Усобники - Борис Тумасов

— Эко пойло, не ядрено…

И задумался. Неужели попусту путь в Орду проделал? И в чем брата обвинять будет? Какой самый тяжелый грех за ним? Пожалуй, хан озлобится за то, что Дмитрий в Копорье и на Ладоге ордынский выход на себя взял…

Отрок поставил в углу зажженную плошку, по ковру, по полу разбросал войлочную попону, и городецкий князь улегся на покой…

Пробудили Андрея голоса. Это шумели торговые гости, ночевавшие в караван-сарае. Князь долго умывался, поел всухомятку лепешку с салом и луковицу, выбрался на улочку. Постоял, осмотрелся. Все, как и вчера: народ снует, арбы высокие, скрипучие, ослики и верблюды, рев и крики.

Пригладив пятерней волосы, Андрей направился к церкви.

В храме полумрак и пусто. Редкие иконы над алтарем и очи святых. Перекрестился Андрей, прошептал:

— Не введи, Господи, в искушение…

Вздрогнул от неожиданного голоса позади. За спиной стоял маленький седой священник в поношенной рясе и бархатном клобуке. Он придерживал серебряный крест, и его пронзительный взгляд впился в Андрея.

— Ты просишь Господа не вводить тебя в искушение, сыне?

— Да, отче.

— В чем заботы твои? Ведь ты сын князя Александра Невского?

— Да, отче, я князь Андрей Городецкий и приехал на поклон к хану.

— Разве ездят князья русские искать правды у хана татарского, который исповедует ислам?

— Но где искать истину, ежели нет ее на Руси и выше князя владимирского власти нет?

Сдвинув седые брови, священник промолвил:

— Мрак в душе твоей, князь Андрей, и только Всевышний прочитает, что в ней. Исповедь облегчит твой разум.

Городецкий князь протянул священнику горсть серебряных монет:

— Молись, отче, за меня, а исповедаться я еще успею.

Поцеловав руку епископа, Андрей удалился из церкви.

Возвращаясь в караван-сарай, он долго бродил по базару, где пахло пряностями и от товаров со всего Востока рябило в глазах.

Здесь было все: шелка и бархат, драгоценные камни и золото, искусные украшения и дорогое оружие, — но князь Андрей ничего этого не замечал. Он был под впечатлением встречи с епископом, который, конечно же, понял, о чем думал сын Невского, и не одобрял городецкого князя, явившегося искать правды у ордынского хана…

И потекли у князя Андрея дни, друг на друга похожие, со скудным кормлением черствой лепешкой, куском холодной конины и бурдюком вонючего кумыса. Бояре Сазон и Ипполит возопили в один голос:

— Княже, невмоготу нам, упроси ордынцев отпустить нас домой! С голоду уморят проклятые басурманы…

Городецкий князь грозно поглядел на бояр:

— Умолкните! Не наводчиком я сюда явился, а правдоискателем. Таким и на Русь явлюсь!..

Однажды приснился князю Андрею сон, будто пришел к нему Дмитрий, такой же худой, как и наяву, длинную, узкую бороду огладил и спросил укоризненно: «Почто же ты, брат Андрей, погибели мне ищешь? Зачем к хану побежал? В Орду подался не с чистым сердцем. Аль позабыл наказ отца нашего?»

Пробудился князь от говора в каморе. Голос Сазона спрашивал:

— Давно спит?

Отрок ответил:

— Да, изрядно.

Князь открыл глаза:

— С какими вестями, Сазон?

Боярин заулыбался:

— С добрыми, княже, с добрыми.

— Сказывай!

Городецкий князь вскочил.

— Побывал я у мурзы Чагана, сулил он свести тебя, княже, с сотником Нальбием, старшим в страже ханши Цинь.

— Ты, Сазон, поистине порадовал меня. Может, этот сотник проведет меня к ханше. Одари, боярин, Чагана и Нальбия щедро.

Сазон кивнул:

— Завтра, княже, исполню.

От Донца и Дона далеко на запад, до самого Буга, уходит степь. Она упирается в подошву гор Угорских. В дождливую пору, когда тучи низко опускаются, они цепляются за каменистую гряду и зависают над кручей.

Местами степь разрезают балки и овраги, поросшие густыми кустарниками. Балки и овраги — прибежище диких зверей. Здесь укрываются волчьи выводки, роют норы лисы, устраивают лежбища вепри.

С юга степь льнет к морю Сурожскому, уползает в Тавриду до гор Таврических, ложится к морю Русскому, именовавшемуся Понтом Эвксинским.

С севера степь переходит в лесостепь. Это уже граница Руси…

Когда-то в степи кочевали многочисленные племена. Их сменили печенеги. Они разбивали свои вежи, их многочисленные табуны паслись на привольных травах, а воины постоянно беспокоили города и села Киевской Руси.

