Мужчины без женщин (сборник) - Харуки Мураками

Китару, насколько я мог судить, говорил на почти идеальном кансайском диалекте. Притом что родился и вырос в токийском квартале Дэнъэн-Тёфу, что в районе Оота. Я родился и вырос в Кансае и говорил почти на идеальном нормативном языке (характерном для речи токийцев). И в этом смысле мы с ним были престранной парочкой.

Я познакомился с ним, когда подрабатывал в кафе, что рядом с главными воротами кампуса Васэды. Я работал на кухне, он – официантом. Когда выдавалась свободная минута, мы с ним перекидывались парой-другой слов. Обоим нам было по двадцать, дни рождения – с разницей в какую-то неделю.

– Китару – редкая фамилия[12], – заметил я, когда мы только познакомились.

– Так, точна. Очань рэдкая, прыкинь, – ответил он.

– В «Лотте»[13], помнится, был питчер с такой же фамилией.

– Так, но да яго нияким бокам. Але, фамилия рэдкая, можа, якая и радня.

Я учился на втором курсе Литературного факультета Васэды. Он – провалился на экзаменах и ходил в подготовительную школу при универе. И хоть поступал уже дважды, тяги к учебе я в нем не заметил. В свободное время он читал книги, которые вряд ли пригодились бы на экзаменах: «Биография Джими Хендрикса», «Этюды в сёги»[14], «Происхождение Вселенной». Говорил, что ездит из дома в Ооте.

– Из дома? – переспросил я. – Я как-то даже не сомневался, что ты из Кансая.

– Не-не, я нарадзиуся и вырас там жа – в Дэнъэн-Цёфу.

Услышав это, я несколько обалдел.

– Тогда почему говоришь на кансайском?

– Вывучыу на вопыте. Сабраушысь з духам.

– В смысле?

– Ну, як бы прылежна вучыуся. Запаминау глаголы, сушчаствительныя, ударэнни. Прымерна так жа, як вучат ангельский ти хранцузский. Некальки разоу ездзиу пракцикавацца у Кансай.

Он меня поразил. Я впервые слышал, чтобы человек выучил кансайский диалект апостериори, на своем личном опыте, как английский или французский. «Кого только в Токио не встретишь! – восторженно подумал я тогда. – Прямо как в «Сансиро»…»[15]

– Я з дзетства быу трасны фанат «Циграу Хансин». Кали яны грали у Токио, хадзиу балеть на стадзион. Але на гасцявой трыбуне дажа у паласатай форме Циграу з такийским говарам няма што рабиць: нихто и слухать не стане. Цябе ни на шаг не падпусцяць да гэтай кампании. Так я поняу, што прыйдзецца вучыць, и старауся як мог. Ох, и намаяуся я з гэтай вучобой!

– И ты пошел на это ради бейсбола? – удивленно спросил я.

– Так, видзишь, як «Цигры» для мяне важныя. З тых пор што дома, што у инстытуце стараюся гаварыць тольки па-кансайску. Ва сне и то гавару па-кансайску, – сказал Китару. – Як мой говар? Пачци идэальны?

– Точно. Будто ты родом оттуда, – сказал я. – Только у тебя диалект не болельщиков «Хансин», а какого-то района Осаки.

– Як ты дагадауся? Падчас летних школьных каникул я гасциу у адной сямъи з раёну Тэнодзи. Цикава правеу врэмя. Аттуда да заапарка – рукой падаць.

– Гостил в семье? – с интересом переспросил я.

– Странный я тып, так? Займайся я такжа увлечонна на падгатавицельнам, не правалиуся бы на экзаменах. Ага?

«Вот именно, – подумал я. – Сперва валять дурака, а затем наверстывать, – как это все-таки по-кансайски!»

– А ты адкуль родам?

– Недалеко от Кобэ, – ответил я.

– Недалёка, гэта дзе?

– Асия, – ответил я.

– Нармальнае мястэчка! Што ж ты сразу не сказау? А то пудрыць мне мазги.

Я объяснил. Меня спросили, откуда родом, вот и ответил. Когда говорю, что родом из Асии, многие считают, что я из зажиточной семьи. Однако в Асии живут не одни толстосумы. Моя семья – совсем не богатая. Отец работал в фармацевтической компании, мать – библиотекарем. Дом маленький, машина – кремовая «Тойота-Королла». Поэтому чтобы у людей не возникало ошибочное предубеждение, когда они спрашивают, откуда я родом, стараюсь отвечать, что «из пригорода Кобэ».

– Вось яно што! Ну, точь-в-точь, як у мяне, – сказал Китару. – Адрэс – у квартале Дэнъен-Цёфу, а жывем на самым яго водшыбе. Дом – не дом, а развалюха. Як-небудзь прыязджай, паглядзиш, яким бывае Дэнъэн-Цёфу. Не паверыш сваим глазам. Але кожны раз парыцца за гэта тожа не дзела. Гэта проста адрас. Таму я, наабарот, з самага пачатку кажу, нарадзиуся и вырас у Дэнъэн-Цёфу. Вроде таго, «як? крута, так?».

