Убийство в доме тетушки Леонии - Эстель Монбрен

«Настоящая аптечка», — подумал он, усаживаясь в вольтеровское кресло, обитое той же материей, из которой были сшиты покрывало и шторы. Подходящая комната для женщины, которая даже в белье любила цветовую гармонию, размышлял он. Царившая вокруг тишина неожиданно стала действовать ему на нервы. Вдруг почудилось, что он находится внутри выложенной ватой коробки. Доверившись интуиции, он рассеянно блуждал взглядом по окружавшим его предметам. Часто, независимо от рутинной процедуры расследования, ему проще было расслабиться, чтобы важная деталь сама обратила на себя его внимание, чем пытаться заставить места, вещи, а иногда и людей говорить. Основы йоги, которые он постиг в юности, однажды уже спасли его от полного отчаяния. Йога и Лейла Джемани. Когда его взгляд остановился на банке с вареньем, крышка которой явно была отвинчена, и на серебряной, слегка потускневшей ложечке, он уже знал, каким станет следующий этап расследования. Чтобы проверить, он позвонил на пульт и попросил соединить его с кухней. В «Старой мельнице» на завтрак предлагали мед, клубничное, малиновое, черничное, абрикосовое варенье и, в крайнем случае, апельсиновый джем, но у них в запасе не было варенья из розовых лепестков — продукта довольно экзотического, не сочетающегося с «местным колоритом», который отличал гостиницу и лежал в основе ее репутации.

Когда банка с вареньем была отослана на анализ в лабораторию, комиссару оставалось лишь отправиться на заседание Прустовской ассоциации, чтобы посмотреть на участников. Жаль, что Лейла не сможет присутствовать, потому что потрясающая интуиция, которую он, не будучи сексистом, не мог квалифицировать как женскую, делала из нее ценную помощницу. Он улыбнулся, вспомнив, в какую ярость пришел, когда три года назад Шарль Возель буквально навязал ему Лейлу в качестве инспектора. Вспомнил он и их первую более чем сдержанную встречу, полную недоверия и враждебности с обеих сторон. Тогда ему совершенно не хотелось работать с этой склонной к полноте, дурно одетой смуглянкой, которая, в свою очередь, не жаждала подчиняться блестящему протеже Возеля, пострадавшему в автомобильной аварии, где погибла его беременная жена. Поначалу им пришлось туго: слишком многое их разделяло. Но потом они сработались, и их многочисленные успехи в раскрытии самых трудных дел стали легендарными. Они проявляли редкую гибкость в ходе полицейских расследований, которые теоретически были вне их компетенции. Им даже случалось вместе смеяться над прозвищами, которыми — и они об этом прекрасно знали — наградили их коллеги: комиссар Хромоног и инспектор Пупс.

В лицее царила полная неразбериха. Школьные озорники повернули стрелки, указывающие, как пройти к актовому залу, и тот, кто не знал дороги, рисковал потерять много времени, скача с этажа на этаж. К счастью, Андре Ларивьер знал, куда идти. Он нашел Жизель Дамбер в обществе Филиппа Дефоржа и профессора Вердайана в комнате, примыкающей к актовому залу, где их захватил в плен Рей Тейлор и его люди. Растолкав всех, он молча подал секретарше телеграмму от Макса Браше-Леже.

— О нет! — вырвалось у нее.

— Что там еще? — нетерпеливо спросил Вердайан.

— Господин Браже-Леже не сможет к нам присоединиться. Острый приступ ларингита…

— О, это что-то новенькое. Обычная его дипломатическая болезнь — грипп, — иронически заметил профессор. — Ну, это еще не трагедия. У меня будет больше времени для доклада.

— Кое-кто будет сильно разочарован, — ехидно заметил Филипп Дефорж. — Но как член совета я считаю, что заседание должно состояться во что бы то ни стало. Я вам очень признателен, мадемуазель Дамбер, за то, что вы взяли на себя труд произнести вступительное слово. Сам я слишком расстроен, чтобы выступать, но могу предложить вам следующий план…

И он увлек Жизель в сторону, в то время как Гийом Вердайан распускал хвост перед камерами британского телевидения, так как Рей Тейлор, не имея возможности проникнуть в дом тетушки Леонии для съемок своего документального фильма, решил вытянуть все возможное из самого заседания, сделав сенсацию из убийства президента ассоциации. Вдруг он заметил Жизель, беседующую с Филиппом Дефоржем, и его осенило. Он приблизился, окинул ее оценивающим взглядом, поморщился и жестом подозвал гримера. «Can you fix her?»[20] — спросил он. Тот критически оглядел Жизель, бросил взгляд на часы и ответил: «Sure».[21] Он потребовал полчаса, шарф, серьги и туфли на высоком каблуке. «Got it»,[22] — заверил его начальник и направился к своей новой Золушке, улыбаясь во весь рот и жестикулируя, словно добрый волшебник.

