Семь смертных грехов - Тадеуш Квятковский

- Аминь!

Оркестр только и ожидал этого сигнала, сразу же зазвучала чудесная музыка. Юноша, сидевший по правую сторону пани Фирлеевой, подал ей руку и вывел на середину зала. Та, кокетничая и жеманясь, запылала от радости. Позади них встали отцы-иезуиты с придворными дамами. Юноша, подхватив одной рукой облачение, а другой держа старушку за руку, низко поклонился и шаркнул ножкой, на что пани Фирлеева грациозно сделала реверанс. Перевернувшись, как юла, юноша рванулся вперед, вытянул руку и повел госпожу, выкидывая смешные коленца. За ним пустились в пляс и остальные иезуиты. Пары, танцуя, прошли через весь зал, галантно приседая при поворотах. У дам дыхание перехватывало от восторга, когда духовные отцы отпускали им какие-нибудь комплименты, а старая пани Фирлеева сияла от радости.

Тем временем слуги убирали со столов пустые и уже ненужные блюда. Собаки сгрудились в углу, куда им побросали объедки и кости. Оркестр играл не переставая, и брат Макарий с удовольствием слушал музыку.

Заморский танец, начавшийся в медленном темпе, постепенно убыстрялся. Танцующие сплетались в хитроумные цепочки, а проповедник, руководивший танцами, придумывал все новые и новые фигуры. Сыпались такие шутки, что барышни, получившие монастырское воспитание, стыдливо отворачивались, делая вид, будто не понимают намеков и не слышат случайно доносящихся слов. Смешнее всего танцевал толстый иезуит-мажордом. Он высоко поднимал ноги, путался в длинной сутане, то и дело спотыкался и, стремительно наскакивая на свою даму, галантно извинялся перед ней. Иногда при особо сильном прыжке он отрыгивал жирным каплуном или соусом к бараньему жаркому, демонстрируя с улыбкой свою сытость замиравшей от восторга даме.

Брат Макарий, стоя за окном, принимал живое участие в этом изысканном празднестве: притопывал ногой и баском подтягивал мелодию. Он с удовольствием хлопнул бы в ладоши в такт танца, но опасался пса, который, оставив свой ужин, вертелся среди танцующих.

Звуки музыки умолкли, танцоры остановились, с трудом переводя дыхание. Послышался смех, остроумные реплики. Пани Фирлеева, кокетничая, аплодировала молодому человеку в голубой рясе, невинно потупившему взор и ломавшему в смущении пальцы.

Дамы стали наперебой просить владелицу замка:

- А теперь - тарантеллу, ясновельможная пани, пожалуйста, тарантеллу.

Но толстый мажордом подбежал к ней, умоляюще сложил руки и пропел:

- А я прошу краковяк. Тра-ля-ля!

Барышни, кружась около пани Фирлеевой, настаивали на тарантелле. Старуха нерешительно посмотрела на желчного проповедника, который мрачно взирал на все это, хотя за минуту до того плясал вовсю. Иезуит, не меняя выражения своего лица, кивнул в знак согласия. Мажордом подбежал к оркестру и махнул музыкантам. Грянул краковяк. Святые отцы, подоткнув рясы, подхватили дам и, как сумасшедшие, понеслись по залу, притопывая и ухая. Больше всего отличались молодые люди в голубых рясах. В воздухе мелькали шитые золотом платья дам, веревки, которыми были подпоясаны монахи, рясы, ленты и шарфы. Оркестр играл что было сил.

Наконец старый мажордом выскочил на середину залы, выкинул замысловатое коленце, одной рукой подбоченился, другую поднял кверху и скрипучим голосом пропел:

Лучше нет на свете

Водочки на мяте.

Как стаканчик выпью,

Всех готов обнять я!

И, словно помолодев сразу на десяток-другой лет, бодро пустился с дамой в пляс.

Может быть, брат Макарий, забыв осторожность, показался в окне и тем выдал свое убежище или же собака почуяла его издали, - как бы там ни было, но этот пес вдруг бросился с громким лаем и хватил его за ногу. Брат Макарий взвыл от боли и попытался избавиться от собаки, дав ей сильного пинка, но та вцепилась мертвой хваткой и ни за что не хотела выпускать свою добычу. Поэтому, не ожидая помощи, которая могла стать для него роковой, брат Макарий, ничего не видя, шарахнулся, как ошпаренный, скатился вниз по лестнице и помчался по двору. Пес с хриплым лаем бросился за ним. К счастью, в зале стоял неописуемый шум, оркестр, ничего не подозревая, играл вовсю, танцоры что-то выкрикивали, а иезуиты, испуганные внезапным шумом, не знали что делать.

Брат Макарий благополучно добрался до людской, захлопнул за собой дверь, отделавшись таким образом от разъяренного пса. Но тот кидался на дверь и заливался отчаянным лаем. Напрасно квестарь искал пищу, чтобы унять проклятое животное; все съестное давно покоилось в его желудке. Раздосадованный, махнул он рукой и, не тратя попусту времени, улегся в углу на скамью, подложив кулак под голову, и притворился, будто спит сном праведника.

Вскоре, отогнав волкодава от дверей, в людскую вбежал Ясько. Была страшная темень, хоть глаз выколи, и он, споткнувшись, свалил попавшуюся ему на пути скамью. Брат Макарий, зевая, раздраженно пробормотал:

- Ну, что там случилось?

- Отец! - закричал Ясько. - Разбойники в замке!

- Разбойники? - вскочил брат Макарий. - Да что ты говоришь, дубина стоеросовая?

Ясько ударил себя в грудь, так что гул прокатился по пустой людской.

- Истинную правду говорю.

- Ой, кажется мне, что тебя черти принесли, - протирая глаза, спокойно сказал квестарь. - Ты благочестивого человека будишь ночью, отнимаешь у него чудесный дар сна и поэтому совершаешь непростительный грех.

Ясько вздрогнул, словно его шкворнем по лбу хватили, и забегал по комнате.

- Его собаки спугнули, отец мой, он где-то тут должен быть.

- Ну и ищи его, адово семя, но если ты меня опять разбудишь, я тебя прокляну и превращу в козла или в какую-нибудь другую скотину.

- Отче преподобный! - закричал перепуганный Ясько. - Ты меня проклянешь, а отец Игнатий выгонит из замка да прикажет в придачу дать сто палок.

- Палки тебе не повредят, - заметил квестарь, - они твою кровь от всякой скверны очистят. А как вернешься в деревню, там тебе еще столько же всыплют за то, что ты так усердно бил крестьян у моста.

Ясько не отвечал, он заглядывал под каждую скамью, в каждый угол. Не обнаружив ничего, он со стоном опустился на лавку.

- Что ты огорчаешься? - спросил квестарь. - А может быть, никакого разбойника и не было. Псам тоже иногда мерещится. Я знал такую собаку, которой постоянно снилось, будто она лакомится мягкой грудинкой, и она так щелкала зубами во сне, что всех будила.

Ясько рвал на себе волосы.

- Что на это отцы-иезуиты скажут?

- На что? - наивно спросил брат Макарий.

- На то, что я плохо замок охраняю, позволил разбойникам нагло шататься по замку.

- Да ты просто глуп. Не было никаких разбойников, - твердо сказал квестарь.

- Нет, собаки чуют, я это хорошо знаю, отец мой. Что мне делать? Что скажут святые, прибывшие с неба?

- Да не вали ты в одну кучу святых с собаками, - прикрикнул брат Макарий. - Святые давно уже спят у господа бога за печкой.

- Как спят? Они только что танцевали с нашей госпожой.

- Святые, говоришь, танцевали? - радостно воскликнул квестарь. - Это не те ли ребята, в голубых рясах?

- Они самые, - удивленно сказал Ясько и вдруг настороженно спросил: - А ты, отец, откуда знаешь, в каких они рясах?

Квестарь вспылил:

- Пропащий ты человек, да и невежда к тому же! Ты священной теологии и на грош не нюхал. Знай же, дубина неотесанная, что все святые одеваются в голубые одежды, это у них форма такая. Вот потому-то, когда они восседают на небесах, небо голубого цвета, и ты не можешь их увидеть простым глазом, хоть их там несметное множество. Теперь понял?

- Понял, отец мой, понял.

- А я с отцом Игнатием поговорю завтра, скажу, чтобы он не наказывал тебя за твою провинность.

- Поговори, отец родной, поговори! - Ясько упал квестарю в ноги. - Он лишь одного тебя послушает. Я сам видел, как он стоял перед тобой на коленях, словно перед святой девой.

Брат Макарий поудобнее расположился на скамье.

- Послушай-ка, - сказал он, - эти собачьи сны - дело рук бесов, которые живут в вине.

- Отец мой, ведь ты же их всех изгнал оттуда.

- Остолоп ты, братец мой, и баран, если так думаешь. Один жбан старого муската все-таки ускользнул от моего внимания вследствие дьявольских козней, вот потому так и получилось. В другой раз, братец, запомни: бесов надо изгонять отовсюду.

- Запомню, отец мой.

- А теперь иди спокойно. Если ты меня еще разбудишь, я самого Вельзевула из пекла достану и тебе на вечную муку в брюхо вгоню.

- Ой, спасите! - Ясько, как ошпаренный, отскочил от квестаря.

- Беги и успокой достойных отцов-иезуитов.

- Бегу! - Ясько выскочил в дверь и понесся по двору; слышен был лишь стук его деревянных башмаков о камни мостовой.

Брат Макарий зевнул, завернулся поплотнее в рясу, немного поворочался на жесткой скамье и захрапел.

Глава третья

Солнце еще не успело скрыться за холмами Звежиньца, а Краков уже укладывался спать. Стражники заперли городские ворота и перегородили улицы цепями. Стихла суета на рынке. Купцы подсчитывали дома барыши, вырученные за день. Матери скликали ребят, которые разбежались по переулкам, играя в квартяное войско, в турецкий плен и в сожжение безбожников на костре. Городская стража начала свой обход.