Современный психоанализ. Теория и практика - Елена Змановская

Идея Карла Юнга относительно того, что фантазии некоторых душевнобольных людей и невротиков совпадают с мифологическими космогониями древних народов, побудила Фрейда исследовать эту тему и написать ряд работ, особое место среди которых занимает такое произведение, как «Тотем и табу» (1912 год). Здесь Фрейд впервые пытается применить психоаналитические идеи к «невыясненным проблемам психологии народов». Опираясь на труды Фрезера, Вундта, а также на многочисленные этнографические исследования, Фрейд изучает сходство между ребенком, невротиком и примитивным человеком. В ходе изучения автор выдвигает революционный для своего времени тезис, что культура, религия, право и мораль происходят из одного психического источника – эдипова комплекса. Отныне этой психоаналитической метафорой будут пронизаны все работы Фрейда [139].

Фрейд отталкивается от допущения, что между примитивными народами и невротиками есть некое «родство». Многочисленные этнографические данные свидетельствуют о том, что тотемизм (вера в то, что род происходит от какой-либо части природы) у первобытных людей был основным социальным и религиозным институтом. Тотем (животное, растение, сила природы, волшебное свойство, праотец, ангел-хранитель) почитался как родоначальник, могущественный покровитель племени и символ его спаянности. Принадлежность к одному тотему означала для соплеменников нечто большее, чем просто родство по происхождению или по крови. Люди общего тотема не могли заключать между собой брак, нарушение этого предписания предвещало опасность для всего сообщества и каралось как тяжкое преступление.

Фрейд приходит к выводу, что страх инцеста представляет собой универсальную черту, характерную одновременно и для дикаря, и для ребенка, и для невротика. Например, ребенку вследствие длительной и тесной связи с родителями может быть присуще желание инцеста, которое впоследствии вытесняется – становится бессознательным. В случае с невротиком наблюдается инцестуозная фиксация либидо, представляющая собой «ядерный комплекс невроза». Любое общество накладывает на инцест запрет – табу. Полинезийское слово «табу» по смыслу близко к латинскому «sacer», греческому «hagios», еврейскому «qadosch». Оно совпадает с нашим понятием «священного ужаса» — переживания, что существует нечто святое и вместе с тем страшное и запретное. Обычно табуированные запреты лишены очевидной логики, а происхождение их неясно. В то же время на них основана вся социальная жизнь. Вильгельм Вундт называет табу самым древним неписаным законодательным кодексом человечества.

В качестве источника табу Фрейд рассматривает страх перед действием демонических сил. Фрейд вновь проводит параллели с неврозом навязчивости, для которого он считает подходящим название «болезнь табу». При навязчивостях запреты столь же загадочны и немотивированны (например, запрет прикосновения), как и табу, они возникают вследствие исходящей изнутри угрозы наказания. При этом в отношении одного и того же объекта проявляется амбивалентное поведение. Это означает, что один элемент (например, запрет) осознается, другой же (например, желание) остается в бессознательном человека. Неосознаваемое желание умеет обходить запреты с помощью замещающих объектов, а царящее при этом в психической сфере напряжение проявляется в компромиссных действиях – раскаянии и стремлении искупить вину.

Подводя итоги, Фрейд, говорит: «Табу есть древний запрет, навязанный извне (авторитетом) и направленный против сильнейших вожделений людей. Желание нарушить его сохраняется в их бессознательном; люди, соблюдающие табу, испытывают амбивалентное отношение к тому, что подлежит табу» [139. С. 229].

Через осознание вины после нарушения табу Фрейд подходит к вопросу о феномене совести, которую он описывает как внутреннее отвержение некоторых существующих у нас желаний, в основе которого лежит страх. И обсессивный невротик, и первобытный человек боятся за кого-то другого – за любимого человека, любимую вещь или свой род. Фрейд проводит следующие аналогии: «Можно сказать, что истерия представляет собой карикатуру на произведение искусства, невроз навязчивости – карикатуру на религию, паранойяльный бред – карикатурное искажение философской системы» [139. С. 266].

