Затылоглазие демиургынизма - Павел Кочурин

И вот разогнал дядя Федор взрослых сыновей и дочерей по городам. Все, что можно было — распродал. И сам уехал к сыновьям в Ленингќрад. Дома оставил тетю Арину с младшей дочкой. Но вскоре и их заќбрал. Дом продал. То, что обернется жизнь деревни к лучшему, не веќрил.

Так появилась первая дыра, казалось бы в нерушимом Мохове. Другие, уезжая, дома оставляли за собой, думая вернуться. Я дядя Федор решил и корни порвать.

Ровно в подтверждение догадок дяди Федора, заявились агитаторы, "антихристовы вестники", как нарекли их старухи богомолки. Сначала заехали в Большое село, потом пошли по маленьким деревням. И вслед за ними началось раскулачивание.

Из Мохова увезли кузнеца Акима Галибихина, мельников Ворониных и еще две семьи. Одного из них совсем незажиточного, но как говориќли через чур "языкастого", Гаврюху Сонкина. Мишуха Евгеньев, молодой парень, выломал из огорода кол и с матерщиной бросился на уполномоќченных. Парень ухаживал за дочкой Гаврюхи и заступился за невесту. Сонкиных тут же услали, а сам Мишуха вынужден был тайком уехать из деревни, опасаясь, что и его заберут. Подался на Ляпинские болота, где отбывали кару осужденные на малые сроки. Семья Евгеньевых была бедняцкой, но из-за сына подкулачника ей уже не было почета. Самого Мишуху в Ляпине не тронули, но держали под стражей как и заключенных. В Отечественную войну оставили его на тех же Ляпинских болотах на торфе, хотя Мишуха и просился на фронт, клялся, что будет защищать Родину и Сталина.

Хорошие дома кузнеца Акима Галибихина и мельников Ворониных переќвезли в райцентр. Мохово потеряло свою ладность красивой деревни.

О дяде Федоре Корине ходили разные пересуды. Скорее одобрительные. Перехитрил вот он власти, сам без их помощи ликвидировался. А дожќдись он раскулачивания, и младшему брату, Данилу, не сдобровать бы. А так нельзя было сказать, что Игнатьич брат кулака. Сестры отца, тетки Дмитрия, были замужем в других деревнях, дальних от Мохова. Семьи их тоже были раскулачены и высланы, но это уже были не Корины.

Молва, как звериные завывания по ветру, несла вести о загонах в колќхозы. Но там, где страх — там и смешное с досадой. Безлошадный мужик-зимогор — за колхоз. Надоело ему и со всей коровенкой вожжаться и по чужим людям ходить, за кусок хлеба спину гнуть. А баба его против колхоза. Как вот им одну единственную коровенку разделить… Без коровы одного мужика в колхоз не примут. Моховцы обменивались думами и ждали, что и к ним вот-вот заявятся агитаторы-уполномоченные. И всех запишут в колхоз. Один мужик заколол свою дойную корову, чтобы не забрали ее в колхоз. Другой проныра, пришел к нему ночью с топором, отрубил от коровьей туши заднюю часть и пристращал: "Вякнешь, тут же докажу и упекут тебя как вредителя колхозного дела". Это было начало большого затылоглазия.

Запали в душу Дмитрия разговоры и рассуждения той поры со Стариком Соколовым Яковам Филипповичем. Как вот все было предречено, так и проќисходит. И дальше будет, коли в самом народе смутьянство берет верх над рассудком. Самому-то человеку по воле своей до такого разора своей жизни как дойти. У нас вот здесь, на Татаровом бугре святость была порушена. И скверна зла ушла вглубь земли нашей, в лоно ее проникла. Вот и обуяло нас неугодие. Это как в самом человеке — хворь в одном месте берется, а недуг-то всего его разбирает. Из таких вот огреховленных мест, как наш Татаров бугор, скорбь на люд и на-ходит. Христово слово и исполняется: чему неминуемо случиться, то и случится. В том закон и пророки.

Вели такие разговоры Яков Филиппович с отцом при Дмитрие. Этим как бы и вводили его в свои мирские раздумья о длении жизни. Чтобы поќ том вспомнил он все и повторил тем Кориным, кои будут на этой земле жизнь свою устраивать по-иному. Пора этого "иного" не минует их.

И как бы уже смирясь с тем, что неладное должно свершиться, не удержались от высказов своих усмотрений на события. Не так бы вот все должно делаться-то. Жизнь-то идет из нашего далека своим чередом. Чего бы ее подхлестывать, как не больно резвую лошаденку. Первоначалом-то не входило в задум зауздывать мужика как эту лошаденку. Головокружение вот и вышло при изломе жизни. Были ведь и те, кто остереќгал от узды на мужика. Бухарин-то как говорил: не допускать насилия, приневоливания. На Ленина ссылался. Но вот где Ленин, чьей волей взят?

