Пётр Первый - проклятый император - Андрей Буровский

супружескую неверность, низкие успехи в учебе и работе, не соответствующие уровню интеллекта и образования; злоупотребление алкоголем и наркотиками».

Комментарии нужны? (Выражаю благодарность своей первой жене и матери моих сыновей, врачу–невропатологу Елене Александровне Буровской, которая помогла мне определиться с вероятным диагнозом Петра I. — А.Б.)

ПОЛИТИЧЕСКАЯ МЕХАНИКА

XVII и XVIII века — это время господства механики в методологии науки. Из всех разделов физики господствовала именно она, навязывая свое отношение к миру и другим наукам и всей остальной жизни. Сама Вселенная в представлении ученых была как бы исполинскими часами. Про «небесную механику» и про «механику сфер» писали и Галилео Галилей, и Михаил Коперник. И общество, и человек представали в виде простых механических схем, вполне однозначных и сводимых к движениям самых элементарных фигур.

Ученые–механицисты типа Вольфа, Пуффендорфа, Гроция или их учителя Лейбница настаивали на видении государства как исполинской машины. По словам Лейбница, в этой машине

«как в часах одно колесо приводит в движение другое, так и в великой государственной машине одна коллегия должна приводить в движение другую, и если все устроено с точною соразмерностью и гармонией, то стрелка жизни будет показывать стране счастливые часы».

Вольф зашел, пожалуй, даже дальше:

«Правительство должно иметь право и обязанность принуждать каждого к работе, устанавливать заработную плату и цену товаров, заботиться об устройстве хороших улиц, прочных и красивых зданий, услаждать зрение обывателей радующими глаз картинами, а уши — музыкою, пением птиц и журчанием воды, содействовать общественному развлечению театральными представлениями и другими зрелищами, поощрять поэзию, стараться о школьном воспитании детей, наблюдать за тем, чтобы взрослые прилежали добродетели и благочестию».

В научной школе «регулярного государственного строя» смешивались две линии: понимания общества и государства как механизма и идея государства, подавляющего собой общество и руководящего абсолютно всем. Как видно из слов Вольфа, даже пением птиц и журчанием воды.

У меня нет никакого сомнения, что Петр и впрямь боготворил ученых–механицистов; что идеи «регулярного государства» вызывали у него совершеннейший восторг. Я не сомневаюсь в свидетельствах современников, что Петр много лет переписывался с Лейбницем, а Вольфа даже позвал возглавить Санкт–Петербургскую де сиянс Академию наук.

Несомненно, Петру очень нравились и идеи насчет обязанностей подданных, которые, по мнению Вольфа,

«должны с готовностью и охотно делать то, что власть находит нужным для общего благополучия».

Петр очень жаловался курфюрстинам Софье и Софье Шарлотте на упрямство своих подданных:

«под иным на дыбе вся шкура сойдет, а он все кряхтит да запирается». Идиллические подданные Вольфа, которые сами все делают «с готовностью и охотно», что им ни скажи власть (например, сами себя поднимают на дыбу), не могли его не радовать чрезвычайно.

Легендарный указ о том, что священник во время литургии должен «упражняться в богомыслии», родился задолго до чтения Вольфа. Любовь к упрощенному, элементарному, лишенному малейшего следа второго и третьего слоя, проявляется у Петра чуть ли не с рождения.

Об этом свидетельствует и невероятное стремление к регламенту. Пётр очень любил составлять подробнейшие описания, что надо делать, после чего и как именно. Потуги учить крестьян убирать хлеб, посадских — ткать полотно, купцов, торговать, священников — думать о Боге, а всех вместе — плавать на лодках и жениться…

Об этом говорит и постоянное, упорное понимание Петром людей как механизмов или как неодушевленных орудий. Высшим, доведенным до предела проявлением этого было знаменитое запирание денщиков на ночь в шкапы. По–видимому, эти денщики для Петра не были тем, чем являются другие люди для любого взрослого человека; то есть они могут восприниматься как высшие или низшие, полноценные или не вполне, но во всяком случае это существа, обладающие своими характерами, волей, интересами. Для Петра же денщики, пожалуй, были чем–то вроде письменных принадлежностей или бумаги (или кнута, пыточных клещей — вставьте то, что вам покажется важнее): чем–то таким, что вполне уместно спрятать в шкап, пока не нужно. Наверное, так же поступали бы и мы с вами, если бы карандаши и ручки норовили бы сбежать и наутро не были к нашим услугам.

