Литературная Газета 6464 ( № 21 2014) - Литературка Литературная Газета

Счастья мы и нежности ищем

(Надо же: находим порой…).

Путь наш продолжается, вечен,

Буднично похожий на жуть…

Тот калечен.

Этот увечен.

Мир бесчеловечен?

Ничуть…

Теги: Евгений Степанов , Владимир Довейко , Галина Климова , Сергей Белорусец

Почему Кучерская – не Манро

Рассказ - жанр сложный и изысканный. Писатель, создавший мощный роман, не обязательно напишет хороший рассказ. Здесь надобно совсем другое дыхание, другой глазомер. Бегун на длинные дистанции может взять, да и споткнуться на короткой. В большом романном объёме что-то можно скрыть, спрятать в общей атмосфере, в рассказе – нельзя. Каждый огрех маячит, как сорняк посреди ухоженного сада, и портит картину.

Два сборника рассказов – Элис Манро и Майи Кучерской – были прочитаны и отложены на некоторое время. И – странное дело: почти все рассказы Манро потом вспомнились, вот Кучерской – почти все забылись. Но это отнюдь не говорит о качестве текстов. Скорее, о разной манере рассказчиков: Манро наблюдательна, внимательна к подробностям и построению сюжета, Кучерская более эмоциональна и вместе с тем отстранённа, что делает тексты размытыми, несфокусированными.

Поговорим об этом подробнее.

Жемчуг в полумраке

Элис Манро. Слишком много счастья: Новеллы / Пер. с англ. А. Степанова. – СПб.: Азбука-Аттикус, 2014. – 352 с. – 10 000 экз.

Когда писательница из Канады (там она, кстати, довольно известна) в прошлом году получила Нобелевскую премию, мнения наших критиков почти единодушно слились в смешанную ноту возмущения и зависти: дескать, нашли, кому дать, это всё политические игры и т.д., и т.п. Эдуард Лимонов высказался, как всегда, резко и едко: мол, Нобелевку начали давать травоядным писателям!

Однако вряд ли кто-то из них прочёл хотя бы одну книгу (даже не обязательно эту, тринадцатую по счёту) рассказов Манро полностью и вдумчиво. Да, она не эпатажна, да, она сдержанна, уж простите, Эдуард Вениаминович. Тексты Манро сильны не пламенной броскостью, а уверенным внутренним горением, образные средства расходуются экономно, как скудный запас дров в суровую зиму; эмоции не брызжут, как слюна изо рта бунтовщиков, а благородно мерцают, как натуральный жемчуг в полумраке. Бунт Элис Манро не внешний, а внутренний, и совсем другого свойства. Для её героев не обязателен подвиг, достаточно трагизма и абсурда обыденной жизни. И в этом, пожалуй, она родственна Чехову, с которым её часто сравнивают. И ещё есть одна общая с нашим классиком черта: некий внутренний стоицизм, уже на выдохе, на дне, где остался осадок тайны и горечи; стоицизм, не гарантирующий светлый исход, нет, но обещающий некое жизнестойкое привыкание, терпение, приятие жизни, способное преодолеть отчаяние.

Элис Манро удаётся довольно сложная вещь: брать масскультовые сюжеты и делать из них подлинную литературу. Смена угла зрения плюс бесспорное мастерство рассказчика, и вот триллер про психопата, убившего троих собственных детей, превращается в тонко написанную драму с жутковатой атмосферой безумия ("Измерения"). Характерна в этом смысле и история про больную раком, доживающую последние месяцы пожилую женщину, в дом к которой вламывается убийца; чтобы выжить, приходится вести с ним мучительную и напряжённую беседу («Свободные радикалы»). Героиня «Детской игры» не может преодолеть физического отвращения к ущербной соседской девчонке и в итоге, оказавшись с ней в летнем лагере, топит её. Персонажи Манро не негодяи и святые, а самые обыкновенные люди, в основном жители канадской провинции Онтарио. Письмо Манро психологически достоверно и цепко. А главное – редкость для современной литературы – эта проза сердечна, хотя и совершенно не сентиментальна. Интонационно её можно определить так: неброское сочувствие. Во всех её текстах есть сочувствие к человеку, есть понимание человека, есть жалость к нему. И это не выражено в нарочитой сострадательной интонации, а встроено в художественную ткань текста: «Родимое пятно было не красным, а лиловым. Тёмно-лиловым в младенчестве и раннем детстве. С годами оно посветлело, но неприметным так и не стало. Это пятно – первое, что вы заметите, если столкнётесь со мной лицом к лицу. А если сначала зайдёте с левой, чистой, стороны, то потом вас ждёт шок. Пятно выглядит так, словно кто-то плеснул мне в лицо виноградным соком или краской, плеснул как следует, от души, так, что вся жидкость осталась на лице и только отдельными капельками стекает по шее» («Лицо»).