Рассматривая магию, Фрейд говорит, что в ней мысленные отношения путаются с реальными. При этом главным считается «подобие совершенного действия и ожидаемого события». Например, если я хочу, чтобы пошел дождь, мне нужно помолиться. Здесь имеет место фантазийное исполнение желаний. Таким образом, ведущую роль в магии играют желания и «всемогущество мысли», при котором признается только то, что соответствует желаниям.

Вслед за Дарвином Фрейд предпринимает грандиозную попытку «исторически вывести» феномен тотемизма и распространить его на формы нашей культуры и религии как возвращение вытесненного психического материала человечества. Для этого он сравнивает страх ребенка и первобытного человека перед животными. Фрейд находит причину этого страха в «отце». Он утверждает, что благодаря эдипову комплексу и страху кастрации ребенок занимает амбивалентную эмоциональную позицию по отношению к отцу. Ребенок освобождается от душевного бремени, если переносит враждебные и тревожные чувства на суррогатного отца. Из страха перед отцом ребенок отождествляет себя с животным и реагирует на него столь же амбивалентно, как и на отца.

Аналогично этому первобытные люди идентифицируют себя со своим животным-тотемом и проявляют по отношению к нему как прародителю амбивалентные чувства. Почитаемое тотемное животное торжественно умерщвляется и по едается за особой обрядовой тотемной трапезой. Праздничное жертвоприношение дает возможность радостно возвыситься над собственными интересами, подчеркнуть общность между собой и божеством.

В работе «Тотем и табу» Фрейд, по существу, создает психоаналитический миф о первобытной орде. В соответствии с гипотезой о тотемической трапезе братья, изгнанные отцом за то, что возжелали его жен, однажды сговорились, убили и съели отца. Так был положен конец отцовской орде. Жестокий праотец был, несомненно, образцом, которому завидовал и которого боялся каждый из братьев, теперь в акте поедания они осуществили идентификацию с отцом, присвоив себе часть его силы. Тотемная трапеза, возможно первое празднество человечества, была повторением и торжеством в память этого знаменательного преступного деяния [139].

Фрейд предположил, что после убийства братьями отца и идентификации с ним они столкнулись с усилением «нежных» побуждений в форме сознания вины и раскаяния. Мертвый отец стал вызывать еще более сильные чувства, чем при жизни. То, чему прежде он мешал, люди запретили теперь себе сами, оказавшись в психическом состоянии столь хорошо известного нам из психоанализа запоздалого послушания. Они отреклись от своего поступка, объявив недопустимым убийство заменителя отца – тотема. Они также запретили себе прикасаться к женщинам своего рода. Так из сознания сыновней вины они создали два фундаментальных табу тотемизма – неприкосновенность тотема и запрет инцеста.

По мнению Фрейда, все возникшие позже религии имеют аналогичное происхождение. В их основе лежит великое драматическое событие, после которого человечество не может обрести покоя. Согласно Фрейду, человеческое общество основывается на соучастии в совместно совершенном преступлении, религия – на сознании вины и раскаянии, нравственность – отчасти на требованиях этого общества, отчасти на покаянии, вытекающем из сознания вины. Таким образом, Фрейд прослеживает две линии, ведущие к религии: мотив тотемной жертвы и отношение сына к отцу. Он пишет: «Каждый создает Бога по образу своего отца так, что его личное отношение к Богу зависит от отношения к физическому отцу и вместе с ним колеблется и меняется и что Бог, в сущности, есть не что иное, как возвеличенный отец» [139. С. 336].

С точки зрения психической динамики это выглядит следующим образом: озлобление против отца – его убийство – раскаяние и возрастание тоски по отцу – возникновение идеала, воплощающего неограниченность власти отца и готовность ему подчиниться. Идеал (божество) вначале принимает форму тотемного животного и лишь на более поздней ступени развития религиозного чувства превращается в Бога. Крайней формой искупления и отрицания злодеяния человека, по Фрейду, является принесение божеству жертвы. Сначала в жертву приносили людей, а затем настал черед и самого Бога. Христос «принес в жертву свою собственную жизнь и этим освободил братьев от первородного греха».