Он меня покорил, и мы стали как бы друзьями.

Тому, что после переезда в Токио я совершенно перестал использовать диалект, есть несколько причин. До окончания старшей школы я говорил только по-кансайски, при этом ни разу не пытался заговорить на нормативном токийском. Однако буквально через месяц после переезда в Токио я, к собственному удивлению, заметил, что на новом для себя языке говорю естественно и бегло. По характеру (сам того не замечая) я был как хамелеон. Или же у меня языковой слух развитее, чем у других. Так или иначе, никто из окружающих не верил, когда я говорил, что родом из Кансая.

К тому же есть важная причина, по которой я отказался от кансайского диалекта: мне хотелось стать совершенно другим человеком и начать новую жизнь.

Всю дорогу в «синкансэне», который вез меня в Токио, я размышлял о своей прежней жизни. Признаться, за восемнадцать лет вспомнить было нечего, кроме череды постыдных в большинстве своем событий. Нет, я вовсе не бахвалюсь, по правде говоря, мне даже не хочется об этом вспоминать. Чем больше я думал тогда, тем противнее сам себе становился. Конечно, у меня были и приятные воспоминания. Светлые, так сказать, пятна. Это правда. Однако куда чаще мне приходилось краснеть за свои проступки и стоять, понурив голову. То, как я жил до сих пор, о чем помышлял, если задуматься, было настолько заурядно и беспредельно трагично, что об этом лучше и не вспоминать. Сплошь мещанский хлам, никакого воображения. И мне хотелось собрать это все в кучу и засунуть в самую глубь большого выдвижного ящика. Или же сжечь все дотла (и посмотреть, какой повалит дым). Во всяком случае, я хотел оставить все это позади и начать новую жизнь в Токио с чистого листа. Испробовать новые для себя возможности. И этот отказ от кансайского диалекта, приобщение к новому языку были для меня практическим (да и символическим) средством. В конце концов, язык, на котором мы говорим, формирует нас как людей. Во всяком случае, восемнадцатилетнему мне представлялось именно так.

– Стыдна? Што у гэтым такога стыднага? – спросил у меня Китару.

– Да много чего.

– Ты что, с родственниками не ладишь?

– Нет, с семьей у меня лады, – ответил я. – Но все равно стыдно. Стыдно уже оттого, что нахожусь рядом с ними.

– Странный ты якой-та, – сказал Китару. – Што стыднага у тым, што ты находзишься у кругу сямьи? Мне так са сваими очань дажа весела.

Я молчал. Я не мог ему объяснить. Спроси, чем меня не устраивает кремовая «Тойота-Королла», и мне будет нечего ответить. Просто дорога у нас перед домом узкая, а родители не хотели тратить деньги на новый фасад, только и всего.

– Маи прэдки чуць не кожны дзень праядаюць плеш, чаму я дрэнна вучуся. Гэта, канешна, дастае, але што рабиць – такая у их работа, павучаць сваих дзяцей. Стараюся аднасицца да их натацый спакойна.

– Ты такой беззаботный, – восхищенно сказал я.

– У тебя подружка есть? – поинтересовался Китару.

– Сейчас нет.

– А раньше была?

– До недавней поры.

– Расстались?

– Ага, – ответил я.

– А чаму?

– Долгая история. Сейчас не хочу об этом.

– Тоже из Асии? – спросил Китару.

– Нет, не из Асии. Она жила в Сюкугава. Это рядом.

– И как, она тебе давала?

Я покачал головой:

– В том-то и дело, что не совсем.

– Расталися з-за гэтага?

Я немного подумал:

– Из-за этого тоже.

– А да гэтага усё дазваляла?

– Да, почти до упора.

– А канкрэтна дакудава?

– Давай не будем об этом, – сказал я.

– За гэта табе тожа стыдна?

– Да, – ответил я. Еще одно, о чем я не хотел вспоминать.

– Да ты тожа, гляджу, сабе на вуме, – как бы сочувственно сказал Китару.

Впервые я услышал тот странный текст к «Yesterday», который он напевал, в ванной у него дома на Дэнъэн-Тёфу. Сам дом был не такой уж и развалюхой, как он говорил, и совсем не на отшибе. Обычный дом в обычном районе. Старый, но больше моего в Асии. Хотя без всякого лоска. К слову, во дворе стоял темно-синий «Гольф» предыдущей модели. Возвращаясь домой, Китару первым делом принимал ванну: забирался в нее и подолгу не выходил. Поэтому мне часто приходилось садиться на круглый табуретик рядом с дверью в крохотный закуток перед ванной комнатой[16] и болтать с ним через щель. Я не мог скрыться там от его мамаши, и потому мне приходилось выслушивать ее длинные рассказы о том, до чего глуп ее ветреный сын, который совсем не старается учиться. Из этой самой ванной он громко пел – для меня или нет, я не знаю, – ту песню с ее жуткими словами.

Как-то раз я спросил, какой смысл у придуманного им текста? По мне, так это чистая насмешка над песней «Yesterday».