Среди полусотни людей, собравшихся в актовом зале с высокими окнами, отделявшими его от прославленного сумеречного пейзажа, комиссар Фушру выделил несколько групп: в первом ряду были первые лица города, меж которыми он узнал мэра, оживленно беседующего с не старым еще господином с моноклем, бантом в петлице и перстнем-печаткой на безымянном пальце левой руки. Сразу за ними сидели интеллектуалы всех мастей, студенты и профессора, которых можно было опознать по ручкам на изготовку, а еще дальше расположилась кучка иностранцев, беседующих по-английски, и в самом конце — несколько одиночек, которых разделяли два-три пустых стула.

В десять минут шестого, когда в зале уже начало ощущаться некоторое нетерпение, молодая женщина с волосами, уложенными так, что они образовывали золотистый нимб вокруг лица, овал которого был подчеркнут огромными серьгами из синей эмали, приблизилась к микрофону, закрепленному на кафедре, повернулась лицом к собравшимся и заговорила. Мало кто узнал в ней Жизель Дамбер, преображенную огромным шелковым шарфом и изящными туфлями, придававшими ей уверенный вид, — впрочем, уверенности-то она совершенно не ощущала. Она начала нетвердым голосом речь, более или менее ей навязанную, в то время как безжалостные камеры уставились на нее своими стеклянным глазами.

— Дамы и господа, уважаемые члены Прустовской ассоциации! С огромным прискорбием мы вынуждены сообщить вам о безвременной трагической кончине, наступившей вчера вечером…

Жан-Пьер Фушру резко дернулся, отчего стул под ним заскрипел, тогда как Жизель продолжала:

— Так как мадам Бертран-Вердон, несомненно, настаивала бы на проведении сегодняшнего заседания, которое она сама подготовила, было решено следовать намеченной программе с небольшими изменениями. Кроме того, заседание пришлось перенести в этот зал, за что мы еще раз приносим свои извинения. Мы также выражаем свою благодарность директору лицея за понимание и сотрудничество. Я с сожалением должна сообщить вам, что господин Браше-Леже не сможет присоединиться к нам из-за болезни…

Шепот разочарования пронесся по рядам слушателей, и отчетливо было слышно, как кто-то выругался.

— Но профессор Вердайан выступит с докладом, как и было объявлено, и вышестоящие инстанции позволили мне заверить вас, что экскурсия в дом тетушки Леонии состоится завтра в два часа дня под руководством господина Андре Ларивьера. Так что мы надеемся, что, несмотря на трагические обстоятельства сегодняшнего дня, ваше присутствие на этой конференции позволит нам почтить годовщину смерти Марселя Пруста, давая вторую жизнь его произведениям благодаря новому прочтению его текстов, которые…

Шумные аплодисменты, источник которых остался неясен, прервали речь Жизель. Она смутилась, покраснела и закончила патетическим жестом в сторону первого ряда:

— Профессор Вердайан из университета…

Уверенный в себе, профессор поднялся, выудил из портфеля пачку бумаг, поправил очки и, коротко кивнув: «Спасибо, мадемуазель», — начал говорить, заменив только «это большая радость» на «это грустная честь для меня произносить сегодня перед вами речь о плюритекстовой проблематике…».

Он говорил час и сорок минут, несмотря на все более явные признаки усталости аудитории, для большей части которой прочесть хотя бы один раз от начала и до конца хотя бы одну из редакций «В поисках утраченного времени» уже было подвигом, каковой они не имели ни малейшего желания повторять. Едва профессор Вердайан замолчал, как, словно чертик из табакерки, выскочил нелепый человечек, схватил микрофон затянутой в кожаную перчатку рукой, поблагодарил его от имени совета Прустовской ассоциации, объявил, что в связи с поздним часом не осталось ни минуты на вопросы докладчику, и, к великому облегчению всех собравшихся, кроме одного, объявил ежегодную конференцию закрытой.

Жан-Пьер Фушру повернулся к аджюдану Турнадру, который тихонько подсел к нему и в ответ на немой вопрос прошептал на ухо: «Филипп Дефорж. А рядом, с моноклем, — виконт де Шарей».

Глава 10

В суматохе, последовавшей за докладом, до Жан-Пьера Фушру долетали лишь обрывки разговоров, но, направляясь к докладчику, он отчетливо услышал, как Филипп Дефорж обратился к господину с моноклем: