Дом - Натиг Расул-заде

Позже, когда я окончательно утвердился в мысли, что назад, откуда приехал, мне дороги нет, что я попросту не дойду обратно, не пройду столь огромное расстояние (кстати, восстановить удалось и вид из окна, и жалобы пассажиров на малоприглядный ландшафт: бесконечная степь днем и ночью, пустынная, безжизненная степь, преследовавшая поезд, заглатывавшая его и стремившаяся заглотить окончательно в чрево свое), я все же, несмотря на это уже твердое убеждение, еще неоднократно вспоминал всю поездку от начала до конца, еще для одной, еще одной, еще одной контрольной проверки. Я понимал, что на пути назад меня могла бы ждать, восстановленная в памяти, другая станция - если б она была тогда как на пути вперед ожидала одна только неизвестность. И риск. Вполне возможно - риск смертельный... Нет, назад дороги не было. К сожалению. И мне оставался один путь - вперед. Вперед, куда умчался бешеный поезд. Будем надеяться, - что там...

Но прошло еще долгих три недели, на протяжении которых, как и на протяжении предыдущих четырех месяцев, я не переставал ждать поезда - а вдруг, вдруг приедет, остановится, впустит - хотя все меньше верил своему ожиданию; но не переставал напряженно, изо всех сил ждать и надеяться, боясь отходить от Дома далеко, чтобы успеть добежать, если вдруг покажется этот сказочный, сумасшедший, непредсказуемый поезд; не переставал ждать, как узник в камере смертников ожидает чуда без всяких на то оснований, потому что за всю жизнь чудо ни разу с ним не случалось (что уж там чудо! везения ни на грош), и все-таки надеется на него, и никакие трезвые мысли не мешают его глупой надежде: вот загремит отпираемый замок, дверь со скрежетом - таким до жути, до тошноты знакомым -распахнется и ему сообщат об отмене смертной казни. Вам заменили высшую меру наказания на исправительные работы в колонии усиленного режима сроком... О радость! О счастье бытия! О солнце, луна, трава, краски и запахи! Можно дышать, думать, улыбаться, смотреть на небо - это уже не смерть, а то, что не смерть - прекрасно, и будь трижды благословенно! Жить, жить... Главное - жить, остальное приложится, притянется, приклеется, прикипит к жизни человеческой...

Прошло еще долгих три недели беспрерывной, тяжелой, нудной и срочной работы, которую я не хотел оставлять незаконченной и тем самым перекладывать на других (впрочем, тяжелую работу и не на кого было бы переложить: единственная кандидатура молодого ТТ не подходила вследствие его хилости; и такую работу могли бы выполнять вместо меня только двое мужчин, как они и делали до меня. Значит, одного надо было высвобождать от иной работы. Это вызвало бы неприязнь ко мне), не хотел не потому, что почувствовал вдруг неодолимую привязанность к этим людям (напротив, у меня, рвущегося покинуть свою тюрьму, эти примирившиеся со своей участью узники вызывали отвращение, с каждым днем все более крепнущее), а потому, что руководствовался чисто практическими соображениями: хотелось расстаться с ними дружески, чтобы в случае чего -упаси Бог! - было бы куда вернуться. Короче, закрепить тылы...

Прошло еще три недели, прежде чем я смог приступить к своему плану. Теперь мне следовало хорошенько отдохнуть перед дорогой. С этой целью я сразу же после обеда, как только стало смеркаться, поднялся к себе и лег в постель. Но поздно вечером, когда я уже спал, в мою каморку явилась дочь начальника станции, разбудила меня, тряся за плечо - я научился спать чутко даже при крайней усталости и проснулся моментально - и без единого слова, сбросив свой балахон, подобие платья, обнажив выпирающие отовсюду кости, стала у моей кровати, чтобы я мог разглядеть ее в свете луны из за решеченного окна.

- Если будете говорить, - произнесла она очень тихо, -говорите шепотом. Я в восхищении, - стараясь не отводить взгляда от нее, прошептал я, чтобы на не бросила мне яду в приготовленную уже воду для похода.

Тогда, естественно, она легла, и я лишний раз убедился в дикой, стерической скрипучести моей кровати, которой не уступала столь - же истерическая страстность дочери НС. Таким образом, я этой ночью зарабатывал себе двух злейших врагов: ТТ - любовника дочери НС, и буфетчицу, претендовавшую на меня в качестве верного сожителя. Это - как минимум, если не принимать во внимание, что дочь начальника станции, это - дочь начальника, и еще неизвестно, как после этой ночи он отнесется ко мне. К тому же у ДНС была и мать, которой тоже трудно будет оставаться по отношению ко мне лояльной и молчаливой, как было до сих пор. Но, конечно же, страшнее всех их была сама ДНС, которая не потерпела бы, попробуй я отвергнуть ее любовь впрочем, это старое, доброе слово вряд ли могло подойти в данном случае к нашему совокуплению). Плоды, так называемой, двойной измены не замедлили сказаться. За дверью, перемежаясь и накладываясь на скрип нашей кровати, заскрипели половицы в коридоре, и на этот раз одним скрипом половиц дело не закончилось: дверь отворилась и нас застукали на месте преступления. Вошла буфетчица и за ней, гораздо более робко, ТТ. Из чего я заключил, что визит в толь неурочный час спровоцирован именно буфетчицей, потащившей за собой и мягкотелого ТТ. Дочь НС прильнула ко мне, видимо, давая понять, что ради своего чувства пойдет хоть на смерть, но ни за что не откажется от меня. Это, естественно, не очень-то вдохновляло перед предстоящим уходом.

