Встречи - Борис Рощин

Скрылся ЗИЛ за поворотом, и такая меня обида и злость взяла, что дыхание перехватило. «Эх, шофер, шофер, — думаю, — позоришь ты это гордое звание. Сволочь ты, а не шофер!» И еще разные нехорошие слова вслух произнес, да так громко, что невольно по сторонам оглянулся — не слышит ли кто.

Плетусь дальше. Спускаюсь в овраг и слышу: вновь тарахтит что-то сзади. Оглядываюсь — самосвал — газик. Не машина — развалюха с перекошенным железным кузовом, вся забрызгана грязью, только на ветровом стекле щетками две смотровые амбразуры размазаны. В двуместной кабине двое сидят. Я уже не «голосую», газику сейчас останавливаться нельзя, из последних своих лошадиных силенок ползет по колее, а впереди крутой подъем. Поравнялся самосвал со мной и вдруг остановился, фыркнул дымом. Из кабины шоферская голова в помятой кепчонке высунулась, и рука машет: залезай! Швырнул велосипед в кузов, в кабину втиснулся, и не верится, что все дорожные мытарства остались позади. Только я растолкался в кабине поудобнее, как пришлось вылезать. Подъем, как я и думал, без разгона взять не удалось, забуксовали. Вылезли все, и, как полагается в таких случаях, кто чем: шофер с лопатой под машину полез, мы со вторым попутчиком — парнишкой лет четырнадцати — хворост подтаскиваем и под колеса пихаем. Час провозились, вылезли, едем. Шофер, мрачноватый дядя с нездоровым, отечным лицом, заросшим седеющей щетиной, оказался не из разговорчивых. Всю дорогу молчал и только жадно-жадно, будто не мог надышаться дымом, затягивался сигаретой. Парнишка, по всей видимости сын шофера, тоже помалкивал. К городу подъезжаем, я в кармане рубль нащупываю. Протягиваю водителю.

— Не надо, — говорит шофер, просто так, устало: «Не надо». Дескать, спасибо, парень, в данный момент не нуждаюсь.

«Как бы мне тебя, товарищ, сфотографировать?» — думаю я, вылезая из кабины. Ведь если предложить — откажется. Это точно. У меня на таких людей глаз наметан.

Еще раньше заметил я на руке шофера четыре выколотые буквы: «Петя». Прощаюсь и словно бы невзначай спрашиваю:

— Эта машина откуда?

— Из передвижной мехколонны.

— А вас, случайно, не Петром звать?

— Петром… — Водитель высовывается из кабины.

— А фамилия? — Я выхватываю фотоаппарат.

— Фадеев…

И прежде чем изумленный шофер пришел в себя, я успеваю два раза щелкнуть затвором.

…Еще и еще вглядываюсь в неудавшийся фотоснимок. Глаза незнакомого человека совсем близко. Почему они так волнуют и беспокоят? Дался мне этот шофер! Подумаешь, подвез уставшего фотокорреспондента…

А тот, при галстуке, не подвез. Тому не нужно было лезть с лопатой под машину, нужно было только нажать педаль тормоза. Он не нажал.

Два человека, два поступка, на первый взгляд неприметные. Ну а если вглядеться в них попристальнее, если обобщить?

Вчера я звонил в передвижную механизированную колонну, справлялся о шофере Петре Фадееве.

— Что за человек? — переспросил начальник отдела кадров. — Да как вам сказать… Работает без замечаний, а так — невеселый человек.

Немногое мог сказать начальник отдела кадров про Петра Фадеева. «Невеселый человек…» Жизнь-то, она сложная штука. Не каждого весельем полнит. Иного так пошвыряет да пожует, что многое порастеряет человек. Видно, и Петра Фадеева не баловала она. Повытрясла из него и здоровье, и радость, но одного не сумела отобрать — человечности.

«ПАУТИНКИ» НА ДОРОГЕ

Выхватываю из ванночки с проявителем очередной отпечаток. Снимок удачный, фотографировал при хорошем освещении, с короткой выдержкой. Молодой рабочий в новенькой спецовке как будто сошел с плаката: белозубая улыбка во все лицо, веселый прищур глаз под крыльями черных бровей, крутые сильные плечи. Как «богато» будет выглядеть газета с такой вот фотографией на первой полосе! А я медлю бросить этот лист в закрепитель…

