Чингисхан. Верховный властитель Великой степи - Александр Викторович Мелехин

выражение в пришедших из глубины веков мифах, традициях, обычаях, ритуалах, обрядах и регулировавшие в Монгольском улусе, а затем и в улусе «Хамаг Монгол» (Все Монголы) за неимением законов[163] взаимоотношения между сородичами.

Помимо указанных выше факторов, на процесс мировоззренческого становления Тэмужина несомненно повлияли случившиеся тогда в жизни его семьи события. В череде этих событий особое место занимает происшествие, которое закончилось трагично и для его отца Есухэй-батора, и для всей семьи.

«Когда исполнилось Тэмужину девять лет, Есухэй-батор отправился вместе с ним к родичам жены — олхунудам сватать сыну невесту», — так автор «Сокровенного сказания монголов» начал описание традиционного для монголов ритуала сватовства и последовавших за ним событий.

Следует напомнить, что «древний монгольский род был экзогамным, почему члены одного и того же рода не могли вступать в брак с девушками того же рода, а должны были жениться обязательно на женщинах из других не родственных родов…

Монгольский род был агнатным, т. е. члены каждого рода вели свое происхождение от одного общего предка (ebuge). Но так как роды росли и разветвлялись, то оказалось, что ряд родов (obox) вел свое происхождение от одного и того же ebuge — предка… Брак между членами таких родов не допускался тоже, так как все они считались кровными, агнатными, — сказали бы мы, — родственниками, принадлежащими к одной кости (yasun)… Поэтому… все роды-obox, которые считали свом предком Bodoncar’a (Бодончара. — А. М.), признавались кровными родственниками, принадлежащими к одной кости-yasun, и должны были брать в жены девушек из родов другой кости»[164]. И чем дальше друг от друга находились кочевья этих родов, тем было лучше. Поэтому неслучайно среди монголов бытовала такая поговорка: «Хорошо, когда колодец находится поблизости; хорошо, когда будущие свойственники живут далеко».

Заметим, что Есухэй-батор отправился сватать сыну невесту к родичам жены — олхунудам, которые ответвились от племени хонгирад[165]; эти родственные племена кочевали поблизости от так называемой «Новой стены» или «Внешней стены», воздвигнутой цзиньцами на северо-восточных границе с монгольскими племенами в целях обороны от набегов последних.

А между племенем хонгирад и племенами нирун-монголов издревле, со времен Хабул-хана, жена которого была хонгирадка, существовал нерушимый клятвенный договор, в соответствии с которым знатные юноши боржигинов брали в жены девушек-хонгирадок, а высокородные дочери выдавались замуж за хонгирадских юношей. Поэтому неудивительно, что Дэй сэцэн из рода хонгирад отнесся столь радушно к случайно повстречавшемуся ему вождю хиад-боржигинов Есухэй-батору и его малолетнему сыну Тэмужину: «Сват Есухэй, куда путь держишь?» — спросил Дэй сэцэн[166].

«У олхунудов, родичей жены, хочу посватать я невесту сыну», — ответил Есухэй.

«Мне люб твой сын, — Дэй сэцэн молвил. — У отрока в глазах огонь, и ликом светел он.

Сват Есухэй, поверишь, прошлой ночью сон удивительный привиделся мне вдруг: как будто птица, белый сокол, в когтях неся луну и солнце, спустилась на руки ко мне. Другим уже я говорил: «То — доброе знамение судьбы!» И вдруг приехал вместе с сыном ты! Сну моему не это ль изъяснение. Да сон ли это был?! То — знак во сне явившегося гения-хранителя хиадов[167].

Есухэй-батор сосватал сыну Тэмужину невесту Бортэ. Современная настенная живопись. Мемориал Чингисхана в Ордосе (КНР).

Мы, хонгирады, исстари

Чужие земли и народы не воюем;

Мы дочерей светлоликих милуем,

Статью, красой не заблещут покуда.

Черного мы запрягаем верблюда,

Деву в возок-одноколку посадим,

С ласкою в ханскую ставку спровадим.

Из хонгирадского рода невеста

С ханом поделит высокое место…

У хонгирадов издревле пригожестью пленяли девы, блистали наши жены красотой; со славой этой из поколенья в поколенье жили мы. Сыны у нас хозяйничают в отчине своей, а дочери пленяют взор заезжих женихов.

Сват Есухэй, войди в мой дом. Есть малолетняя дочурка у меня. Взгляни и оцени».

С этими словами Дэй сэцэн проводил Есухэя в свою юрту.

И взглянул на дитя сват Есухэй, и пришлась по сердцу она ему, ибо ликом светла была она, а в глазах ее сверкал огонь. Девочку звали Бортэ; было ей десять лет, и была она на год старше Тэмужина[168].

Переночевав у Дэй сэцэна, наутро Есухэй-батор стал сватать его дочь. И молвил Дэй сэцэн в ответ:

«Заставь упрашивать себя — да уважаем будешь, без долгих уговоров согласясь — униженным пребудешь. Хотя и говорят в народе так, но дочь я все равно тебе отдам. Негоже ей у отчего порога век женский коротать. А сына оставляй у нас. Отныне он наш зять».

На это Есухэй-батор отвечал: «Я сына, так и быть, тебе оставлю. Прошу, любезный сват, лишь об одном: собак боится сын мой, Тэмужин; не допусти, чтоб псы его пугали». И отдал Есухэй-батор свату Дэй сэцэну в подарок заводного коня своего и, оставив сына в зятьях[169], отправился восвояси»[170].

Сам факт дарения Есухэй-батором Дэй сэцэну своего заводного коня лишний раз свидетельствовал об их породнении. Что же касается просьбы Есухэй-батора, то, если учесть злобное отношение хозяйских псов к чужакам, появляющимся в стойбище, просьба Есухэй-батора по-житейски вполне понятна и, отнюдь, не характеризует негативно будущего Властелина мира.

И все же, как мне думается, не следует понимать его слова в прямом смысле. Есухэй-батор, памятуя о чреде смертей вождей его улуса, мог предчувствовать свою близкую кончину и те нелегкие испытания, которые вскоре обрушились на его семью и его малолетнего сына, и поэтому его предостережение было не чем иным, как просьбой, выраженной в присущей монголам иносказательной форме, к Дэй сэцэну не оставить их без внимания и поддержки…

Приязнь и дружество, которые чувствуются в отношениях сватов, передались и их детям, совсем юным Тэмужину и Бортэ, которые впоследствии пронесли зародившееся тогда чувство через всю жизнь.

Только вот самому Есухэй-батору было не суждено погулять у них на свадьбе. Гений-хранитель его рода хиад не уберег богатыря от яда ворогов-татар…

«По пути в степи Цэгцэрской наехал Есухэй-батор на татарский стан и попал на татарский пир[171]. И сошел с коня утолить жажду на пиру.

И признали татары Есухэя из хиадского рода, и усадили, и потчевали его на пиру. А сами, отмщения жаждя, сговорились тайно и подмешали в еду ему яду. И на пути домой от стана татарского занемог Есухэй-батор и домой чуть живой воротился через три дня.

«Мне плохо! Есть рядом кто-нибудь?» — вскричал Есухэй-батор.

«Я подле вас», — ответил Мунлиг,