Дороги веков - Андрей Никитин

Хватит. Так в магазин действительно опоздать можно. И я решительно поднимаюсь.

— Эй, отцы! Ладно вам дурака валять! Надо ехать? Надо. Всё. Подъём!

— Уж вы тогда и керосинчику прихватите, — просит Прасковья Васильевна, с улыбкой наблюдая привычную сцену. — Сейчас я вам бидоны приготовлю…

Кряхтя и потягиваясь, «замы» навивают портянки, всовывают ноги в сапоги, расправляют плечи под отсыревшими ватниками, показывая своё неодобрение начальнику, который не мог обеспечить экспедицию сигаретами и хлебом.

Сборы недолги. Мотор повешен на корму, весло в лодке, бидоны и бак на месте, рюкзак для продуктов брошен в нос. А где инструменты?

— Известно где — на вьючном ящике у окна! — брюзжит более всех недовольный Саша.

— Нет их там, уважаемый товарищ завхоз, — с изысканной язвительностью произносит Вадим. — В другое место положить изволили…

— Коли нет, то с себя и спрашивайте! — Саша идёт в атаку. — Последний раз у кого шпонку сорвало? У нашего товарища начальника, так? Вы и чинили. Ты на веранде посмотри, где мотор стоял…

Что правда, то правда. Не везло мне на обратном пути от Сомина озера. От плотины до дома вёл Саша — и благополучно.

Вадим возвращается с веранды пустой.

— А на плотине мы не могли оставить, когда лодку перетаскивали на обратном пути?

— Не выдумывай! Я сам носил и ещё потом посмотрел, не забыли ли что, — отмахивается Саша. — Куда-нибудь вечером сунули…

Похоже, я начинаю догадываться.

Последний раз мы меняли шпонку перед Усольем. Потом нужды в инструменте не было, и мы о нём не вспомнили. И если его нет сейчас здесь, то, вероятнее всего, он остался лежать на месте последней починки. Значит, надо ехать туда. Значит, опять таскать лодку через плотину. Значит, нельзя по дороге задеть ни за одну корягу или мель: чинить нечем, нет даже запасного ключа… И это вовсе не значит, что наш инструмент дожидается нас на том месте, где мы его оставили. Скверная ситуация!

Вадим соглашается с моими соображениями, а Саша, обиженный незаслуженными по- дозрениями, становится в позу:

— Вы, отцы, теряли, вы и ищите! Я — завхоз, моё дело до магазина. Через плотину сами будете лодку таскать…

Ну, это мы ещё посмотрим… Ворча, мы усаживаемся на свои места, Вадим отталкивается веслом от берега, и я пытаюсь завести мотор. Конечно, опять капризничает! Рывок… ещё рывок…

— Что, Ленидыч, не хочет? Ишь, конь у тебя какой — с норовом! — слышу я голос с берега. На мостках стоит Роман Иванович — в брезентовом плаще и резиновых сапогах, он только что вернулся с работы. — А я тебе тут черепочки принёс. На подсобном хозяйстве за варницами был, на грядах собрал. Может, нужное что?

Вадим отталкивается веслом и снова подгребает к мосткам.

Из карманов плаща на траву Роман вываливает груду черепков — плоские серые донца, резко отогнутые края горшков, куски стенок с одной или двумя прочерченными по глине полосами. Это уже по ведомству Вадима: он занимается славянами, а перед нами самая что ни есть типичная славянская керамика. Вадим осматривает черепки, вглядывается в излом, где блестят мелкие чешуйки слюды…

Один черепок привлекает его внимание:

— А это что-то раннее, может, даже двенадцатый век… Гляди, отец, как раз для нас!

Я знаю, на что намекает Андрей. Это началось ещё в первый год.

Тогда осенью я остановился не в Купанском, а в Усолье, в доме Назара Павловича Михайлова. Его дом, примыкавший к лесхозу, стоял на отшибе от села, почти в самом лесу. Во время войны в этом доме жил М. М. Пришвин, и меня поселили как раз в пришвинской комнате, из окна которой сквозь частокол сосен видна была дорога, река, посёлок и белая церковка Купани, стоявшая на противоположном крае Купанского болота. Степан, сын Михайлова, работавший монтёром на торфопредприятии, жил в этом же доме и каждый вечер приходил ко мне, чтобы посмотреть новые находки и «пофилософствовать».

Я знаю, на что намекает Вадим.

