Ночи без тишины - Леонид Петрович Тримасов

Пытаюсь сорвать с длинноногого, что стоит рядом. Он отстраняет мою руку плечом. Мордастый усмехается широким, толстогубым ртом:

— Не положено по уставу.

— Какой еще устав?

— Неписаный. Наш.

— Бандитский, значит?

— Зачем... — Мордастый стягивает гармошкой лоб и пытается серьезно объяснить мне. — Мы не бандиты. Зачем! Мы же революционеры. Экспроприаторы... — И заливается громким смехом: — Экспроприаторы частной собственности... Ха-ха-ха!

Длинноногий кивает, соглашаясь, и добавляет с одесским акцентом:

— Вы должны это понять, товарищи комиссары. У вас на рукавах красные ленточки. Вы тоже экспроприаторы... А?..

— Заткни хайло! — кричит с гневом Маслов. — Сволочь. Народ голодает, а они... — Кидается к длинноногому, чтобы двинуть его по морде рукоятью нагана, но руку его перехватывает Плахин — спокойный и рассудительный Плахин:

— Ладно... Там Елисеев им объяснит...

Мне в голову приходит провокационная идея. Строго командую Карагандяну, именно Карагандяну, знаю, он поймет и ответит, как надо:

— Привести Штефана!

Мечу взгляд на задержанных, на лица их, скрытые наполовину черными масками — что произойдет!

Все замирают на мгновенье, будто сжимаются. Задние чуть пятятся к стенке, отступают, вроде. Ждут. Не верят. Боятся и не верят. Значит, банда под началом Штефана. И его нет среди них.

Карагандян смекает, зачем я дал распоряжение, и летит во двор. Минуту-другую там возится, говорит с кем-то из ребят. Так же торопливо возвращается:

— Увезли! Сам начальник охраны города взял. На Уратюбинскую...

Бандиты как будто успокаиваются. Длинноногий цедит сквозь зубы:

— Туман напускаешь, комиссарик. Штефана не взять. Никому не взять. Понял? Ну, давай, веди... Куда следует...

Черти! Непробойные. Ничем их не возьмешь. Придется уводить.

— По одному в коридор!

Сам выхожу вперед, беру наган на изготовку. В это время подбегает один из ребят, шепчет:

— У иностранца портсигар стянули... Золотой.

— Стоп!

Шагнувший было через порог мордастый остановился, посмотрел на меня с недоумением.

— Кто взял портсигар? — спрашиваю всех.

Без ответа.

— У кого портсигар золотой с монограммой?

Ни звука.

— Выкладывайте сразу, — предупреждает Маслов. — Хуже будет.

Стоят каменные.

Тогда я даю справку, сухо, деловито:

— За грабеж иностранцев трибунал может шлепнуть.

Мордастый кивает:

— Это точно...

Минутная пауза. И в тишине раздается тихий свист. Длинноногий, вытянув трубочкой губы, выводит что-то замысловатое. Условное, видно. Никто не отзывается. Тогда он цедит:

— Перец, отдай товарищам игрушку...

Четвертый в ряду теребит связанной рукой, пытаясь освободить ее. Плахин подходит к нему, лезет в карманы, потом за пазуху и извлекает оттуда портсигар — массивный, тяжелый. Прикидывает на ладони:

— Полфунта есть.

Передает мне. Да, тяжел и красив. Осматриваю. Монограмма в правом углу крышки. Какие-то две буквы из платины.

— Подождите здесь.

Иду в конец коридора. Стучу в крайнюю дверь. Открываю. Показываю портсигар.

— Чей?

Иностранцы сидят — кто на стуле, кто на подоконнике, кто на кровати. Все разные — и по виду и по одежде. Два старика. Один высокий, с бородкой и в пенсне, другой с длинными седыми волосами, низенький, улыбчивый. Они не трогаются с места — не их портсигар. Ко мне подходит крупный мужчина с узким угловатым лицом, в полувоенном кителе, бриджах и крагах. Глаза из-под нависших бровей глядят хмуро.

— Thank you![13]

Берет портсигар. Открывает. Проверяет, на месте ли сигареты. Вынимает все разом и протягивает мне. В благодарность, что ли. Я отстраняюсь:

— Незачем! Это наш долг революционный. И вообще, взяток не берем... Советская власть, понятно?

Он не смущается. Пожимает плечами, что-то говорит своим друзьям по-английски. Те соглашаются, кивают головами. С удивлением смотрят на меня: чудак, наверное, по их мнению. Да что они понимают — буржуи!

Перед тем, как закрыть дверь, предупреждаю:

— Можете спать спокойно, господа. — Проклятое слово, как оно унижает, даже выговаривать противно. — Извините за беспокойство... — Это я за бандитов извиняюсь, те нашумели, нахватали добра, а я от имени советской власти прошу прощения. Ну погодите же, дьяволы, в отделении мы вас пропесочим. За все рассчитаемся. И за унижение наше...

Под личную ответственность

Допрос Елисеев начал еще ночью. Его вызвали из дому по приказу начальника охраны города Гудовича. Пришел Елисеев бледный, недоспавший. Говорили, перед нашим выездом только ушел отдыхать, и вот снова в своей комнатушке, у печки.

Мы ждали. Дежурство еще не кончилось и в объезд поздно — светать вот-вот начнет. Перед утром меня позвал Елисеев.

У него был начальник третьего отделения милиции Прудников и сам Гудович.

— Ну, вот что — надо взять Штефана!

Коротко и ясно. Могли даже не говорить — такую задачу я себе сам ставил. Да вот как выполнить ее.

— Судя по всему, сегодня ночью его не было в гостинице, — объяснил Гудович.

Я обрадовался: значит, не мы упустили. Стыдно, если по нашей вине ушел главарь.

— Но план был его и, возможно, повел банду Штефан, — продолжал Гудович, прохаживаясь по комнатушке: три шага к окну, три назад, ко мне. — Из-за портсигара шум в газетах поднимут на всю Европу. Вот, мол, какие порядки принесла революция — грабят иностранцев.

— Не в портсигаре дело, — устало рассудил Елисеев. — Сам факт...

— Об том и речь, — отрезал Гудович. — Взять в общем! И точка.

Прудников молчал. Теребил ус и молчал. Я тоже не открывал рта. Что говорить? Все ясно: надо взять Штефана. Подскажут, наверное, как это сделать.

Гудович перестал вышагивать, сел на табурет, где обычно усаживали бандитов для допроса, переложил маузер с бедра на колени и посмотрел мне в глаза. Строго. Пристально.

— Взять завтра ночью.

— Уже сегодня, — поправил Прудников и глянул в окно, где пробивался поздний зимний рассвет.

— Верно, сегодня, — согласился Гудович. — Уже утро. — И вдруг, зевнул аппетитно, с хрустом, провел ладонями по лицу, потер его и засмеялся. — Вот ведь и не заметил, как ночь минула...

Елисеев принялся за печку. Открыл дверцу, выгреб золу, загремел в «буржуйке» какой-то железякой.

— Попробуйте взять на кладбище... — Он говорил спокойно, и это спокойствие приходило к нему почему-то у «буржуйки». Видимо, механическая работа помогала лучше сосредоточиться. Да и слушатели были за спиной, не отвлекали. Объяснял всем сразу, не мне одному, но я слушал, кажется, один, так мне думалось. И понятно. Нам предстояло найти Штефана. Елисеев толковал: —