Под белым орлом - Грегор Самаров

отдаст мне свою руку по принуждению или уговорами, я никогда не найду с нею счастья. Любовь должна быть свободна, как свет и воздух, как всё благородное, что нисходит с небес на землю. У вас я только прошу разрешения предложить руку Марии, а от неё будет зависеть решение моей судьбы. Я не богат, но и не принадлежу к тем из моих соотечественников, которых бедность сделала подневольными. Когда настанут лучшие времена для моего отечества, ценность моих владений возрастёт втрое и вчетверо, а моё происхождение вам известно...

— Породниться с благородным домом Потоцких было бы честью даже для державных лиц, — поспешно заметил фон Герне.

— Значит, вы разрешаете мне сделать предложение? — спросил граф.

— Я счастлив и горжусь этим, — ответил фон Герне, пожимая руку графа.

— Однако я прошу вас не говорить об этом ни слова с Марией, — сказал Потоцкий, — я сам хочу попытаться завоевать её сердце, и если она не может подарить мне свою любовь, то я пойду одиноко по жизненному пути и мы никогда больше не станем говорить об этом.

— Как вы желаете, — произнёс фон Герне. — Я надеюсь, что вы окажете мне честь и отобедаете с нами и сегодня, как в предыдущие дни. Никому не может показаться странным, что я гостеприимно принимаю у себя в доме посредника по важным делам общества торгового мореплавания. У меня есть ещё некоторые дела, поэтому разрешите проводить вас к моей племяннице и предоставить вас её обществу до обеда.

— Благодарю вас, вы предупредили моё желание, — сказал граф, поднимаясь и следуя за фон Герне через особый коридор, ведший во внутренние покои дома.

III

Паж фон Пирш прибыл в Берлин на взмыленной лошади. Он подскакал к департаменту иностранных дел и передал графу Герцбергу приказ короля относительно советника Менкена. Затем он сдал свою лошадь в королевские конюшни и пошёл в департамент морской торговли, где, по роскошной лестнице с железными перилами художественной работы, поднялся в частную квартиру министра, во второй этаж.

Первый этаж обширного делового помещения соединялся особым боковым ходом с кабинетом министра и личной канцелярией. Дежурный лакей сказал, что министр занят, и спросил, доложить ли о нём сейчас же его превосходительству.

Пирш отклонил это самым решительным образом и спросил, можно ли видеть барышню.

Через несколько минут лакей вернулся обратно и повёл пажа сквозь ряд великолепных приёмных зал в помещение, расположенное со стороны сада; через широко раскрытые окна в него свободно вливался весенний воздух, а солнечные лучи, проникая сквозь могучие кроны вековых лип, бросали свои колеблющиеся отблески в комнату, меблированную в своеобразном, немного строгом, но всё же уютном и необычайно изящно-художественном стиле той эпохи. Обои из светло-зелёного шёлка своими нежными тонами прекрасно гармонировали с обивкой белых лакированных и богато позолоченных диванов, кресел и стульев, всюду составлявших восхитительные и уютные уголки; красивые картины кисти Ватто, заключённые в медальоны и художественно воспроизводившие прелестные пастушеские сценки в жанре этого художника, украшали стены; на потолке амуры плыли среди золотистых облаков и казалось, словно каждый из них грозил оттуда своим натянутым луком; артистически исполненные дорогие фигуры и группы из мейсенского и севрского фарфора стояли на этажерках между роскошными растениями и благоухающими цветами; венецианские зеркала отражали и увеличивали всё это великолепие, а прекрасной работы паркет не уступал им в своём блеске.

В одном из углов виделись красивые маленькие клавесины из розового дерева, богато украшенные золотом и перламутром; вблизи роскошного камина, где горел огонь не столько для согревания свежего весеннего воздуха, сколько для услаждения взора видом горящего пламени, был устроен восхитительный маленький, необыкновенно уютный уголок; диван, подходящий к меблировке комнаты, но у спинки обложенный турецкими подушками, был окружён ширмой, на белом шёлке которой виднелись разноцветные вышитые фигуры амуров, карликов, цветов и листьев; ширма была поставлена таким образом, что защищала от потока воздуха, стремившегося из окна. Пред диваном был постлан ковёр из отборных соболиных шкурок, а возле стоял прибор для пялец из чёрного дерева с инкрустацией, с одной из тех удивительных по искусству работ, которыми славились знатные дамы того времени. С другой стороны на золочёном шесте с перекладиной сидел красивый зелёный попугай, считавшийся в тогдашнее время необычайной редкостью. Тонкий аромат духов наполнял помещение, казавшееся убежищем юности, красоты и жизнерадостности.

Но вся эта обстановка, несмотря на всю свою привлекательность, оживлялась и получала смысл только благодаря присутствию миловидной хозяйки собранной здесь роскоши, о которой в наш материальный век едва ли можно составить себе понятие.

На диване, откинувшись на мягкие подушки, сидела Мария фон Герне, рано осиротевшая дочь двоюродного брата министра; последний воспитывал её в своём доме, как собственную дочь.

Ей было около семнадцати лет, и вся она представляла собою существо, преисполненное такой нежности и свежести, какое мы едва ли могли бы встретить теперь, быть может, уже потому, что наши тяжеловесные туалеты не дают к этому подходящей обстановки. Благородное, тонкое, детское и всё же серьёзное, умное личико своей чистотой и воздушностью напоминало мейсенские фарфоровые фигуры, соединяя здоровую свежесть с идеальной прозрачностью слоновой кости. Большие глаза отливали голубоватым блеском, а из-под лёгкого слоя пудры светились золотистые, роскошно вьющиеся волосы. Венецианская цепь обхватывала тонкую шею, а на белоснежной груди сверкал рубиновый крест. Хорошенькая фигура молодой девушки ещё ярче выделялась во всей своей прелести, благодаря платью из лёгкого белого шёлка с затканными розами и фиалками, которое придавало ей вид гения весны; её ножки, обутые в шёлковые почти прозрачные чулки и атласные башмаки с красными каблуками, покоились на собольем ковре.

Казалось, что это почти волшебно прекрасное и полное жизни существо должно взмахнуть розовыми крыльями и улететь в страну солнечных лучей и весеннего расцвета. И всё же на лице очаровательной девушки виднелись следы печального раздумья.

Она отбросила то рукоделье, которым она только что занималась. Её стройные руки лежали на коленях, розовые пальчики были слегка сложены, большие глаза смотрели на пылающее пламя камина, хотя их взор, казалось, был занят другими, более далёкими картинами.

Попугай, привезённый капитаном одного торгового судна, очевидно был недоволен, что его хозяйка, любимцем которой он считал себя, обращала на него так мало внимания. Он беспокойно ходил взад и вперёд по своей перекладине, повторял различные слова на иностранном языке, а затем подражал голосу горничной, причём повторял отдельные выражения, обыкновенно произносившиеся во время совершения туалета молодой хозяйки. Но всего этого было