Смущает только одно: в аннотации почему-то сказано, что Манро – мастер короткого рассказа, хотя самый короткий рассказ в книге занимает 24 страницы, все остальные – более 30, а «Слишком много счастья», без сомнения, – самая настоящая повесть, кстати, весьма любопытная, о Софье Ковалевской.

Не берусь рассуждать о том, достойна или нет Элис Манро Нобелевской премии, но в том, что она хороший писатель, – сомнений нет. И ещё очень важное достоинство этих текстов: они явно не писались под определённый премиальный формат, они просто писались, постепенно, год за годом, честно и искренне. Есть чему поучиться многим нашим либеральным писателям, гончим псам крупного премиального следа.

Буль. Чпок. Пук.

Майя Кучерская. Плач по уехавшей учительнице рисования: Рассказы. – М.: АСТ, 2014. – 314 с. – 5000 экз.

Майя Кучерская – автор, несомненно, мастеровитый, филологически подкованный. Помню, какое свежее и сильное ощущение осталось от романа «Бог дождя» о любви прихожанки-неофитки к священнику. В новой книге тоже слышатся отголоски этой темы – рассказ «Химия «Жду», где любовь героя к жене священника, матери четверых детей, выписана пронзительно и убедительно. Очевидно, что тема такой «запретной» любви хорошо прочувствована автором.

В книге есть ещё несколько хороших рассказов: «Пригодное для жилья», «Осы и пчёлы» и «Pizza Hut». Здесь всё гармонично и стилистически выверено. Самый трогательный рассказ – «Пригодное для жилья» – о детдомовском мальчишке, который тайком копает в лесу землянку и сушит сухари, надеясь прожить там до совершеннолетия. Вообще Кучерской иногда удаётся некая щемящая нота, чистая, без примеси сентиментальности и намеренного выдавливания из читателя слёз. Героев жалко, но как-то хорошо жалко, катарсически: жалко, потому что верно сработаны образ и общая атмосфера. «Из-за грозы почти мгновенно стемнело, и, постояв ещё немного в темноте, мальчик тоже отправился спать. Внезапный дождь не огорчил его, он знал: летние ливни кратки, и всё равно собирался проснуться перед рассветом...» («Пригодное для жилья») Или: «Больничные бабули с перевязанными коленками прыгали мимо по коридору на костылях (всем после операции велели двигаться!), измученно выдохнув, оседали на кровати, а переведя дух, баюкали рассказами про поликлиники...» («Осы и пчёлы»)

Однако общее ощущение вот какое. Во-первых, книга Кучерской неровная, рассказы неравноценны. Во-вторых, вероятнее всего, большая часть из них вовсе не задумывалась как рассказы, а писалась как кусок повести или даже романа, и поэтому создаётся впечатление не законченной вещи, а размытого отрывка непонятно чего. И дело здесь не в открытом конце, а в композиционной невыстроенности и, возможно, в желании побыстрее «состряпать» новую книгу на волне премиального успеха «Тёти Моти», в метафорической гущи коей тонешь, как в болоте.

Например, рассказ «Среднестатистическое лицо». На протяжении нескольких десятков страниц героиня, замужняя женщина средних лет, заскучавшая в однообразном и чересчур стабильном браке, получает эсэмэски от неизвестного молодого мужчины, который фамильярничает, называет её «дорогой» и откровенно интересуется её фигурой. Наконец героиня созревает для встречи. Ну, думаю, что же там в итоге-то? Наверное, выяснится, что сообщения ей пишет собственный муж или, на худой конец, маньяк какой-нибудь, недолюбленный в детстве матерью. Ан нет: кончается рассказ тем, что героиня открывает дверь в кафе, где ждёт её телефонный ухажёр, так и остающийся за кадром... Или рассказ, давший название книге. Опять же несколько десятков страниц юная героиня-школьница навзрыд причитает-тоскует по учительнице рисования: «Зачем ты уехала? Даже до конца учебного года – зачем? Сколько дней тебя уже нет в городе, знаешь? А у меня всё посчитано! Тысячу пятьсот лет и сорок четыре дня тебя нет! Нет. Нет. Нет». («Плач по уехавшей учительнице рисования...»)

А «Вертоград многоцветный» вообще бесподобен. Майе Кучерской явно не даёт покоя сомнительная слава Алексея Кручёных со знаменитым «Дыр бул щыл убешщур». Целый рассказ автор пытается передать восприятие окружающего мира грудным ребёнком: