Во имя Мати, Дочи и Святой души - Михаил Чулаки

– Вот – разговор! Сколько хочешь – все твои!

– Пойдешь с нами, братец, поговорим еще.

А люди торопились мимо. Клава смотрела на них с жалостью: бегут мимо спасения своего. Она с сестрой и братиками сошла к ним из светлого мира – и не хотят они, темные и тупые, принять откровение. Клаве хотелось сделать что-то такое… такое – чтобы все замерли и остановились. Остановились и пошли за нею – просветленные.

Опять накатывала на нее огромная чувствительность, словно вся она – одна жалейка, трепещущая и влажная, созданная для того, чтобы вместить в себя любовь всего мира.

И словно бы засосанная ее призывной силой, подошла женщина высокая и строгая – в очках и в костюме, как с витрины. Эффектная, как про таких мамусенька говорила. Лучше Наташи одета – той, которая в красивой кафельной квартире живет.

– Ой, девочки светлые. И ребята. Прямо как видение у Нестерова на картине. Когда такая бессмыслица кругом. Гонятся за деньгами – и никакой души. Всё есть уже – а зачем? Счастья-то нет! И никто не видит пути, молодежь в наркотики уходит, я как педагог говорю авторитетно.

– Поклонись Госпоже Боже, и найдешь счастье, найдешь душу! – возразила Соня. – Всё создано Госпожой Божей, всё в руке Её-Их.

– Ну конечно, всё Бог создал. А мы забыли.

– Не Бог, а Божа. Мужского Бога мужчины придумали, подменили истину, потому и нет мира на Земле. Когда поклонятся все истинной Госпоже Боже – тогда придут мир и успокоение, и поцелуюся все по-сестрински.

– Конечно, Божа, конечно, начало женское, – заторопилась эффектная женщина. – Господи, найти бы смысл, найти бы душу, всё отдать не жалко.

– Иди с нами, бедная женщина, – сказала Соня.

– Да-да, с вами. Там где истинный Бог, то есть Божа женская.

– Пошли уже, сестра и братья, во славу Госпожи Божи, – обыкновенно, без струн в голосе сказала Соня. – Послужили сегодня.

И они двинулись, распевая на ходу свой гимн:

«Для спасения нас всех, чтобы смыть адамов грех, Мати Дочу родила в День Счастливого Числа».

– В день счастливого числа! – умиленно повторила эффектная женщина.

– Эта – с приданым, – благожелательно шепнула Соня.

Вслед за дружной ячейкой семьи Слабодного Сестричества двинулись рядом, но словно не замечая друг друга, эффектная женщина, повторявшая умиленно:

– Какие дети! Какой свет!

И горбоносый красавец, цокавший языком:

– Какая дэвушка! Сахар, а не дэвушка!

13

К удивлению Клавы, они миновали вход в метро и пошли мимо Гостиного подальше от Невского шума.

– В малую ладью зайдем сначала, – объяснила наконец Соня.

Выйдя на канал и свернув вскоре в переулок, они подошли к серому облупленному дому, поднялись за Соней по поганой лестнице, остановились перед дверью с разодранной коричневой клеенкой.

– В трущобах только и встретишь честность, – вздохнула их эффектная попутчица.

Открыла молодая хозяйка в застиранном халатике по-домашнему.

– Мы к тебе, сестра Ольга, – радостно сообщила Соня.

Ольга обрадовалась еще больше:

– Заходите, сестры, заходите, дорогие! Вот праздник принесли.

Внутри было число и прибрано – не подумаешь снаружи.

– Ты, душа ищущая, помолись Госпоже Боже пока, – и Соня за руку провела попутчицу в маленькую комнату, где ничего не было кроме большой иконы Госпожи Божи и ковриков на полу.

– Встань просто на колени и повторяй: «Госпожа Божа, помилуй мя!» И мир сойдет.

– Такое еще дитя и такое уже разумное! – умилилась попутчица.

Соня прикрыла дверь, оставив ее наедине с Госпожой Божей.

– Такая дэвушка, – порывался горбоносый гость к Клаве.

– Хорошая девушка, конечно. А вот разве хуже? – указала она на Олю.

С этим гостем говорила она совсем иначе – словно не из Сестричества пришла, а из обычной школы. С дискотеки сорвалась.

– Ну чего ты говорил, что всё отдашь? Где твое всё?

– Здэсь! – потянулся гость расстегнуть брюки.

– Это – потом. Сначала платить полагается.

– Здэсь – всё, а дэньги – ничто!

И он презрительно бросил белый бумажник. Тот шмякнулся тяжело, как зеркальный карп на сковороду.

Соня подняла трофей, заглянула и мгновенно упрятала куда-то в плащ. Распахнула дверь в другую комнату. Там стояла ускользнувшая, было, Ольга – успевшая переодеться в белый балахон. Или серебряный состиранный весь.

– У нас все девушки красивые, – по-хозяйски повторила Соня и распахнула на Клаве плащ.

