Великая битва у Малого пруда - Октав Панку-Яш

— Я ничего не выдаю, понятно? Прежде надо их зарегистрировать. Сколько раз я должен повторять, что сейчас не выдам ни единой книжки!

— Он прав! — пришёл ему на выручку Влад. — Дайте ему спокойно записать книги в тетрадь. Это же библиотечные книги, так ведь, Йоргу? — обратился Влад к мальчику, который прокладывал себе дорогу локтями, стараясь пробраться ближе к библиотекарю. Йоргу пробормотал что-то. Всё так же глядя на него, инструктор добавил:

— Мне жаль, Йоргу, но для тебя я никак не мог подобрать книги.

— Почему? — раздался в наступившей тишине удивлённый голос Йоргу.

— Как тебе сказать… Я был в книжном магазине и спросил: «Не найдётся ли у вас книги, которую можно было бы запачкать?» «Нет!» — говорит мне продавец. «И не получите?» — «Нет, и не получим». Что же тогда будет делать наш Йоргу? Все, значит, пускай читают, а он — нет?..

Послышались смешки и остроты по адресу Йоргу. Улыбнулся и он, хотя в эту минуту ему было отнюдь не до смеха. Влад и бровью не повёл. Лицо его выражало неподдельное сожаление человека, не сумевшего оказать услугу приятелю…

— Товарищ инструктор! Товарищ инструктор! — кричал мальчишка-третьеклассник, протискиваясь вперёд. Дежурившие у входа пионеры послали его сообщить Владу, что пришла какая-то старушка и хочет поговорить с кем-нибудь из работников школы.

— Хорошо! Сейчас иду.

Старушка сидела у ворот на скамейке, поставив рядом плетёную корзину, из которой выглядывали пучок лука-порея и морковь, и с интересом разглядывала пионеров, охранявших вход.

— А вас не пустили на каникулы?

— Пустили, — ответил один из них. — Но теперь тут пионерский лагерь.

— Ага! А вы чего же не войдёте во двор?

— Мы дежурим.

— Ага!.. И не пускаете кого попало?

— Нет.

Старушка собралась ещё что-то спросить, но, заметив Влада, поставила корзинку на колени и жестом пригласила его сесть рядом.

— Я инструктор пионерского лагеря. Чем могу быть полезен?

— Инструктор? Значит, вроде учителя…

— Просто старший товарищ ребят.

— Ага… Тогда скажу вам, зачем я пришла.

— Слушаю вас…

Упрятав в корзинку жёлто-зелёные хвосты лука, старушка поправила на голове платок и начала:

— У меня две внучки. Вы их, конечно, не знаете. Малы ещё, в школу не ходят… Кому с ними по утрам заняться? Отец с матерью на фабрике, а моё дело стариковское — домовничаю по хозяйству… Поставишь молоко кипятить, приглядывать за ним надо… Ну, а детям не всё же время за мой подол держаться. Пойдут поиграть. Вот из-за этой игры-то я и пришла к вам… Вчера соседский паренёк сказал моим внучкам, что какие-то матросы будут заниматься на пруду с малышами и чтобы все шли туда играть. Я знаю этот пруд, как самоё себя… Сколько себя помню, сроду ни одного матроса там не было. Пустила я их туда, а сама следом пошла посмотреть, что там такое. Думаете, удалось мне? Какой-то мальчишка стоит у ящика и заступил мне дорогу: «Бабушка, сюда нельзя!» «Почему?» — спрашиваю. «Не могу вам сказать, почему. Нельзя, и всё!» «Кому нельзя, а у меня тут две внучки. Поглядеть хочу, как они тут». «Хорошо, — говорит, — им тут, бабушка, делом занимаются…» Мальчишку-то я знаю, здешний он, в вашей школе учится. Вот затем я и пришла. Отпускать мне туда внучек играть или нет? У вас, верно, дело, отрываю я вас, да ведь как быть-то? У вас их тут сотни, а у меня только две…

Влад заулыбался:

— Бабушка — позвольте и мне называть вас так, — можете со спокойной душой отпускать ваших внучек на пруд. Там наши пионеры, которых я хорошо знаю, и я ручаюсь за них. Если они взяли на себя заботу о малышах, они уж постараются.

— Так думаете?

— Уверен. Впрочем, на днях я схожу туда и посмотрю, что там делается.

— Да ведь и я хотела пойти, но не пропустили меня…

Влад улыбнулся. Хотел было сказать: «Правильно сделали. Часовой не должен никого пропускать», но промолчал. Ещё раз заверив старушку, что она может спокойно идти домой, Влад поднялся и пошёл проводить её до угла.

По дороге в библиотеку он достал свою «незабывайку» и на ходу набросал несколько слов крошечным карандашиком, который едва можно было ухватить пальцами. Потом вырвал листок и сложил его вчетверо.