Столкнулся я с этим ещё в первый год своих разведок.[8] Тогда я жил не в Купанском, а в Усолье, у Михайловых. Их дом стоял на отшибе от села, почти в самом лесу. Во время войны в этом доме жил М. М. Пришвин и меня поселили как раз в пришвинской комнате, из окна которой сквозь частокол сосен видна была дорога, река, посёлок и белая церковка Купани на противоположном крае купанского болота. Сын Михайлова Степан, работавший монтёром на торфопредприятии, приходил ко мне каждый вечер, чтобы посмотреть мои находки и, как он выражался, «пофилософствовать». И хотя я только ещё входил в первобытную археологию, во мне уже жила мечта найти неолитический могильник. Чем больше я открывал стоянок, тем больше крепла во мне уверенность, что должны быть здесь и могильники.

Но где?

— А ведь я, кажется, знаю, что тебе нужно. И где искать знаю, — сказал как-то со своей обычной хитрецой Степан.

Это было в один из самых дождливых дней, когда я решил отсидеться дома.

— Во-он, видишь трубу? — Степан подошёл к окну и показал на видневшуюся из-за домов посёлка трубу купанской бани. — Теперь считай столбы. Второй столб слева от магазина стоит возле пятнадцатого барака. Я сам ставил этот столб два года назад, и когда копали яму, череп вытащили. Жёлтый, трухлявый…[9]

— А с черепом было что-нибудь? Он глубоко лежал?

— Лежал неглубоко, так с метр от поверхности… А больше ничего не было…

Степана я уговорил быстро, и, невзирая на дождь, мы отправились с ним на противоположный берег.

Столб стоял на своём месте. Подумав, мой проводник не очень уверенно сказал, что теменем череп был обращён к реке. На запад? Следовательно, если в яму попал только череп, само погребение следовало искать к востоку от столба.

Степан был огорчён, мне кажется, больше, чем я сам. Да что говорить, конечно же, было обидно вместо чаемого крупного открытия получить заурядное славянское погребение с не менее заурядными вещами!

Между тем, пеняя на судьбу, я был не прав. Открытие произошло — это я его не смог углядеть и оценить. И понимание, как часто случается, пришло гораздо позже, вместе с опытом и знанием…

Начало этой истории было положено более ста лет назад, в самый разгар ожесточённой полемики между западниками и славянофилами, когда на заседании учёных обществ, вплоть до Императорской Академии наук, в литературных салонах и просто в кружках друзей велись споры об исторических путях России, о смысле русской истории, об истоках славянства и его превосходстве над всеми другими народами и племенами, как отмеченном особой благодатью. А вместе с этими спорами, в пылу которых над далёким Босфором начинал уже мерцать золотой крест, попирающий турецкий полумесяц, с неизбежностью поднимался вопрос о ранней российской истории, о достоверности летописных известий, которые только и могли наметить пути к познанию прошлого и настоящего.

Так неожиданно взошла на историческом небосклоне звезда графа Алексея Сергеевича Уварова, на многие десятилетия определившего развитие археологической науки в России и интерес к историческим знаниям вообще.

Граф А. С. Уваров, основатель московского Исторического музея и Русского археологического общества, был одним из первых крупных учёных-археологов. Заслуги его перед археологией, в особенности первобытной, до него не привлекавшей специального внимания исследователей, неоспоримы. Но и по сей день археологи-слависты с грустью вспоминают его имя. Задумав подтвердить или опровергнуть летописи, повествующие о раннем расселении славянских и иноязычных племён, Уваров решил предпринять раскопки курганов, скрывавших под своими насыпями останки обитателей Владимирской (по летописи — мерянской) земли.

А. С. Уваров был человеком с размахом, но главное — с необходимым капиталом и связями, и в 1854 году командировал археолога и нумизмата П. С. Савельева, выхлопотав ему полк солдат, в Переславский уезд. Раскопки почти двух тысяч курганов, оставшихся в наследство от веков, были закончены чуть ли не в один сезон. Результатом была великолепная выставка найденных предметов, которую лично осмотрел император, первая монография о древней истории центра русской земли — «Меряне и их быт по курганным раскопкам» — и попрёки последующих поколений археологов, в наследство которым достались груды прекрасных вещей, однако никак не паспортизированных: в день вскрывалось до полусотни курганов, а документация, как видно, не велась…[10] Вещи оказались «немыми». Заставить заговорить их могло лишь чудо — открытие новых могильников того же времени, не замеченных усердным исследователем.

Но П. С. Савельев поработал на славу. Не раз и не два, обходя вокруг Плещеева озера, мы с Вадимом пытались усмотреть среди громадных оспин, испещривших зелёные склоны берега — у села Веськова, на горе Гремяч возле музея «Ботик», под Городищем, в зарослях дубняка и орешника под деревней Криушкино, — следы пропущенных или оставленных раскопщиками насыпей. Напрасно! Словно гигантским гребнем в сотни лопат был «прочёсан» этот край. И, как бы по молчаливому сговору, археологи-слависты поставили крест на этих местах.