Гость припал к ней, суматошно шаря и целуя. Клава терпела равнодушно: ведь она теперь вся – одна большая жалейка, она желала наполняться иначе, и покушения на жалеечку ее тоненькую волновать перестали.

Когда ищущие руки стали настойчивыми как клещи, Соня, оценив момент, подтолкнула Олю, также раскрытую навстречу гостю.

– Олечка лучше, Олечка мягче, – приговаривала Соня, и ловко переменила направление бурного потока страсти.

– Ай, горячая, ай сдобная, – бормотал гость.

– Значит, прохладись немного, – Соня поднесла гостю стакан к самым губам, наклонила.

Тот вылакал, не отнимая рук от ольгиных холмов.

– Ну и ладно, можно идти. Всё во славу Госпожи Божи, все – создания Её-Их, – вернулась Соня к естественному для нее словарю.

И закрыла за собой одну дверь – чтобы открыть вторую, где алкала мира в душе страждущая попутчица.

– Пошли дальше, душа ищущая. Сошел мир хоть немного?

– Так хорошо, девочки вы светлые, так хорошо! Где же вы учились? Такие маленькие, а так говорите складно и правильно, лучше любого бородатого батюшки в церкви.

– Батюшки в церкви говорят про мужского Бога подмененного, – твердо выговорила Соня – как оттолкнула непрошенный призрак. – Соблазняют сойти в бездну адову. Не мы говорим, Госпожа Божа через нас истину вещает.

Все вышли на улицу.

– А ничего, что сестра Оленька одна с этим черным осталась? – обеспокоилась Клава.

– Ничего. Он заснет через пять минут. И проснется так, что ничего не вспомнит – во дворе. Зато получил, чего хотел. Мы-то весталки девственные, а сестре Ольге можно, она давно червем траченная. Ничего, только прибудет ей. Еще жрицы богини Астарты служили паломникам в храмах, – добавила Соня, словно отличница, отвечающая урок, – а мы от всех вер лучшие зерна собираем. Среди плевел. От мусульман – подмывание, от Астарты – служение телом… Таких ладей у нас много, – гордо добавила Соня. – А эту ищущую можно сразу в корабль привести.

И засмеялась, довольная:

– Ну, здорово ты его, сестричка, на жалейку взяла! Защемила – не вырваться!

Но Клава не улыбнулась похвале. Ей было неинтересно про этого тупого кабана, который припал как к корыту с помоями – и не мог оторваться, хоть режь его.

14

Сопровождаемые молчаливыми боровками, которым так и не пришлось отличиться, они проехали на метро и вернулись в свой корабль. У Сони оказались ключи, не понадобилось Свами беспокоить.

– Как хорошо, как покойно здесь, – повторяла попутчица. – Город, а словно бы деревня. В деревне люди чище.

– Везде люди чистые, если Госпоже Боже поклоняются, – сурово заметила Соня.

– Конечно, конечно, – торопливо закивала попутчица. – Вы все такие… такие… светлые и удивительные!

Она не переоделась ведь с тех пор как ушла с Невского шума, даже очков своих в европейской оправе не сняла – а уже не казалась эффектной дамой, одетой словно с витрины. Смирение, значит, важнее костюма.

Боровки уползли к себе, а они втроем подошли к двери в комнату Свами.

Соня как всегда смело распахнула дверь без стука.

Свами стояла на коленях. Плащ ее серебристый был приспущен и она косым взмахом через плечо ударила себя любалкой по голой спине. Несильно. Не обернувшись на шаги, лениво хлестнула еще.

– Мы вернулись с поиска, сладкая Свами, – доложила Соня. – Новую ищущую уловили.

– А? Да? Сейчас… Что-то рвение во мне заснуло, сестрички. Помогите бедной рабе Госпожи Божи, разбудите душу задремавшую.

Свами встала, протянула Соне любалку, роняя с себя приспущенный плащ.

Клава, притянутая внезапным порывом, подошла и поцеловала Свами, воплощенной Мати Божи по очереди в оба соска долгими поцелуями, играя язычком и подсасывая.

Так ведь и должна поступать Доча – припадать к щедрым сосцам материнским!

Мати Божа воплощенная прижала ее головку к грудям.

– Ой, сладенькая моя, дочка возлюбленная.

И оттолкнула.

– Так разбуди душу мою задреманную, сестричка.

Соня почтительно порола свою сладкую Свами – осторожно, только что разгоняя приостывшую кровь.

– Ну хорошо. Подай, – и завернулась в поданный Клавой серебряный плащ.

– Ты пришла? Ты ищущая?

– Да, – пролепетала попутчица.

– Видишь, у нас тут Слабодное Сестричество. Все равны в любви, все учим подруга подругу и все учимся.

Клава ожидала, что Свами теперь побеседует с попутчицей ласково. Но тон переменился – внезапно. Иссиние глаза обожгли: