Куда ворон костей не заносил. Рассказы - С. Бельский

У сойота выражение лица было спокойное, как на тех изображениях, которые с окружающих скал, тысячами глаз наблюдали за этой сценой. Красное лицо Кравчинского было сурово и только в серых близоруких глазах мелькало скрытое беспокойство.

— Мы вас не просили сюда, — сказал сойот. — Эта земля наша, и лес и вода!.. Когда еще ни одного человека с севера не было на Енисее, сойоты жили здесь так долго, что исчезла память об их первом поселении.

— Довольно болтать! — закричал Кравчинский, — давай сюда бумаги, я их рассмотрю и скажу, имеете ли вы право владеть землей.

— Сойоты пишут на камнях, — у них нет бумаги.

— Вот как, — растягивая голос и презрительно сощурив глаза, сказал Кравчинский.

Правую руку он заложил за борт сюртука и время от времени бросал взгляды на свое изображение в ясной луже, в которой утонули облака и опрокинутые деревья.

— Какие же это документы пишутся на камнях? Попался старый плут! Я тебя научу законам! Ведите его в поселок!

Так как сойот не выказывал ни малейшего желания подчиниться приказанию, а мужики нерешительно переминались с ноги на ногу, посматривая на плотную чащу леса, то Кравчинский не торопясь обошел памятник, разбрызгивая воду тяжелыми сапогами, взял старика за мокрый рукав рубахи и толкнул к Ефиму.

Два десятка сойотов, как стая вспугнутых птиц, выбежали из леса, что-то кричали и грозили, но Кравчинский махнул им рукой и медленно удалился вслед за Ван-Ганом, которого вел Липат.

Рано утром на другой день, когда еще от островерхих камней и деревьев тянулись длинные тени, к русскому поселку из леса направилось торжественное шествие.

Впереди шел племянник Ван-Гана, молодой Син-Тан, часто бывавший в Минусинске и считавшийся самым образованным человеком во всей Солнечной долине. Син-Тан, тайком от своих соплеменников, заглядывал, в кинематографы, любил слушать в трактирах граммофон, несколько раз напивался водкой и пивом, и даже ездил на пароходе по Енисею. За Син-Таном шли мужчины, потом женщины и дети. У всех в руках были желтые и белые цветы, которые сойоты считают цветами бога Солнца.

Кравчинский сидел у дверей и молча смотрел на шествие. За ним с ружьем в руках стоял казак Корсак, маленький, рябой, с постоянно улыбающимся лицом.

Син-Тан поклонился, подал руку Кравчинскому и начал говорить речь, которою, как он сам знал, заканчивалась история его народа.

— Мы все пришли к начальнику просить его отдать нам старого Ван-Гана. Без него мы не можем молиться предкам и совершать служения около солнечных камней. Если начальник отдаст Ван-Гана, мы согласны навсегда уступить вам захваченную землю, с тем, чтобы вы не шли дальше.

Кравчинский пошептался с Корсаком и пригласил Син-Тана в избу.

— Всему приходит конец, — сказал Кравчинский молодому сойоту, когда они сели за стол. — Может быть, вы тут и жили от сотворения мира, как живут птицы, но ты человек просвещённый и знаешь, что такого беспорядка допускать нельзя. Выпей водки и поговорим.

Син-Тан с удовольствием посмотрел на стакан.

— Ван-Гана я вам не отдам потому, что он вредный человек-агитатор, но зато я назначу тебя старшиной.

Син-Тан выпил водки и подумал.

— Без Ван-Гана мы не умеем молиться!

— Ну, уж это ваше дело! У тебя будет мундир, в котором не стыдно показаться в Минусинске, или Красноярске, и водки сколько хочешь.

— Я подумаю до вечера, — ответил Син-Тан.

— Хорошо, но если бы ты не пожелал, тогда я выберу другого старшину, а тебя заставлю работать с утра до вечера.

— Могу я взять водку? — спросил сойот и, не дожидаясь разрешения, спрятал бутылку под рубаху.

Когда сойоты ушли, Кравчинский занялся хозяйственными делами. Он осмотрел пашни, просеки, выбрал место для постройки своей усадьбы и заставил мужиков сложить из бревен, глины и древних камней тюрьму для Ван-Гана, в которой оставалось еще место для четырех или пяти человек. Вопрос о мундире для Син-Тана разрешился самым блестящим образом. Корсак служил когда-то почтальоном и у него сохранилась потертая черная куртка с белыми металлическими пуговицами и желтыми кантами.

Когда солнце заходило за Саяны и золотая пряжа его лучей окутала уснувшие лиловые склоны и леса на вершинах, Син-Тан в почтовой куртке стоял в толпе сойотов и громко восхвалял жизнь, идущую с севера.

А когда последний сверкающий луч великого светила порвался над снегами, рассыпался искрами и погас, окончилась история древнейшего народа, и в Солнечной долине установился новый, твердый порядок.

Корабль мертвых

Земля без борьбы и шума исчезала под тусклой водой, в которой не было отражений света и теней. На черные, горбатые холмы испуганно вбежали деревья и кустарники, перепутавшие гибкие, длинные ветви, навалились друг на друга и, окутанные слепыми туманами, медленно уходили под мелкие волны.

Там, где был Амур, в черной вспененной воде мимо нас плыли, извиваясь гибкими телами, длинные змеи; они кружились в пене под берегом, так быстро, что трудно было усмотреть за их движениями, развёртывались, вытягивались, уходили в глубь и неожиданно всплывали, высоко взбрасывая волны и космы седой пены. По середине реки, обгоняя друг друга, двигались драконы, направляясь то к одному, то к другому берегу, сталкивались с кружащимися в водоворотах змеями, метались и бились на всем необъятном просторе реки, от русского берега до сумеречного Хингана, в ущельях которого всегда лежат туманы и дремлют густые тени ночи.

Две недели дул восточный муссон, нагнавший столько туч, что небо стало черным, как распаханное поле.

Дождь день и ночь шептал что-то напоенной водой земле. — Каждая капля унесла с собой с поверхности океана смутное воспоминание о грозном шуме волн, и теперь они миллионами слабых беззвучных голосов лепетали Амуру и зеленой пустыне о реве и шуме на просторе широкого моря.

Над размытой землей и тусклой водой ползали прозрачные туманы, в печальных ответах, принесших, как и дождь, далекое воспоминание о тех берегах, с которых они двигались, гонимые восточными и северными ветрами и бурями.

Мы с Ван-Фангом дожидались парохода на широком пустынном мысе, с двух сторон которого в бешеных извивах кружился Амур, а с третьей медленно росло плоское озеро, затянутое сеткой дождя.

Тяжелый груз Ван-Фанга был разложен на берегу под открытым небом. В два ряда стояло шестнадцать больших ящиков в роде тех, в каких возят яблоки. Стенки их были с широкими щелями, из которых торчали пучки мокрой соломы.

В ящиках лежало шестнадцать китайцев, трупы которых Ван-Фанг везет на родину, в Чифу.