33 мгновенья счастья. Записки немцев о приключениях в Питере - Инго Шульце

«Давно ждете?»

«В общем, да», — его голос спокойно, без малейшего напряжения преодолевал несколько метров расстояния между ними.

«Как вы сюда попали?»

Его домашние туфли были в снегу. Он не ответил.

«Вам нравится здесь?»

«Еще не знаю», — сказал он.

Она подошла ближе.

«Вы плохо одеты».

«Вы считаете?» — он удивленно оглядел себя. Из-под грубого серого халата, разошедшиеся в стороны края которого он придерживал — одной рукой на животе, а другой — на груди, сверху у шеи и снизу у ног виднелась белая ночная рубашка, воротник которой был оторочен голубым. На лысине у него таял снег.

«Возьмите мою шерстяную кофту. Мне жарко от ходьбы».

«Мне не нужна кофта. Пожалуйста, не беспокойтесь», — возразил он.

«Но она очень хорошая!» — убеждала его Ольга Владимировна, размотала свой шарф, расстегнула пальто, выскользнула из рукавов и стянула с себя кофту, не снимая пальто. Мешочек с хлебом, который она держала между колен, упал в снег.

«Вы правы, хорошая кофта, — ответил он и уткнулся в нее носом. — Теплая».

Ольга Владимировна накинула кофту ему на плечи, застегнула прямо поверх рук — тут снова раздалось давешнее позвякивание — и засунула пустые рукава в карманы, торопливо вынув из них какие-то бумажки.

«У вас есть еда?» — спросил он, выпятив подбородок.

Ольга Владимировна кивнула, скользнув назад в рукава пальто. Он стоял, словно оцепенев.

«Всегда?» — продолжал он допытываться. На венчике волос снег лежал, не тая. Капли с лысины текли по лицу.

«Да, — ответила Ольга Владимировна, — есть даже фрукты и сушеные грибы». Она обмотала свой шарф ему вокруг головы так, что остались видны только глаза и рот.

«Ваши женщины стареют?» — осведомился он, теребя шарф губами.

Она кивнула.

«А мужчины?»

«Многие», — сказала она, немного подумав.

Вопрос следовал за вопросом: есть ли у нее квартира, тепло ли там, есть ли водопровод, место для спанья, туалет, любит ли она своего мужа, и как обстоит дело с соседями, и где она родилась. Ольга Владимировна на все отвечала обстоятельно.

Вдруг он заявил: «Я тоже могу работать!»

«Конечно, вы можете работать». Он был в ее возрасте или немного моложе.

«Но ведь вы дрожите, — удивленно произнес он и выдвинул вперед нижнюю челюсть. — Сейчас начнете стучать зубами».

«Хотите денег?» — спросила она.

«Спать», — сказал он, шагнул к Ольге Владимировне и, наверное, рухнул бы, если бы она не схватила его за плечи. Потом она подняла мешочек с хлебом, другой рукой стянула концы воротника на шее и пошла своей дорогой, мимо больших ржавых ворот, и опять услышала — коротко, светло.

Единственная вереница следов кончалась как раз около нее. Где он, стоит за деревом на улице? Тут она увидела его. Он стоял, прислонившись к стене около водосточной трубы, прикусив шарф зубами, в наглухо застегнутой кофте. Но из-под нее свисал колокольчик. Ольга Владимировна пошла дальше, и, когда над фасадами домов на другой стороне улицы появилась светящаяся вывеска гостиницы «Советская», она уже больше не слышала позвякивания.

«ВИДАЛИ? Скверная история!» — сказал Митя, голос которого показался мне слишком высоким и бесцветным для его массивного тела. Затем мы снова молча шли рядом. Он курил, положив руки на свои камеры. Они, как кольты, свисали у него по бедрам. Широкие ремни перекрещивались на его джинсовой амуниции и через каждые пару шагов на них осыпался сигаретный пепел.

Мне понадобилось почти три месяца, чтобы выйти на Митю, а пока он согласился, наступил июнь. От «Московской» мы на метро, автобусе, пешком больше часа кружили по городу, исколесив его вдоль и поперек. Я не задавал вопросов, а просто шел за Митей, который и в толпе не оборачивался, словно ему было все равно, иду я за ним или нет. В вагоне метро, не доезжая двух станций до «Горьковской», я заметил сидящую напротив молодую женщину, она клевала носом. На ее распухших икрах сапоги не сходились, и «молнии» были застегнуты только наполовину. Зеленые, желтые и синие пятна покрывали ноги вплоть до короткой юбки, я даже сначала подумал, что у нее такие колготки. Когда она на миг подняла голову, стал виден густо намазанный помадой рот. Отупелый взгляд. За миг до того, как двери открылись, кто-то кончиком башмака ткнул ее в ногу. Она тяжело поднялась и исчезла в толпе на платформе.

