемокрут»? Как тебя зовут?

Она услыхала, что Нак Мак Фигглы поперхнулись своим собственным дыханием, и бормотание одного из них:

— Айе, она как есть карга. То карговской вопрос она вопросила!

Шлемокрут оглянулся на своих, словно за помощью, и пробубнил:

— Мы своих прозваний не выдаваем.

Но кто-то, из относительной безопасности задних рядов, сказал:

— Карге перечить негоже!

Маленький человечек посмотрел вверх очень тревожным взглядом.

— Я в клане Большой, мистрис, — проговорил он. — И прозвание мое… — он сглотнул, — Роб Всякограб Фиггл, мистрис. Но я тебя слезно прошу, не спользуй это против меня!

Тут жаба был наготове.

— Они думают, что в их именах заключается волшебство, — негромко подсказал он. — Фигглы не выдают своих имен, чтобы их никто не записал.

— Айе, да не впишут прозвания наши в куда-ментищи, — сказал Фиггл.

— В повестки да оредрюги судебные, — сказал другой.

— Али «В розыске»! — сказал еще кто-то.

— Айе, да в счета, протоколы-показания, — еще кто-то.

— Да ни в заявления исковые, ни в описи долговые!

Фигглы озирались по сторонам, в панике от одной мысли о всяких страшных вещах, что можно написать на бумаге.

— Они думают, в записанных словах — особое могущество, — шепнул жаба. — Думают, что всякое написанное слово — колдовство. Слова повергают их в тревогу. Видишь их мечи? Они начинают светиться голубым светом, если адвокат где-нибудь поблизости.

— Ладно, ладно! — сказала Тиффани. — Мы разобрались хоть с чем-то. Я обещаю его имя не записывать. А сейчас расскажите мне про Королеву, которая забрала Вентворта. Она Королева чего?

— Не можно речь о том вслух, мистрис, — ответил Роб Всякограб. — Слышит она свое имя, да приходит.

— Собственно говоря, это правда, — сказал жаба. — С ней лучше не встречаться. Никогда.

— Она скверная?

— Хуже. Говори о ней просто — Королева.

— Айе, Кралева, — сказал Роб Всякограб. Он смотрел на Тиффани встревоженными, блестящими глазами. — Бабушки онученя, у коей в кости были холмы сии, о Кралеве не ведаешь? Ты Дженни Зелензуб насувала, да Безглавцу зрела в очи, а не ведаешь? Пути те не казали, вовсе ты карга ли?

Тиффани одарила его ледяной улыбкой. Потом склонилась к жабе и прошептала:

— При чем тут Бабушкины онучи? Почему он спрашивает, не коза ли я?

— Насколько я мог понять, — ответил жаба, — их изумило, что ты не знаешь о Королеве и э-э… колдовских путях, о козе просто забудь, а «онученя» значит «внучка». Они полагают, что раз ты внучка Бабушки Болит и выстояла против монстров, значит, Бабушка научила тебя колдовству. Ты не могла бы поднять меня к уху поближе?