Не меньше свидетельствует о том же другой, менее известный эпизод.

В мае 1712 года все молодые дворяне, «недоросли», были вызваны в Петербург. «Был нам всем смотр, —

вспоминает В.В. Головин. —

А смотрел сам царское величество, и изволил определить нас по разбору на трое: первые, которые постарше — в службу в солдаты, середние — за море, в Голландию, для морской навигацкой науки, а самых малолетних — в город Ревель, в науку». Никакие личные склонности во внимание не принимались, и даже состояние здоровья недорослей Петра практически не интересовало. Скажем, в одной партии недорослей с В.В. Головиным был некий Михаил Голицын, и его тоже отправили «учиться на моряка». Выучиться на него Голицын не мог при всем желании, потому что страдал морской болезнью, но и это при распределении никак не было учтено.

Так же, чисто механически, распределялись молодые дворяне и во время других смотров. Петр устраивал смотры недорослям регулярно и так же регулярно отправлял их туда, куда хотел, по признакам чисто внешним, не имевшим ничего общего с их желаниями, склонностями и интересами.

Так что если не валить с головы больной на здоровую, то не европейские механицисты увлекли бедного Петра идеями «регулярного государства», а это Петр нашел в них то, что искал всю жизнь, и пришел в страшный восторг.

Напомню и про удивительное неумение Петра понимать собеседника, даже просто интересоваться — а что думают, что чувствуют люди? Пётр не просто не умел видеть и чувствовать внутренний мир других людей. Похоже, он не очень понимал, что у других людей может быть своя внутренняя жизнь, что у них есть свои желания, мысли и эмоции.

Задолго до разрыва с первой женой, Евдокией, Пётр собственноручно пытал обвиненного в краже казенных денег её родного дядю, Петра Аврамовича Лопухина. Был ли Пётр Аврамович хоть в чем–то виноват, до сих пор неизвестно, но вот как сказалась эта история на отношениях супругов — понятно, думаю, без комментариев.

Что это? Невероятный инфантилизм? Симптом психической болезни? Не берусь объяснить, потому что не специалист. Во всяком случае, Петр жил совершенно вне реальности, и это сказывалось не только в отношениях к людям. Один его указ «Докладывать о месте пожара за полчаса до его начала!» чего стоит.

А если вернуться к отношениям с людьми… Всю свою жизнь, с тех пор, как крохотный Петруша Романов дико визжал и бился, требуя дать ему разбить стакан или чашку, и до того, как пожилой царь начал хрипеть в последних муках, он был поразительно неадекватен всему миру, в котором посчастливилось ему родиться, в том числе и своему окружению. Причем Петр оказывался неадекватен любому окружению, любой ситуации, любой среде и любому общественному слою, в которых бы он ни оказывался.

Удивительный контраст с его отцом! Алексей Михайлович ухитрялся везде «вписываться», вполне оставаясь царем.

Если бы Алексей Михайлович не родился царем, он все равно мог бы сделать большую или меньшую, но карьеру. Но трудно представить себе без душевной тоски судьбу Петра, не будь он сыном царя, а будь сыном даже богатого и знатного, но все же не такого высокопоставленного человека. Сам, собственными трудами, он никогда бы не смог занять в обществе такого высокого и даже сравнимого положения.

Уже сказанного вполне достаточно, чтобы прийти к выводу: сама возможность того, что такие типы, как Петр, могут получить неограниченную власть, выглядит как беспощадный приговор неограниченной монархии.

Но есть, по крайней мере, еще две важные части жизни Петра, о которых пока не было сказано ни слова.

ПОТЕШНЫЕ

Во–первых, это «потешные войска!». Еще в 1682 году в Москве, у Кремлевского дворца, была сделана площадка для военных игр 10–летнего Петра.

Ребенок этих лет упоенно командовал взрослыми, на несколько лет старше, парнями, отданными ему для развлечений. Военные команды, пальба, ружейные приемы — все это доставляет ему нешуточное наслаждение, Петр все больше втягивается в игру.