Бехеровка на аперетив - Данил Корецкий

Крейсер качнуло еще раз.

– Чувствуешь? – поднял палец Ивашкин. – Точняк – новую ракету грузят. Значит, правда, что на испытательный запуск пойдем.

– Плохо, – вздохнул Терехин. – Это быстро. А Коня, говорят, скоро выпишут…

– Не скажи, – покачал головой приятель. – Продовольствия и воды загрузили много. Кок говорит – как на дальний поход…

– Хорошо бы, – с надеждой сказал Терехин. – А то мне хана. Хоть дезертируй!

Ивашкин чихнул. Сегодня в торпедном отсеке было сыро и промозгло.

– А чего отопление отключили?

– Не знаю.

– Наверное, это связано с загрузкой. Как думаешь, что это за ракета?

– Не знаю. Ты лучше скажи: что делать, если быстро вернемся? Сбежать?

– Хватит дурью маяться. Лучше к новому командиру подойди и все расскажи. Говорят, он мужик понимающий.

– Да не-е-е… Командиру не до меня. Да и что ребята скажут?

Наступила томительная тишина. Снаружи доносились лязгающие звуки – что-то цепляло за обшивку. Но торпедисты не обращали на них внимание.

– О! Придумал! – оживился Ивашкин. – Если запуск пройдет успешно, всех обязательно поощрят. Ну, грамоты там, медали, отпуска… Если будешь хорошо пахать, вполне можешь получить отпуск! А пока вернешься, этот козел уйдет на дембель!

– А что, это мысль! – заулыбался Терехин. Впервые за последние дни.

Выгруженную «РСМ-52» увезли в подземное хранилище. Теперь железная рука крана поднесла к отверстию первой шахты экспериментальное изделие «Смерч». Эта операция была более сложной, и монтажники СЯС с помощью специального оборудования старательно направляли в открытый люк двигательную часть ракеты. Наконец попытки увенчались успехом. Направляющие устройства «Смерча» вошли в приемные пазы шахты, и ракета заскользила вниз. Крейсер качнуло в очередной раз. Крышка люка закрылась. В отсеки пошла команда «отбой!»

Сергеев со своими помощниками оформил документы: «РСМ-52» снята с боевого дежурства, «Смерч» с неядерной головной частью поставлен на дежурство… Потом позвонил Веремееву. Тот ждал в штабе и сразу снял трубку.

– Ну, что?

– Все нормально, товарищ контр-адмирал, – с облегчением доложил Сергеев.

– Тогда подписывай все документы. В девять ноль-ноль получишь инструктаж, а в пятнадцать уходишь в поход.

– Но…

– Никаких «но»! – резко бросил начальник штаба. – Васильков мне все доложил. Не валяй дурака, кавторанг! Ты думаешь, что можешь сорвать задание государственной важности?! Идеала в жизни не бывает. Всегда чего-нибудь не хватает. Главное – успешный запуск. Все остальное потом. Вернешься – доукомплектуешься. Что молчишь?

– Я слушаю вас, товарищ контр-адмирал, – глухо ответил капитан второго ранга.

– Как меня понял?

Наступила неприятная пауза.

– Есть подписать акт, – наконец сказал Сергеев.

В 15–00 тяжелый подводный крейсер «Россия» отдал швартовы и вышел в открытое море. В 16–40 он нырнул на глубину пятьдесят метров, лег на курс и набрал скорость двадцать узлов. Начался дальний поход. Торпедист Терехин был этому несказанно рад.

За 15 дней до дня «Ч».

Джунгли Борсханы. Поселок нгвама

Прошло несколько дней. Они не отличались разнообразием. Скудный растительный завтрак – бананы, ананасы, кокосы, причем далеко не всегда спелые; бесцельные прогулки по окрестностям; изучение обычаев нгвама; ежедневные сеансы связи с Колосковым, который все никак не мог получить ответ из Центра…

Ужин тоже не отличался сытностью, особенно с учетом того, что я не ел гусениц, червей и пауков. Запеченные в золе бататы и неизвестные корнеплоды, которые приходилось запивать обязательной порцией орахны – местного пива, потом наступало странное забытье, и пробуждение в компании семи-девяти молодых девушек, каждый раз разных, правда, отвечающих стандартам, установленным строгим Дмитрием Полянским.

Что именно я с ними делал, в памяти не оставалось, хотя можно было выдвигать разные предположения. Но некоторые приходилось тут же отбрасывать: например, сражаться в шахматы или в шашки мы не могли по причине отсутствия досок и фигур, чтение вслух тоже было маловероятно, ибо в миссионерской лампе давно закончился керосин, к тому же я не захватил с собой образцов возвышенной классической литературы… Поочередное рассказывание русских и африканских сказок не исключалось, так же как игра в «бутылочку», хоровое пение и еще несколько вариантов необременительного времяпрепровождения…

Надо сказать, что я существенно продвинулся в изучении языка нгвама. В нем было всего пятьдесят самых простых слов. «Вождь», «жрец», «порядок», «тот, чье имя нельзя произносить», «смерть», «жизнь», «еда». Таких слов, как «власть» и «демократия», у аборигенов не было. Так же как, впрочем, слова «любовь». Техническая сторона занятия, которое европейцы возвышенно именуют любовью, тут называлась «чики-чики, фоки-фоки». И сопровождалась определенными движениями рук, которые обычно совершают жокеи, желающие притормозить рвущуюся вперед лошадь. А вот поэтическое название пальцев – «дети руки», мне особенно понравилось.