- Вы здесь? - сказал ТТ, обращаясь к дочери НС с таким видом, будто это было для него большой неожиданностью (интересно, кого он думал застать в моей постели?).

- Да, я здесь! - несколько слишком патетично для своего костлявого вида воскликнула шепотом дочь НС. - Я здесь, потому что я люблю его.

- Ты жалкая, костлявая шлюха! - зашипела буфетчица, что было не так уж далеко от правды.

- Не смейте, - вдруг яростным шепотом запротестовал ТТ, не совсем для меня понятно.

- Не смейте о ней так...

- Жалкий дурень, - тут же в свою очередь получил он от буфетчицы. - Глаза разуй, она же никогда, никогда тебя... Э, да что там говорить!

- По какому праву вы ворвались сюда? - запоздало возмутилась ДНС.

- Она еще о правах тут вякать будет! - зло зашептала бу фетчица. - Скажи спасибо, что глаза тебе не выцарапала, гадина! ..

- Пошла вон отсюда! - сопровождая свои слова царственным жестом, от которого человек неподготовленный мог бы умереть со смеху, сказала ДНС, прижав голое бедро под одеялом к моей ноге. - А ты... - обратилась она, изменив тон, к ТТ, - тебя я с этой минуты видеть не хочу! Ты опошлил, испоганил мое чистое чувство к нему, - она показала на меня. - Да, я охладела к тебе, с тех пор, как появился он, я больше люблю тебя, теперь он мой муж, чувству не прикажешь, сердцу не прикажешь любить, все проходит, а ты не понял такой простой вещи, а вместе с этой тварью...

- Сама тварь, паскуда! - тут же среагировала буфетчица.

- Вместе с этой тварью, - повторила настойчиво ДНС, ворвался сюда, будто имеешь право вершить суд над нами, любящими друг друга, будто ты один только знаешь, кто как должен вести себя и что хорошо, а что предосудительно. Да, я люблю его, даже зная, что он хочет уйти от нас, и рано или поздно покинет Дом, но чувству не прикажешь, я охладела к тебе, и тут уж ничего не поделаешь, а врываться в чужую комнату посреди ночи, поверь мне, не самое лучшее, на что ты способен. Я-то тебя знаю, - сказала она с неоправданной грустью, видимо, чтобы лишний раз позлить буфетчицу, которая ТТ не знала, как знала его ДНС. -Да... Я была о тебе лучшего мнения, - скорбно добавила ДНС. - А теперь иди. И не забудь захватить с собой и ее... - ДНС брезгливым жестом указала на разъяренную, со сверкающими глазами буфетчицу.

- Может, ты утешишься в ее объятиях. Утешься. Она давно жаждет этого. Я от души желаю тебе этого, и забудь меня навеки.

Судя по легкости и накатанности странноватого слога, она заранее приготовила свою речь, предвидя, наверное, наперед, что визит со стороны буфетчицы и ТТ неизбежен в эту ночь. Я активно хлопал глазами на протяжении всего этого сдержанно-страстного монолога, не зная, как себя вести, и вообще, куда себя девать; но вскоре смущаться мне надоело, я устроился поудобнее в кровати и просто слушал и смотрел на происходящее в качестве зрителя, активно хлопающего глазами от изумления. Невиданные сцены, смертельный номер, только один вечер на манеже, ну и так далее... Когда ДНС говорила, в особо патетических местах она делала плавные жесты руками, и тогда оголялась ее тощая грудь; я не вольно отводил глаза, потому что зрелище это, мягко говоря, было далеко не завораживающим; и в эти моменты мне казалось, что, видя это, ТТ должен был понимать, как мало он потерял (конечно, если он не был конченым болваном, в чем, впрочем, сомневаюсь). Буфетчица, перехватив мой взгляд, что я отвел от груди ДНС, понимающе, злорадно ухмыльнулась - мол, сам виноват, променял меня на такую образину... ТТ слушал ДНС, все ниже и ниже опуская голову, как провинившийся мальчишка, знавший, что совершил проступок, но не догадывавшийся о тяжести его, и вот теперь взрослый человек объяснял ему всю непоправимость и тяжесть совершенного им проступка. А когда обращенный к нему монолог закончился, он вдруг, не говоря ни слова, взял буфетчицу за руку, и они весело, чуть не вприпрыжку поскакали к двери, возле которой, обернувшись, одновременно скорчили нам рожи; буфетчица тому же, считая, видимо, что одних рож явно не достаточно, похлопала себя по заду, гостеприимно приглашая нас в него, а ТТ при этом с самым невозмутимым видом громко пустил ветры, пока обезьянья гримаса не сползла еще с его лица. Однако все это, не исключая и естественных отправлений ТТ, никого не смутило, что поразило меня больше всего; мрачная ночная сценка напоминала кошмарные сны; но я постарался не подавать виду, что ошарашен всем происходящим в моей каморке, что могло бы им не понравиться.