В завкоме абразивного завода мнение было почти единодушно: показать в газете комсомольца Ивана Малышева. Абразивный завод, который в недалеком прошлом назывался «Красный тигель», хоть и старейшее предприятие в нашем городе, но отнюдь не самое передовое, тем более не показательное. Производство здесь трудное — жаркое, пыльное, грязное. Молоко рабочим дают, и на пенсию многие люди отсюда уходят раньше обычного. Куда эффектнее было бы показать, к примеру, завод «Белкозин». Единственный на весь Союз завод по выпуску белковой колбасной оболочки, по последнему слову науки и техники построен. Автоматизация, механизация, чистота, блеск повсюду. Да чего там много говорить — о бассейне купальном заводском разговор ведется. Трудно даже сравнивать «Белкозин» с абразивным заводом. Зато на абразивном, где стерильный блеск отсутствует, копоти, пыли, гари и прочего подобного хватает, человека рассмотреть легче. Когда стоит абразивщик или тигельщик ночью возле ревущей обжигательной печи и кожа на его лице лопается от жара, его деловые (а порой и моральные) качества друзья-товарищи за одну смену распознать могут. Здесь даже директоров завода (много их сменилось за последние годы) в считанные дни распознают. Иной руководитель за все свое директорство ночью ни разу в цеху абразивном или тигельном не побывает. Один величиной себя мнит, которой не к лицу до ночной смены опускаться, а другой просто-напросто боится рабочих. Потому что ткнут его рабочие без всякой деликатности в неполадки, которые директорским равнодушием из мелочей до безобразия доведены. И требуется от тебя, директор, всего на первый раз: тележки грузовые отремонтировать, чтобы не таскали люди мешки с графитом на своем горбу; транспортер грузовой, простейший, установить; вентиляцию такой наладить, какой ей законом положено быть; щели в цементном полу заделать, чтобы не ломали в них люди ноги, а электрокары — колеса. Приди в ночную смену в цех раз, два (почему именно в ночную? Кто работал в ночную, тот знает почему), потолкуй с людьми, неполадки лично узнай, а потом и устрани, что можешь, — вот и проклюнется в рабочих к тебе уважение. Но я, кажется, сентенциями увлекся, директорам нравоучения читаю, а нить рассказа о комсомольце Иване Малышеве, незакрепленную фотографию которого в руках держу, потерял.

Так вот, порекомендовали мне в завкоме абразивного завода молодого рабочего Ивана Малышева сфотографировать. Малышев — ударник, активно участвует в общественной жизни цеха, лучший спортсмен города, учится заочно в техникуме. Начальник цеха против Малышева тоже не возражал: «Парень дисциплинированный, по полторы-две нормы дает. Отчего не сфотографировать?»

Прошелся я по цеху, со знакомыми ребятами встретился, с которыми еще в школе учился, курнули с ними наскоро, потом спрашиваю: так, мол, и так, мужики, хочу Малышева для газеты «щелкнуть». Ваше мнение?

Молчат рабочие. Не возражает никто, но и согласия нет. Такое в моей фоторепортерской практике редко встречается. Иной раз хоть так ответят: «Если хочется — „щелкай“». Или: «Порекомендовало тебе начальство его фотографировать — зачем нас спрашиваешь?» Подобные ответы, в которых обида какая-то затаенная проскальзывает, сразу настораживают. Значит, не очень-то расположены люди к рекомендованному мне «объекту». Значит, надо в этом деле еще разобраться и уточнить, чтобы обид потом не было, насмешек над газетой и надо мной тоже. А вот с Иваном Малышевым и этих нюансов даже нет, пустота какая-то.

Подошел я к знакомой пожилой формовщице (с пожилыми людьми всегда легче на эту тему разговаривать), спрашиваю:

— Тетя Маша, что-то я не пойму, в чем дело? Почему у ребят к Малышеву такое отношение? Вроде он им не по душе, а почему — они и сами объяснить не могут. Или ошибаюсь я?

— Да нет, не ошибаетесь, — тетя Маша отвечает. — И мне сразу сказать трудно… Вроде всем парень хорош, только… Знаете, как в лесу иногда бывает: идешь средь кустов, а на лицо тебе невидимая паутина садится, мешает, глаза слезит. Лес тихий, солнечный, а идешь с протянутой рукой — от паутины спасаешься. Вот и к Ивану Малышеву с протянутой рукой подходить надо…

— Что-то вы, тетя Маша, чересчур хитро, не пойму я.

— А вот посмотрите лучше за его работой повнимательнее, может, вам понятнее станет, о чем я говорю, — тетя Маша отвечает.

Стоим мы с формовщицей, наблюдаем за Малышевым. Иван на электрокаре работает, сырые абразивные круги, только что отформованные, к обжигательной печи подвозит. Лихо работает. Электрокар по цеху вертится, аж дух захватывает. Второй электрокарщик два рейса к печи сделает, а Малышев уже третий заканчивает.

— Ничего не замечаете? — тетя Маша спрашивает.

— Нет.

— А видите вон там в полу небольшую выбоину? Василий Васильевич, что на другом электрокаре работает, — смотрите, перед ней всегда притормозит, а Иван мчится не глядя. Круги сырые, после такой встряски в них трещинки невидимые могут появиться. Получат эти круги где-нибудь на заводе, заложат в станок, а они — вдребезги. И помянут нас люди недобрым словом. Вот в таких «паутинках» Иван Малышев весь.