Мыслить социологически - Зигмунт Бауман

Вот что мы чувствуем (даже если не очень распространяемся об этом и никогда не формулируем для себя самих), когда говорим «мы». Мы чувствуем это, и именно данное чувство что-то значит для нас, а не то, что делают все эти люди, которых называют «мы». Иногда мы мало знаем об их опыте, особенно если духовная близость не совпадает с пространственной, не сопровождается и не поддерживается частыми встречами, постоянным общением, личными контактами.

Хотя наши представления обо всех своих группах, больших и малых, обладают некоторыми общими существенными чертами, сами группы — объекты наших представлений — сильно разнятся между собой. Некоторые из них малы по числу входящих в них людей, причем настолько малы, что фактически все их члены могут близко видеть друг друга в течение дня, наблюдать за действиями друг друга, их контакты в таком случае часты и тесны. Это группы личного контакта. Семья (особенно живущая под одной крышей) — наиболее очевидный, самый наглядный пример такой группы. Можно также представить себе группу близких и преданных друзей, проводящих вместе все время и постоянно стремящихся составить компанию друг другу. И хотя состав семьи лишь отчасти является результатом нашего выбора, тогда как друзей мы можем выбирать и покидать по собственному усмотрению, отношения в обеих группах благодаря их обозримым размерам настолько интимны, насколько это позволяют личные контакты. В таких группах мы можем проверить свои ожидания и идеальные представления, сравнив их с тем, что и как чувствуют и делают другие. Мы можем даже попытаться привести в соответствие со своим идеалом поведение других, если нам кажется, что оно не совсем отвечает нашим стандартам. Мы можем упрекать и наказывать их за то, что нам не нравится в их поведении, и хвалить и вознаграждать за то, что нравится. В таких случаях наше идеальное представление приобретает ощутимую, «материальную» силу. Посредством наших поправок она постоянно оказывает давление на действия членов мы-группы. Наконец, она может удерживать реальность в соответствии с признаваемыми нами нормами, делать ее такой, какой мы ее себе представляем. Однако этого не происходит, если своя группа настолько велика и рассеяна, что лично можно встретиться лишь с немногими ее членами.

Класс, пол, нация — типичные примеры своей группы второй категории. И хотя мы зачастую представляем их себе наподобие малых, тесных групп, хорошо известных нам, они, будучи большими по масштабам, «в увеличенном виде», не воспроизводят интимность малых групп; их целостность хранится главным образом в головах тех, кто воспринимает такие группы как «мы». Это целиком и полностью воображаемые сообщества (или, точнее, мы воображаем как сообщества; черты общности, присущие им, сами по себе еще не гарантируют, что солидарное действие и взаимопонимание, которое мы справедливо ассоциируем с истинной мы-группой, действительно присутствуют в них). В жизни совокупности людей с одинаковым доходом и профессиональным статусом, одинакового пола, с едиными традициями и языком могут раздираться, как это зачастую и случается, жестокими конфликтами интересов, разделяться на враждующие фракции с различными убеждениями, верованиями и стремлениями, которые не так-то легко примирить. Все эти трещины, рассекающие их единство, лишь на поверхности прикрываются образом «мы». Если я, говоря о каком-либо классе, поле или нации, использую слово «мы», то это значит только одно: я отдаю предпочтение тому, что нас объединяет (или что я считаю и желаю, чтобы нас объединяло), а не тому, что нас разъединяет. Это аналогично тому, как если бы я взывал к другим членам воображаемого сообщества (подобным образом поступают националистические лидеры в своих патриотических речах) забыть наши различия, прекратить споры, вспомнить, что у нас много общего и что это общее гораздо важнее того, что разделяет нас, и потому сомкнуть ряды и соединиться ради достижения общей цели.

