Забытые адреса Лолиты - Ирина Турович

— Была. Давно… Когда мы учились, один из преподавателей возмутился на деканате: «У нас в одном только четвертом общежитии секса больше, чем во всем городе Париже». А репутация «города любви», скажу тебе честно, сильно преувеличена. Коммуну строить, карикатуры рисовать и головы почем зря рубить, это да, французы могут.

— Вот. Оставалась бы дома и для разнообразия ходила в гости в общежитие.

— Какая ты циничная.

— Ты бы в еврозаднице безвылазно посидела. Приезжать-уезжать легко.

— Но я все-таки поехала и не один раз.

Тогда была ранняя жаркая весна. Я вышла из Люксембургского сада и пошла по Вожирар, пропустила поворот к Дому инвалидов, и шла, задумавшись. Была вторая половина дня, и солнце все время светило в глаза. Улица Вожирар длинная. Я прошла ее до конца, незаметно для себя, до кольца бульваров. И только когда замаячили стекляшки павильонов, поняла, что я совсем не в том районе, который мне нужен. Этот город только сначала кажется большим, а пройти его по диаметру внутри кольца ничего не стоит.

Свернула к Сене. На мосту меня охватил иррациональный ужас, я старалась держаться подальше от края и жаться к проезжей части. Со мной такое бывает на всех этих подвесных конструкциях. Подкашиваются ноги и буквально тошнит от страха. Я вижу мост, прохожих на нем, автомобили, и одновременно чувствую, что иду по пустоте и сейчас упаду вниз. Кошмар, из которого нельзя проснуться. И тогда я вонзаю ногти в ладонь или прикусываю язык. Не всегда помогает. Все встречные прохожие вынуждены были сворачивать на другую сторону и идти по-английски.

Университеты окончены. С преподаванием завязала. Я в Париже. Частное лицо. Бездельничаю. Хожу по музеям. Сижу в Тюильри, ем каштаны и миндаль. Пишу что-то в блокнот. Здесь всегда есть повод что-то записать. Когда-то давно приснилось, что мне в этом невинном и порочном городе отрубили голову. Может, поэтому чувствую себя здесь как дома. К мостофобии, впрочем, это не имеет никакого отношения.

Читаю в интернете очерк про Великую французскую революцию и изобретение гильотины: «Наблюдение за казнями стало самым популярным парижским развлечением. В газетах печатались расписания экзекуций, на улицах продавались программки с именами осужденных. Избранные граждане могли получить специальные контрамарки, чтобы занять место у самого эшафота. Учителя водили на просмотр публичных казней учеников, в магазинах продавались игрушечные гильотины, при помощи которых дети с удовольствием обезглавливали кукол и мелких грызунов.

С большим интересом наблюдал за работой гильотины и научный мир просвещенной Франции. Темой дискуссии стал вопрос: умирает ли голова (мозг) сразу после отсечения или живет еще какое-то время? Доктор Борье из Монпелье заранее договорился с осужденным Анри Лангием: после казни он окликнет его, и если тот услышит, то поднимет и опустит веки. Вот как описывает этот случай в журнале «Архив криминальной антропологии» доктор Борье:

— Голову положили на затылок и мне не пришлось брать ее в руки. Я к ней даже не прикасался (…). Тотчас после обезглавливания веки и губы приговоренного начали сокращаться, это длилось пять-шесть секунд. Я подождал еще несколько секунд, тик прекратился, лицо успокоилось, веки прикрыли глазные яблоки (…). Тогда я громко произнес: «Лангий!». Веки медленно приподнялись, как у живого человека, которого разбудили. Лангий уставился на меня, взгляд был не тусклый и не мутный, а очень живой, четко сфокусированный. Через несколько секунд веки снова медленно и плавно опустились. Я позвал снова. И веки открылись — медленно, плавно, оба глаза, несомненно, жили и смотрели куда осмысленнее, чем в первый раз. Потом они закрылись (…). Я сделал третью попытку. Никакой реакции не последовало. Все это заняло 25–30 секунд».

Коллективизм и естественнонаучный интерес — в этом вся Франция. «Не понимаю, зачем им это нужно?» — весело пожала плечами интеллигентная старушка, когда меня вытолкали в ряды протестующих «жилетов», но я-таки просочилась обратно на тротуар за цепь ограждения. «Новое парижское развлечение», — говорю. Я, может, снимать на камеру историческое событие собралась, а бабушка что делала в стремном районе, а?

Полицейские машины ездят вереницей, как в фильме «Такси» и сигналят, такой специфический немного игрушечный сигнал; местный ОМОН оцепил набережную и патрули дежурят вплоть до Монмартра, парижане, как всегда, гуляют, сидят в кафе, болтают со знакомыми и глазеют на незнакомых. Как всегда, в городе нескучно. Говорят, одному из демонстрантов самодельным взрывным устройством оторвало кисть руки. По местным меркам так, мелкие шалости.

Прощаемся вечером с Нувель, завтра еду в Мадрид на скоростном поезде. Мы еще не знаем, что скоро закроются границы, наступит мор и нельзя будет не только куда-то выехать из страны, но и выйти далеко из дома. Полки в супермаркетах опустеют, по улицам повезут гробы, и наше бурчание по поводу местного разгильдяйства будет напоминать штрихи к сусальной мещанской картинке. Начнется карантинная диктатура и военный порядок.

— Вот в чем разница между бессовестными и «совестными»? Первые не прощают выдуманных грехов никому другому. Последние только самим себе.

— Выдуманные грехи. Странное выражение.

— Кому как тебе не знать? Ты же у нас самая непорочная проповедница порока.

— Они украли мою жизнь.

— А какую реальность тебе хотелось прожить? Твои мужчины сделали для тебя то, чего не сделали бы ради никакой другой женщины.

— Сделали из меня животное, и долго делили мою шкуру.

— Да только так с нами и надо. Иначе на Земле окончательно победит террор матриархата.

— Ты против?

— Конечно! Я люблю нормальных мужчин. Хотя мерзавцы они, конечно.

— Знаю, проходили с моими философами. Все, кто любит, терзают. Все, кто может, гуляют. Все, кто влюбляются, страдают.

— Это закон жизни.

— Как тяжело жить.

— Ладно, прекрасное животное. На вокзал не поеду. Звони. Пиши. Чао!

Мадрид, арена дель торрес.

Я ищу вход и, что естественно с моим зрением, иду именно в тот сектор позади арены, где проход запрещен. Там быки. Они закрыты в стойлах, я их не вижу, они не видят меня, но я чувствую, как они насторожились. Несет не только хлевом. Чем-то еще. Первобытным.

Это не компьютерная симуляция, которую можно посмотреть в музее арены. Нажимаешь кнопку — и по стенам весело побежали бычки. Вот бычки мирно пасутся, вот красивые виды, и ты в безопасности в середине стада. Опасная иллюзия. Многие уже целый мир воспринимают как безопасную симуляцию.

Посмотрела несколько съемок боев самых выдающихся тореро. Отредактированы. Показывать, как дразнят и шпыняют быка можно, увертки тореро можно, победителя с отрезанным ухом быка можно, решающий момент убийства нельзя.

В музее выставлены и костюмы лучших тореро,