Лето больших надежд - Сьюзен Виггз

Оливия и ее отец уселись за столиком у окна, выходящего в сад, и пили их аперитивы. Эрл умудрился подать им поднос с закусками.

У Оливии не было аппетита. Она чувствовала себя, словно выжила в каком-то бедствии, она была потрясена и разбита, пересчитывая свои раны.

— Я идиотка, — сказала она, и лед звякнул в ее стакане, который она поставила на железный столик.

— Ты солнышко. Как там его зовут, он первоклассный болван, — возразил ее отец.

Она закрыла глаза.

— Боже, почему я делаю это с собой?

— Потому что ты… — Всегда осторожно подбирая слова, ее отец замолчал, чтобы употребить нужное.

— Неудачница три раза, — подсказала Оливия.

— Я собирался сказать, что ты безнадежно романтична — Он нежно улыбнулся ей.

Она одним глотком допила остатки своей выпивки.

— Полагаю, что ты прав только наполовину. Я безнадежна.

— О, начинается, — сказал Эрл. — Позволь мне взять мою скрипку.

— Перестань. Разве нельзя помучиться хотя бы один вечер?

— Не из-за него, — сказал ее отец.

— Он этого не стоит, — поддержал Эрл. — Не больше чем Пайерс или Ричард этого стоили. — Он произнес имена ее первых двух поражений с преувеличенным отвращением.

— Есть одна вещь, касающаяся разбитых сердец, — сказал ее отец. — Ты всегда можешь выжить, всегда. Не имеет значения, как глубока боль, способность исцелиться и двигаться дальше всегда сильнее.

Она подумала, не говорит ли он о своем разводе с ее матерью столько лет назад.

— Спасибо, ребята, — сказала она. — Ваши уговоры, что я слишком хороша для него, сработали раз. Может быть два. Но это третий раз, и мне приходится признать, что что-то не так со мной. Я хочу сказать, не кажется ли вам странным, что я встретила трех негодяев подряд?

— Дорогая, это Манхэттен, — оживился ее отец. — Это место заполнено ими.

— Прекрати винить себя, — посоветовал Эрл. — Ты заработаешь себе комплекс.

Она наклонилась и почесала Баркиса за ухом — его любимая ласка.

— Я думаю, у меня уже есть комплекс.

— Нет, — сказал Эрл, — у тебя есть результат. Вот в чем разница.

— И один из этих результатов тот, что ты принимаешь свою потребность в любви за настоящую любовь, — заключил ее отец. Он выглядел очень похожим на доктора Фила.

— О, отлично сказано, — одобрил Эрл, и они обменялись рукопожатиями через стол.

— Эй! Вы имеете дело с разбитым сердцем, — напомнила им Оливия. — Предполагается, что вы должны помочь мне, а не практиковаться в доктринерской философии.

Ее отец и Эрл посерьезнели.

— Ты начнешь первым или я? — спросил Эрл.

Ее отец скормил собаке еще одну галету. Оливия заметила, что он не ест и не пьет, и почувствовала себя виноватой из-за того, что расстроила его.

— Тут в самом деле особенно много не скажешь, — сообщил ей Эрл, — кроме того, что ты не любишь Рэнда. Или еще одно. Ты только думала, что Рэнд какой-то особенный, потому что он казался тебе подходящей парой.

— Он переезжает в Лос-Анджелес, — призналась она — Он даже не спросил, соглашусь ли я на это. Он просто ожидал, что я поеду с ним. — Она ощущала, что ее грудь распирает, и знала, что она в одном шаге от слез, потому что истина состояла в том, что она не любила Рэнда достаточно… но все же немного любила.

— Тебе сколько? Двадцать семь лет, — продолжал Эрл. — Ты еще ребенок. Эмоционально словно новорожденный. Ты даже не прикоснулась к поверхности того, что такое любовь.

Ее отец кивнул:

— Ты еще не прошла начальную стадию. Ты гуляла по Сентрал-парку, и вы кормили друг друга вкусными обедами, и он представил тебя своим друзьям. Это не любовь, не то, чего ты заслуживаешь. Это вроде… согревающего упражнения.

— Откуда ты знаешь это, пап? — потребовала ответа она, убитая тем, что он так славно препарировал ее взаимоотношения с Рэндом. Затем она поймала выражение лица ее отца и сдалась. Несмотря на то, что ее любовная жизнь всегда была под микроскопом, брак и развод ее родителей были защищены конспиративным молчанием.

— Есть любовь, которая в силах спасти тебя, провести через всю твою жизнь, — сказал ее отец. — Это словно дышать. Ты должна получить ее, или ты умрешь. И когда с этим покончено, ты начинаешь истекать кровью, Ливи. В мире больше нет подобной боли, и, клянусь, если бы ты сейчас чувствовала себя так, ты была бы не способна сидеть здесь и вести связную беседу.

Она встретила взгляд отца. Он так редко говорил с Оливией о предметах сердечной боли, что она была склонна его послушать. Его слова задевали что-то в глубине ее души. Любить так… это было невозможно. Это пугало.

— Для чего кому-то хотеть такого?

— В этом и состоит жизнь. Это причина, которая проводит тебя через жизнь. Не потому что ты с кем-то совместима, или вы хорошо смотритесь вместе, или ваши матери в один и тот же колледж ходили.

Явно, эти двое изучали и обсуждали резюме Рэнда Уитни.

— Я все еще чувствую себя ужасно, — сказала она, понимая, однако, что они правы.

— Ну конечно, — сказал отец. — И предполагается, что ты так будешь чувствовать себя день-два. Но не путай это чувство с утратой любви. Ты не можешь ее потерять, если ее с самого начала не было. — Он покрутил стакан, звеня кубиками льда.

Оливия подперла рукой подбородок.

— Спасибо тебе, папа, за то, что ты такой отличный.

— Он — мать, которой у тебя никогда не было. — Эрл не делал тайны из своей неприязни к Памеле Лайтси Беллами, которая все еще носила имя мужа, через годы после развода.

— Эй, — предостерег его Филипп.

— Ну, это правда, — заверил Эрл.

Оливия допила остаток кампари и положила лед в пересохшую землю африканской фиалки.

— Итак, что теперь?

— Теперь нам стоит отправиться пообедать, и у тебя, может быть, нет аппетита, но все в порядке, — сказал Эрл.

— Мама будет вне себя, — вздохнула Оливия. — У нее были большие надежды в отношении Рэнда. Я просто-таки слышу ее теперь: «Что ты сделала, чтобы отшить его?»

— Памела всегда была такой очаровательной женщиной, — сказал Эрл. — Ты уверена, что ты единственный ребенок? Может быть, она съела остальных, когда ты была маленькой?

Оливия ухмыльнулась над краем высокого стакана.

— Она бы никогда этого не сделала. Мама получает слишком большое удовольствие, мороча людям голову. Готова спорить, что она бы заимела десяток таких, как я, если бы могла.

Годы взросления у Оливии ушли на то, чтобы снизить вес, который делал ее мишенью для насмешек, и получить одобрение своей матери. Забавно, но неудивительно, все, что потребовалось для этого, — потерять сорок или шестьдесят фунтов. Когда тонкая, шикарная Оливия вылезла из кокона своего пристрастия к еде, Памела получила возможность удовлетворить целую серию амбиций, связанных с ее единственной дочерью. Памелу никогда не занимал вопрос, почему Оливия успешно сбросила вес, когда покинула дом и отправилась в колледж.