Печенегов вытеснили половцы. Но вот ворвались орды татаро-монголов. Они прочно осели в степях Причерноморья.

Эти степи и калмыцкие степи до самых Кавказских гор — все вобрала в себя Золотая Орда. Но из нее два десятка лет назад отделилась орда хана Ногая, могущественного повелителя нескольких туменов. Ногай провозгласил себя ханом, независимым от Золотой Орды, и за ним, бывшим верховным командующим, последовали многие военачальники. За этой ордой прочно укрепилось имя Ногая.

В низовьях Днепра, где широкие плесы и в обилии водится водоплавающая птица, полноводная река расходится на несколько рукавов. Берега поросли густым камышом и тальником, высятся зеленой стеной летом, а в зиму, когда камыши пересыхают, делаются темно-серыми.

Река обильна рыбой: сом и сазан, щука и судак, карп и карась и еще всякая иная обитают в днепровских плавнях.

На днепровском левобережье, чуть выше порогов, где река рвется из своих каменистых берегов, расположились кибитки одного из туменов Ногайской Орды. Арбы и двуколки, юрты и просторные шатры, насколько хватает глазу, покрыли степь.

День у Орды начинался с восходом солнца. Едва оно выкатывалось и от Итиля его лучи разбегались по степи, Ногай выходил из шатра и, щуря и без того узкие глаза, окидывал взглядом стоянку.

Между кибитками и арбами горели костры. Они дымили кизяками и сухостоем, и их горький дым тянуло по степи, прятало в речных плавнях.

Невысокий плечистый Ногай, с лицом, изрытым оспой, и лысой, как шар, головой, был с виду медлительным и немногословным. Но стоило ему поставить ногу в стремя, как он делался быстрым и ловким. Его мысли работали мгновенно. Он отдавал команды своим темникам, и воины знали: с ним им обеспечена победа…

В степи на многие версты паслись стада и косяки коней. Табунщики объезжали их. У просторного шатра Ногая, у коновязи, кони ханских нукеров. Здесь же, высоко на шесте, бунчук хана.

Ногай поднял голову, посмотрел, как от гор Угорских потянулись облака. Они должны собраться в тучи и пролиться в степи дождем. Он даст степи жизнь, напоит реки, и трава пойдет в рост. Обильные пастбища радуют кочевника.

Почесавшись, хан направился к шатру. Вчера вечером к Ногаю пришел мурза Ахмыл. Он был в Сарае и привез оттуда известие. Когда Телебуг с верными ему воинами был уже в степи, в Сарай приехал городецкий князь. Он намерен ждать возвращения Телебуга. Ногайский хан догадывался, чего будет просить князь урусов Андрей.

Ногай усмехнулся, обнажив гнилые зубы, промолвил:

— Конязь Андрей коварный конязь. Он великого владимирского стола ищет. Хе!

Пальцем поманил начальника стражи:

— Рамазан, позови темников. Все мурзы пусть идут…

Сходились в юрту Ногая, ждать не заставили. Рассаживались на белой войлочной кошме вокруг большого казана с вареным мясом и горой лепешек, жаренных в конском жире. Они лежали на деревянном подносе рядом с бурдюком с кумысом.

Ногай сидел на кожаных подушках и лукаво посматривал на своих сподвижников. А они выжидали, когда первым заговорит хан. Он знал каждого из них. В те годы, когда Ногай отделился от Золотой Орды, они были кто сотниками, а иные еще в десятниках числились. Теперь все они темники и мурзы и не раз водили орду в набеги. С ними Ногай чувствовал силу и уверенность.

Молчат бывалые воины: если хан позвал их, ему есть о чем сказать.

Еще раз Ногай повел взглядом по сподвижникам и начал:

— Мурза Ахмыл говорил, в Сарай приполз городецкий конязь просить милости у Телебуга.

И замолк: ждал, что скажут сподвижники.

— Хе, — открыл рот темник Абдул, — конязь Андрей — сын Искандера.

— Конязь Андрей коварный, он не любит брата Дмитрия. Но почему он приполз в Сарай, а не к тебе, Ногай?

— Он не знает дорогу к нашим кибиткам, — зашумели в юрте.

— Мы напомним ему, — рассмеялся один из темников.

— Мы давно не горячили наших коней и не водили батыров на Урусию…

Но Ногай прервал его:

— Нет, Усеин, мы не направим наши тумены в землю урусов. Пусть конязь Андрей выпьет молока из табуна Телебуга, а мы подождем. Настанет время, и урусы приползут к нашим кочевьям. На брюхе приползут.

— Дзе, дзе! Хорошо говоришь, мудрый хан, — закивали татары.

— Урусы грызутся за кость, как стая псов, — проворчал Абдулка.

Ногай ощерился в усмешке:

— Когда урусские конязья разорвут друг другу пасти, мы протянем им руку, и они будут ее лизать.