Общинная улаженная деревенька Мохово терзалась в каком-то недуге, ввергнутая в общий нелад. Гостьба родни в веселые праздники изошќла. Беседы девичьи по воскресениям и праздникам не собирались. Все замерло, как в ожидании предреченной беды. Настроение взрослых передавалось и молодежи. И они истолковывали все по-своему. Где-то даже опережая толкования стариков и отцов своих. Андрюшка Поляков сочинил стишок и по секрету пнрведал его дружку своему Дмитрию. И вот Дмитрий Данилович вспомнил первые его строки: "Пора нам взяќться за работу и отстоять по правде жизнь, не дать проходу остоло-пу заставить по-собачьи жить". Оба решали держать это в секрете, чтобы никому ни слова. Дознаются — заметут, хана будет и нашим батькам.

Ребят, кал и взрослых, охватил какой-то азарт к неприятию такой жизни, к изменению ее. Андрюшка с какой-то радостью сказал, что они, Поляковы, собираются уехать в Ленинград. Захвастал этим и Мишка Лестеньков, по прозвищу Кишин. Для них настанет новая жизнь в городе, а в деревеньке своей — опасно. Хотя чего бы тем же Поляќковым и Лестеньковым уезжать из Мохова. Ниже средняков, хотя и не такие как Жоховы. Кто бы их тронул. Даже наоборот и в почете могли быть. Но вот что-то гнало из обжитых мест. Земля их не дерќжала, корней глубоких у них в ней не было. Дмитрий от своего отца ни разу не слышал, что надо бросать Мохово. И Яков Филиппович таќких дум не вынашивал в себе. Говорили они совсем о другом: "Надо перетерпеть, может и детям придется, не только нам. Претерпением

и можно спастись". Перед мужиками они отмалчивались. Дереќвенька Мохово как-то осела. Будто с ее натруженного тела свисала лохмотьями изношенная одежонка, чинить которую настроя не было.

Поляковы в общей сутолоке незаметно исчезли из Мохова. У Семена Полякова не больно все шло ладно по хозяйству. Пала корова, лошадь старая. И он рассудил: чего жилы рвать, на корову да на лошадь деньќги копить. Купишь, а их у тебя в колхоз заберут. А без коровы и лоќшади тоже не жизнь. Собрался и уехал всей семьей в Ленинград. Кто-то из дальней родни там жил и обещал устроить дворником. Лестеньковы тоќже не больно удачливые хозяева. Так же тихо, почти тайно скрылись. Ушли, как уходят вспугнутые звери из своей берлоги. Мишка Кишин осќтался в Мохове у престарелой тетки.

Больше остальных опасалась колхоза Федосья Жохова, мать Сашки. Злые языки поддразнивали ее: знамо, в колхозе не больно пофилонишь. Почет бедняка отпадет. Не заработаешь на хлеб себе, так и зубы на полку. Кулаков не будет, кто сжалится и ржицы четверичек подкинет, ссудит до нового. Отец Сашки Жоха, Илюха Голодный, бродяжничал, и Федосья одна "с божьей помощью" управлялась с хозяйством.

Отец Дмитрия, дедушка, был обеспокоен другим, тем, что деревню пагубно начали зорить. Хороших хозяйственных мужиков услали, иные саќми уезжали. И увещал моховцев: раз неминуемо быть в колхозе, так и надо объединяться самим. Тем и уберечь старательных хозяев при земле. Больше всего моховцы жалели кузнеца Галибихина Акима и мельников Ворониных. При них не только своя деревня, но и соседние нужды не знали. Что надо выковать, заварить, лошадь подковать — у Акима-куќзнеца без промедления. В семье Ворониных — трое взрослых парней. Сами заберут зерно на помол, и тут же привезут муку. Брали меньше чем другие мельники. И чего бы их зорить. Трудолюбивый крестьянин, если и посомневается в чем-то, то против общества не пойдет. И будоражить люд не станет.

Пользуясь известностью опытника, отец попытался было кое за кого похлопотать. Но в РИКе его остерегли: "Не встревай, Игнатьич, лучќше о себе подумай. А то пришьют пропаганду вживания…" Отец с Якоќвом Филиппычем рассудили, что это намек на неприятие высшими власќтями высказов Бухарина. Все-то в тайне как удержать. Слухи ходили, что он в немилости у высшего руководства. И вряд ли ему сдобровать. Мужицкие головы тоже умели по-своему события предсказывать и угадывали, что к чему клонится.

Яков Филиппович все же уговорил свою Сухерку объединиться в колќхоз. Моховцы с колхозом медлили. Раз шесть к ним приходили уполноќмоченные — агитаторы из области. Даже и из Москвы самой. Наконец приќпугнули: "Пеняйте на себя!.."

В это время ровно подосланный кем появился в деревне отец Сашки Жоха, Илюха Голодный, пролетарием объявился, захотел пример подать. Заявил: "Приехал вот колхоз создавать. Кто будет мешать — навылет из деревни". Над ним язвительно подсмеивались: "Чужак, бегун, такие воду и мутят". С усмешкой спрашивали: "Сам-то долго прогостишь у нас? Или до того, как в колхоз заагитируешь?"