Вскоре Влад объявил всем, что утренняя программа исчерпана, и отправился домой.

Побывав в комнате Влада, пожалуй, всякий сказал бы, что тут живёт девушка, и к тому же хозяйственная. Всюду была чистота, порядок. Но, конечно, никто бы не предположил, что здесь могут происходить собрания, такой она была маленькой. И всё-таки в ней не раз набиралось столько народу, что два стула, стол, кровать, подоконник, нижний ящик шкафа, а летом даже чугунная печка не могли уместить всех. Единственное окно — большое, скорее широкое, чем высокое, — выходило на улицу. На полу лежал коврик с очень странным рисунком. Трудно решить, что должны были изображать зелёные росчерки линий, то ли стебельки, то ли хвосты ящериц. А жёлтые и красные пятна могли быть и цветами, и просто-напросто пятнами… В углу, между печкой и окном, стоял маленький письменный стол, за которым возвышался допотопный колченогий стул. Влад часто говорил своим гостям, что этот стул напоминает… старого английского лорда.

В другом конце комнаты, у кровати, покрытой дымчатым покрывалом, стояла этажерка с книгами. Здесь рядом с томиками Крянгэ[2], Садовяну[3], Гоголя, Жюля Верна были «Педагогическая поэма» Макаренко, «История педагогики», статьи Крупской, «Вопросы психологии» и другие книги, в названиях которых встречались слова «педагогика» или «психология».

Влад Прода учился на последнем курсе педагогического училища. Когда его спрашивали, почему он избрал профессию педагога, Влад отвечал:

— Потому что нам нужны токари, инженеры, врачи и литераторы…

— Почему бы тебе самому не стать токарем, врачом или инженером?

— Потому что всех их учит учитель. Без учителя их не подготовить. Понятно?

Шестиклассники могли приходить к Владу в любое время, даже когда его не было дома. Ключ от двери хранился под половиком. Но всякий, кто бывал в этой комнате, должен был подчиняться пяти правилам. Потому она и называлась «комнатой пяти правил». А правила были такие:

«Здесь живёт занятой человек. Ему некогда прибирать за каждым. Поэтому запоминай, где что лежит, и, если берёшь какую-нибудь вещь, перед уходом клади на место.

Здесь живёт человек, который не любит зря тратить деньги. Куплен коврик — пользуйся им. Куплена вешалка — пользуйся.

Здесь живёт человек, который не любит пустословия, даже в своё отсутствие. Поэтому старайся меньше говорить. Следи за своей речью. Тот, кто употребляет словечки вроде «психовать», «на фиг», пусть не приходит сюда.

Здесь живёт человек, который не верит в чудеса. Тот, кто в них верит и говорит: «Не буду учить, я и так знаю», пусть забудет об этой комнате.

Здесь живёт человек, который считает долгом чести своё слово. Если ты чувствуешь, что не можешь сдержать своё обещание, лучше не обещай».

Когда-то листок с правилами был прикреплён к отрывному календарю. Но все довольно скоро запомнили эти правила, и в листке уже не было нужды.

…В завешенное обёрточной бумагой окно пробивался мягкий голубоватый свет, располагающий к отдыху. Влад устал, но и не думал ложиться после обеда. Он постирал носовые платки, не без сноровки пришил пуговицу к рубашке. За стеной жили родители, и, хотя мать Влада была прекрасной хозяйкой, он предпочитал всё делать сам. Отец его, стрелочник, человек лет пятидесяти, большой шутник и острослов, частенько говорил: «Надо уметь всё делать. Теперь вот есть кому позаботиться. А переведут твою «стрелку», пошлют тебя куда-нибудь, придётся одному управляться. Сумеешь обойтись — хорошо, не сумеешь — хлебнёшь горя». Мать, правда не вполне разделяла это мнение, но сам Влад считал, что старик прав. И потом, разве плохо быть независимым, быть, как говорится, хозяином в восемнадцать лет?

Спрятав в шкаф коробочку с иголкой и ниткой, Влад едва успел надеть рубашку, когда услышал, как с улицы кто-то кричит:

— Это дом четырнадцать?

— Да, девочка, — отозвался отец Влада.

— А почему у вас нет номера на калитке? Как же человеку найти вас?

— Это смотря какому человеку… Ты, к примеру, только полчеловека…

— Нет, я целый человек… Злых собак нет?

— И добрых нет. Только хромая кошка…

— Кошки меня не интересуют. Войти можно?

— А кого тебе нужно?

— Товарищ Прода дома?

— Я Прода!

— Нет, не вы… Вы слишком старый.

— Ну, а старый не может зваться Продой?

— Может, только пионерским инструктором не может быть, ведь старые не бывают утемистами[4]…

— Это правда, я не утемист… Денька на два перерос…

— Дяденька, вы всё шутите, а у меня дел по горло. Не здесь живёт товарищ Прода, инструктор?