Митя, казалось, знал всех и вся в этом городе. Мне следовало обращаться с ним осторожно и ни о чем не спрашивать. Это, сказали мне, самый лучший способ заставить его разговориться. Было уже больше одиннадцати, а солнце над плоской крышей все еще так слепило, что лампочки, мигавшие в сплетении опор и проводов, не высвечивали ни буквы, так что название прочесть было невозможно. Стеклянная дверь распахнулась перед нами, где-то гремела музыка, а из темноты выступил ковбой — в красно-синем, со шляпой.

Митя щелкнул его по широким полям и буквально втолкнул меня внутрь.

Внутри было прохладно. Лилипут, плоский и неподвижный, словно картонный, вдруг задвигался и указал стволом своего «узи» на кассу.

«О-о!» — воскликнул он, увидев Митю, и поспешил ему навстречу на своих кривых, как сабли, ножках. Отсчитав дважды по пятнадцать долларов, я положил их на стойку, которая вибрировала от басов, гремевших откуда-то из глубины. Карлик громко смеялся, и не успел я обернуться, как он с подобострастным видом подскочил ко мне, сделал пару шажков к занавеске и раздвинул ее посередине.

«О-о!» — снова произнес он и согнулся в глубоком поклоне, прижав «узи» к груди.

Мы шли по коридору, устланному войлоком и слабо освещенному на уровне пола несколькими лампочками. В конце коридора открылась стальная дверь, ведущая в следующий коридор со стальной дверью, — мы шли навстречу музыке. Только оглянувшись, можно было убедиться, что Митя следует за мной, так как я не слышал даже собственных шагов. Пахло опилками и потом, потолки, завешанные белой тканью, казались высокими. Миновав четыре или пять коридоров, я снова ощутил твердую почву под ногами. Мы находились в холле. Под зонтиками сидели женщины, поодиночке или вдвоем. Короткие резкие лучи, раздробленные зеркальным шаром, падали на пустую танцевальную площадку.

«Давай, давай!» — Митя подтолкнул меня к лестнице, которая вела на галерею, расположенную вдоль торцевой стены зала. Сам он так спешил, что наступал мне на пятки, и на последней ступеньке мы оказались одновременно. Две вьетнамки за стойкой протирали стаканы. На нас они едва взглянули.

Все столики у балюстрады были отделены друг от друга мощными колоннами — мы сидели, словно в ложе. Зонтики полностью скрывали из виду женщин. Двигались только руки вьетнамок да блики света от шара, которые ближе к стенам и потолку становились все проворнее и крупнее.

«Мы первые!» — сказал Митя, удерживая зал в поле зрения. Он снова успокоился и даже улыбнулся, когда вьетнамки принесли нам на медном подносе по два кусочка белого хлеба с сыром и по «сникерсу». К этому подали бокал сладкого шампанского. Не дожидаясь, пока вьетнамки отойдут от нашего столика, Митя схватил сыр с хлеба, сунул в рот, запил глотком шампанского, сорвал обертку со «сникерса», откусил, затем запихнул в рот и остаток. Допивая шампанское, он другой рукой смял обертку и бросил на тарелку с сухим хлебом.

Я хотел завоевать доверие Мити, разузнать, что за среда его окружает и как ему удается делать такие фотографии. Я хотел понять, что это за человек, каждый день рискующий жизнью. Ведь именно Митя был тем, кто всегда появляется в нужный момент, кто никогда не теряет нити разговора и к кому комиссары относятся с любовью, похожей на ненависть. Я восхищался его чутьем индейца. Если бы не Митя — и это подтверждал мне каждый, кому бы я ни говорил о своем намерении, — мафия исчезла бы из общественного сознания. Страницы с текстом можно было просто перелистывать, не читая, но не обратить внимания на его фотографии было нельзя.

«У вас есть ангел-хранитель?» — спросил он, сощурившись и не выпуская сигареты изо рта.

«Я полагаюсь на вас», — ответил я.

Между зонтиками туда-сюда сновали женщины.

«Вы же не ребенок!»

«Ну, тут я ориентируюсь хуже ребенка», — возразил я и был счастлив, что мы, по крайней мере, теперь хоть разговариваем друг с другом.

«Что вы хотите узнать? Я холост, мне тридцать два года, официально нигде не работаю».

«И вы боретесь, Митя, боретесь против мафии!»

«Я не борюсь против мафии».

«Да нет же, вы боретесь, своими средствами, своими фотографиями боретесь…»

«Я не могу бороться против того, чего нет!»

Митя быстро взглянул на меня, когда я засмеялся, и снова уставился на зонтики.

«Абсурд, как это нет?»

«Нет никакой мафии! — резко перебил он меня. — Я — мафия, вы — мафия, эти здесь — тоже мафия, каждый — мафия. Вот так, и ничего другого!»