Тайна двух океанов - Григорий Адамов

— Ну-ну, ничего… — возразил зоолог. — Раздевай его скорей, Марат, и неси в госпитальный отсек, я сейчас же осмотрю его.

В камеру торопливо вошел молодой человек в белом кителе — коренастый, черноволосый, с темно-желтым монгольского типа лицом. Его узкие, косо поставленные глаза с тревогой осматривали раздевавшихся водолазов.

— Цой! Цой! — радостно встретил его Павлик, не давая ему вымолвить слова. — Я принес тебе интересного моллюска! Я здоров, и ничего особенного! Арсен Давидович говорит, что это новый моллюск. Только он больной какой-то. Арсен Давидович хочет, чтобы ты его исследовал.

— Батюшки! — рассмеялся Цой, показывая два ряда великолепных белых зубов. — Сразу с три короба наговорил! Значит, здоров! Ну, идем сначала в ремонт, герой!

Все пятеро вышли из камеры и очутились в мире сверкающего металла, необычных, молчаливо работающих машин и механизмов, тишины и безлюдья.

Глава IV

Гибель «Диогена»

Несмотря на чудовищной силы ураган, который несся из холодных областей Баффинова моря и Гренландии, на помощь «Диогену», первоклассному пароходу, совершавшему срочные рейсы между Шербургом и Нью-Йорком, по первому его сигналу о бедствии в течение двух-трех часов собрались десятки пароходов. Гигантские волны, достигавшие высоты тринадцати метров, сглаживались потоками нефти и разбивались подводными воздушными волноломами. Паровые, дизельные, электрические катера и глиссеры сновали взад и вперед, перевозя людей с гибнущего судна. Первые жертвы были доставлены на «Марию-Антуанетту», раньше всех появившуюся и приступившую к спасательным работам. Среди этих пострадавших находился советский гражданин Иван Федорович Буняк, тяжело раненный глыбой льда, сорвавшейся с айсберга. Буняк возвращался из Канады на родину после шестилетней работы на посту советского консула в Квебеке. В момент столкновения «Диогена» с айсбергом он стоял со своим сыном у борта верхней, пятнадцатой, палубы и с ее двадцатипятиметровой высоты, под мерное покачивание гиганта-парохода, спокойно любовался бессильным бешенством стихии. Айсберг вынырнул из предрассветной мглы совершенно неожиданно. В таких низких широтах ледяные горы никогда не наблюдались, и только семидневным постоянством урагана можно было объяснить появление айсберга на пути «Диогена».

В эту ночь как раз испортился инфракрасный фотоаппарат с левого борта, и он не смог своевременно предупредить о приближении ледяной горы. Ураган был так силен, а масса айсберга столь велика, что удар по борту «Диогена» получился необычайно мощный. Весь левый борт парохода был исковеркан, продавлен, водонепроницаемые переборки смяты, а верхние палубы засыпаны и проломлены огромными глыбами льда.

Лежавшего без сознания Буняка команда передала на катер с «Марии-Антуанетты», и никто не заметил отсутствия мальчика, его сына. Айсберг, наделавший столько бед, величественно удалялся, слегка покачиваясь на бесновавшихся вокруг него громадных волнах, и никто не догадался посмотреть, что делается в его многочисленных впадинах, провалах, пещерах и гротах…

Когда работы по спасению пассажиров и команды закончились, раненые, в том числе и находившиеся без сознания, были опознаны. Перекличка, устроенная по радио между всеми спасенными, установила, что не хватает трех человек, среди них — Павла Буняка, четырнадцати лет, сына советского подданного Ивана Буняка. Решили, что все трое при столкновении упали в море и погибли. Все же несколько быстроходных катеров обследовали в течение пятнадцати минут ближайшее пространство вокруг уходившего под воду «Диогена» и вернулись ни с чем.

Под грустный прощальный рев гудков своих многочисленных собратьев «Диоген» с потухшими котлами медленно погружался в темные глубины океана. Пароходы разошлись, развозя спасенных в разные порты европейского побережья.

Океан утихал. Длинные пологие валы вздымались и медленно катились вдаль. После жестокого урагана спрятавшаяся было в глубинах жизнь вновь закипала на поверхности. Все чаще и чаще из ультрамариновых волн выпархивали стайки летучих рыб. Расправив свои плавники, длинные и острые, словно ласточкины крылья, они проносились с сухим шуршаньем над валами и вновь скрывались в чистейшей лазури океанских вод.

Вслед за ними, как орудийные снаряды, взлетали в воздух зелено-красные бониты, великолепные золотые макрели, то эмалево-синие, то пурпурные, но все с золотисто-желтыми хвостами.

Огромные, двух- и трехметровые, тунцы в охотничьем азарте показывали время от времени над поверхностью вод свои жадно раскрытые круглые рты или мощные черно-синие спины. Охота разгоралась. Стаи летучих рыб непрерывно взлетали и падали. И ни охотников, ни дичь не смущали плававшие то тут, то там среди волн совсем необычные и странные для этих мест предметы: деревянные скамьи, легкие плетеные кресла, решетчатые ящики с капустой, с апельсинами, обломки досок, японская лакированная этажерка, белая, наполовину застекленная дверь, тюфяки с морской травой, спасательный круг, обрывки соломы — тревожные признаки бедствия, грустные, осиротевшие спутники человека.

Вот одна из дорад, больше метра в длину, после неудачного прыжка через клетку с мертвыми курами с громким плеском упала обратно в воду, но с быстротой молнии вновь устремилась за своей жертвой. Она все сильней и сильней разгонялась, скользя по поверхности, словно глиссер, и, когда летучка, теряя силы, спускалась по стометровой дуге своего полета, дорада одним ударом хвоста вдруг оторвалась от волны, взлетела на несколько метров вверх, наперерез летучке, и в одно мгновение намеченная жертва исчезла в огромной круглой пасти.

Солнце бросало уже свои последние лучи на круглые гребни валов, когда к дорадам, бонитам, тунцам присоединилось стадо острорылых дельфинов. Жестокая игра жизни и смерти возобновилась с новой силой.

Эта полная движения и красок картина совсем не привлекала, однако, внимания трех человек, пытливо осматривавших все пространство вокруг, вплоть до далекого горизонта. Они стояли на овальной ровной площадке, огороженной легкими перилами, на вершине небольшого холма из гофрированного металла, окрашенного в сине-зеленый цвет. У переднего конца площадки, почти у самых перил, холм круто уходил вниз, в воду. Позади площадки на протяжении двух-трех десятков метров холм полого спускался к воде, как спина огромного кита, и сразу терялся в ее чистой, прозрачной синеве. На этой спине, словно отодвинутая на затылок шапка, помещался закругленный сверху горб из того же гофрированного металла. Сбегавшая волна порой обнажала еще на несколько метров пологую спину холма, показывая, что она тянется и дальше, под водой.