Во время изучения окрестностей меня иногда сопровождал любознательный мальчонка Мутееса. Однажды, когда мы зашли в лес и двинулись по узкой, но достаточно протоптанной тропинке, он стал беспокоиться, заступать дорогу и просить вернуться назад. Но я не послушал, и вскоре мы увидели странный дом, стоящий на отшибе, в густой чаще.

– Туда нельзя! – крикнул мальчик. – Там живет жрец Анан!

Дом резко отличался от всех других жилищ поселка: вытянутый вверх, узкий, черный – то ли шалаш, то ли чум, окруженный высокими шестами. На шестах были надеты какие-то кувшины или выдолбленные тыквы, а между ними, на натянутых веревках, висели, раскачиваясь, какие-то предметы, напоминающие отрезки водопроводных шлангов – разной толщины и длины. Я хотел подойти поближе, но Мутееса отчаянно воспротивился и всем телом потянул меня за руку.

– Там Макумба! Смерть! – испуганно повторял он, дрожа всем телом. Зубы его стучали.

Но я уже и сам рассмотрел, что на шестах надеты вовсе не кувшины и не тыквы, а выкрашенные в разные цвета человеческие черепа. А на веревках висели… змеи! Десятки, а может и сотни змей! Тяжелая аура этого гиблого места внушала страх, и даже такому смельчаку, как Дмитрий Полянский, не захотелось продолжать свои изыскания.

Я повернул обратно.

– Зачем Анан убил столько змей? – спросил я.

– Не убил! Они все живые! И охраняют его дом! А могут выполнять его приказы! – возбужденно говорил Мутееса, округлив глазенки, в которых метался животный страх.

– А кто такой Макумба? – спросил я.

Смуглая кожа Мутеесы побледнела, он упал на колени и забился в истерике.

– Я нарушил табу! Меня убьют!

– Не бойся, я никому не скажу. Так кто это такой?

– Это тот, чье имя нельзя произносить!

Ребенок горько рыдал. Мне с трудом удалось его успокоить, и он убежал домой. Прогулка оставила самое тягостное впечатление. А когда вернулся в свое жилище, это впечатление усугубилось.

Я лежал на жесткой кровати, когда резкий зуммер вызова бросил меня к «Кодану».

– Виталик, ты? – Обычно оптимистично-грубый голос Колоскова сейчас удивил меня сочувственно-интеллигентными нотками. Я понял, что дело плохо.

– Нет, жрец Анан.

– Ты чё?

– Давай короче!

– Тут, братан, понимаешь, такая херня… В общем, давай, записывай…

– Говори, я так запомню.

Чуткая аппаратура донесла шелест разворачиваемой бумаги.

– «Зевсу. Вследствие особой государственной важности порученной вам операции ее надлежит выполнить любой ценой. С учетом ограниченности во времени примите все меры к завершению операции в течение оставшихся семи дней. Олимп».

Колосков сочувственно помолчал.

– Я бы тебя вытащил, только как? Я призрак, и все мы призраки. К тому же, тут нужны десантники-диверсанты, а у меня таких кадров нет. Советники да ангольская пехота. Так что, держись. А как выберешься – мы тебя сразу подберём.

– Ну-ну…

– Чего?

– Спасибо за помощь.

Я выключил рацию и вместе с ней все свои чувства. Но рация выключилась, а чувства – нет. Поразительно! Сообщаю, что через несколько дней меня сожрут, а родные руководители приказывают поторопиться и успеть! Что это, как не крайний цинизм? А впрочем, чему удивляться? Вот если бы помощь пришла незамедлительно, меня бы это здорово удивило!

Ладно. Как всегда, надо рассчитывать на себя. Надо установить маяк и выжить. Врожденная глупость, иногда именуемая чувством долга, никогда не позволит мне поменять местами первую и вторую задачи.

Вскочив, я перевернул табурет и со всего размаху ударил кулаком в гулкую глинобитную стену. Она хрустко вдавилась и пустила радиальные трещины, как крашеное пасхальное яйцо.

Суки!.. Ну, ладно! Я доберусь до вас, козлы! Я поставлю этот грёбаный маяк и вернусь. Я офицер, а не кусок дерьма. Ни вам, ни мелкочленным каннибалишкам я не по зубам. Я разбросаю семя своё по этому вырождающемуся племени, я перетрахаю всё движущееся в этих джунглях, но я вырвусь отсюда. Я до блеска начищу сковородообразную физиономию бросившего меня пилота. И вернусь в Москву. Хотя бы для того, чтобы посмотреть в глаза Ивану. Очень выразительно посмотреть. Пусть прикроет морду рукой, как воспитанники Колоскова защищают свои мошонки. Для меня это будет вполне достаточно…