Не располагая в качестве скрепы личными контактами, классы, полы и нации не становятся сами по себе «своими группами». Они должны быть сделаны такими, зачастую вопреки могущественным силам, разрывающим их на части. Образ класса, пола, нации как сообщества, как единого, слаженного и гармоничного образования единомышленников, одинаково чувствующих и мыслящих, должен быть навязан реальности, с которой он идет вразрез. Такое навязывание предполагает, что противоречащий данному образу опыт подавляется или опровергается как ложный или не соответствующий действительности. Оно предполагает также постоянное, упорное восхваление единства. Для того чтобы быть эффективным, оно нуждается в постоянном, дисциплинированном и обеспеченном ресурсами корпусе активистов (своего рода профессиональных ораторов для сообщества), чья деятельность облекает плотью воображаемое единство интересов и верований. Такой корпус (например, политическая партия, профсоюз, феминистская ассоциация, комитет национального освобождения, правительства национальных государств) формулирует смысл того, что означает «принадлежать к сообществу». Он создает возможность единства, отмечая реальные или воображаемые черты, якобы характерные для всех членов сообщества (общая историческая традиция, общее угнетенное положение или общий язык и обычаи) и являющиеся достаточным основанием для сотрудничества. Этот корпус может использовать все свои ресурсы для того, чтобы помочь приобщиться к исповедуемому ими образу и в случае необходимости наказать или подвергнуть обструкции инакомыслящих и отклоняющихся. Короче говоря, формированию крупных «своих групп» предшествуют действия такого рода образований (корпусов). Вот почему идея классовой борьбы и ее активные пропагандисты появляются раньше, чем формируются классовая солидарность и солидарное действие, которые основываются на представлении о классе как о «своей группе». Точно так же национализм (идея о том, что верность нации превыше всякой другой привязанности) предшествует появлению единых национальных образований.

Какими бы внушительными ни были образования, развивающие идею сообщества, и как бы настойчиво они это ни делали, их реальная опора остается очень хрупкой и уязвимой. Крупному сообществу всегда недостает той основы, которую составляет плотная сеть личных взаимодействий, поэтому оно постоянно нуждается в том, чтобы взывать к верованиям и чувствам. Этим объясняется и огромное значение границ, которые им приходится проводить и поддерживать. Никакие усилия, направленные на то, чтобы сформировать чувство преданности большой группе, не будут иметь шансов на успех, если побуждение к солидарности в «своей группе» не сопровождается разжиганием враждебности к «другой группе». Призыв сомкнуть ряды всегда является призывом ополчиться на врага.

Образ врага выглядит столь же мрачным и пугающим, сколь приятным, в теплых тонах, рисуется образ собственной группы. Враги — это сборище коварных недоброжелателей. Они неумолимо враждебны, даже если маскируются под дружественно настроенных соседей, или им просто не дают совершать такие поступки, к которым у них, как говорится, лежит душа. Если бы им было позволено действовать, как заблагорассудится, то они нападали бы, завоевывали, порабощали, эксплуатировали: открыто, будь они достаточно сильны, или исподтишка, скрывая свои истинные намерения. Следовательно, всегда нужно оставаться бдительными, что называется, держать порох сухим, вооружаться и модернизировать оружие, чтобы враг видел все это, смирялся со своей слабостью и не мог осуществлять свои недобрые замыслы.

Враждебность, подозрительность и агрессивность по отношению к «чужой группе» (обычно выступающие как необходимый ответ на враждебность и недоброжелательство противной стороны) являются следствием и только потом становятся причиной предубеждения. Предубеждение означает полное неприятие каких бы то ни было достоинств врага, а также предрасположенность к преувеличению его реальных и воображаемых, мнимых пороков. Все действия провозглашенных врагов истолковываются таким образом, чтобы еще больше очернить их образ, им приписывают самые неблаговидные мотивы, следуя принципу «Все, что бы вы ни сказали и ни сделали, будет обращено против вас». Предубеждение не позволяет поверить в возможность того, что намерения «чужой группы» могут быть вполне честными, что враги и в самом деле имеют в виду то, что говорят, и их предложение мира может быть искренним и свободным от каких-то скрытых намерений. В борьбе против «империи зла» каждый шаг врага, каким бы очевидно миролюбивым или невинным он ни был, рассматривается в увеличительное стекло с тем, чтобы обнаружить в нем любой недружественный подвох.

Предубеждение проявляется и в существовании двойного стандарта морали. То, что члены «своей группы» заслуживают по праву, будет считаться актом милости и великодушия для людей из «чужой группы»; и наоборот, то, что в действиях членов «своей группы» превозносится как акт примерного бескорыстия, в действиях членов «чужой группы» принижается и низводится до «обычных правил приличия». И что важнее всего, собственная жестокость по отношению к членам «чужой группы» не кажется противоречащей моральным нормам, тогда как за подобные действия и даже в более безобидных случаях со стороны врага требуют сурового осуждения. Предубеждение заставляет людей оправдывать такие средства для достижения своих целей, которые они никогда не согласились бы оправдать для достижения целей «чужой группы». Одни и те же действия называются по-разному и соответственно заслуживают похвалы или осуждения в зависимости от того, какая сторона их совершила. Возьмем, к примеру, такие пары понятий, как «борцы за свободу» и «террористы», «протестующие» и «виновники беспорядков», «революция» и «бунт». Подобного рода уловки позволяют нам настойчиво, упрямо и с полным сознанием утверждать, что справедливость целиком и полностью на нашей стороне.