Роксана. Детство (СИ) - Колч Агаша

— Ага… как тяга в печи, — поддакнул кто-то.

— Точно! — согласилась я.

— Мудрёно, однако, — шлёпнул себя по коленям тот, что лазал в колодец. — Така соплюшка, а глянь, чего знат!

— Цыц! — рявкнул на него Трофим Сидорович. — Соплюшки по печам в неподпоясанных рубашонках сидят, а это барышня рода княжеского.

— А я чо? Я ничо… Удивляюсь только, — принялся оправдываться «мелкий».

— Теперь главное, — я сделала самую серьёзную моську и, дождавшись, когда затихнет спор, заявила: — За каждый ледник вы будете назначать цену в пятьдесят зубров.

Мужики, услышав мои слова, шарахнулись в сторону. Я вновь решила слегка завысить цену, чтобы мои рабочие могли поторговаться.

— Барышня… — выдохнул Трофим, — да кто ж нам такие деньги заплатит?

— Те, кому нужен будет холод летом, — строго ответила я и объяснила политику ценообразования.

— Ну если так-то, тогда да… По-любому дешевле получится, чем с магиками связываться. Да и делить легче. Всем по десять зубров. Правильно говорю?

Рабочие переглядывались, пожимали плечами, но не отказывались. Десять зубров это полугодовой доход среднего крестьянского подворья, а тут за один ледник столько получить. И опять первым не выдержал «мелкий»:

— Так чего ж мы ждём-то? Кто за льдом? Кто за каменьями? Поехали, ребя!

— Цыц, я тебе сказал! — отпустил торопыге подзатыльник Сидорович. — Сейчас за камнями поздно уже ехать. Гнат, Тихон, ступайте за телегами. Сегодня льдом займёмся…

Дальше я слушать не стала — сами разберутся.

— Пойдём, Дружок, — позвала я пса и пошла к дому.

В избе Глафира стояла над открытым сундуком. О-о-о-о-о, у меня прям ладошки зачесались. Дайте мне богачество посмотреть!

Но повела я себя как и должно благовоспитанной барышне. Спросила спокойно, стараясь скрыть любопытство и алчность:

— Что там, ба?

— Много чего, Ксаночка. А главное, смотри… — Глафира протянула мне плюшевого медвежонка в клетчатых штанишках на одном постромке с большой пуговицей.

Я растерялась. По сути, девочка сейчас должна обрадоваться до слёз. Наверное, это была любимая игрушка ребёнка, но я-то взрослая тётка.

Хотя… неожиданно у меня защипало в носу. Вдруг вспомнила, своего Мишутку. Он был сшит из старой плюшевой скатерти, с голубыми глазами-пуговицами, пришитыми чёрными нитками крест-накрест, и набит тяжёлой, жёлтой, с вкраплениями не то соломы, не то непонятной трухи, ватой.

Наверное, если быть объективной, медведь был уродлив, но я его любила. В него хорошо впитывались мои слёзы, а в лопоухие развесистые уши удобно было шептать тайны. Игрушка стояла со мной в углу, лежала на подушке, когда меня укладывали спать, ждала, когда я вернусь из садика, а потом и из школы.

Почему-то, глядя вот на этого, явно купленного в дорогом магазине медвежонка, я вспомнила своего, и мне стало стыдно, что забыла душевного друга детства. Как много я забыла, карабкаясь к поставленным целям.

— Мишутка, — прошептала я и потянулась за игрушкой.

— Вспомнила! — всплеснула руками Глафира. — Роксаночка, ты вспомнила!

А я, уткнувшись в пушистую спинку медвежонка, от всей души разревелась. Плакала я о себе прежней, о несчастной девочке, не перенёсшей тягот ссылки, о доброй, но беспомощной Глафире и её сыне и о том, что пах этот Мишутка совсем не так, как мой. Этот впитал в себя аромат лаванды, которой были проложены вещи в сундуке.

Опекунша, стараясь отвлечь меня, начала показывать, что ещё запасливая экономка положила нам в дорогу.

— Смотри, Ксаночка, у нас теперь есть подушки. И плед тёплый. Петруша его из Скочландии привёз, когда за овцами тонкорунными ездил. А ещё тут много твоих платьев. И башмачков. Есть и на вырост.

Глафира перекладывала вещи, рассказывая о каждой из них. Она, как и я, погрузилась в воспоминания. А я из её рассказа узнавала о быте богатых русских помещиков. И всё больше соглашалась с утверждением бабушки, что отца девочки моей оговорили.

Он так был увлечён хозяйством, что политические интриги просто не входили в сферу его интересов. Ну может, попал случайно на пару-тройку сборищ вольнодумцев, но чтобы руководить заговором — это полный бред. Или только Глафира так думает?

Во всём этом надо тщательно разобраться. Но не сейчас.

— Барыня, баня протопилась. Мыться пойдёте? — вошла в избу Марфа, и нам сразу же стало не до воспоминаний.

Чистая одежда и свежее бельё, полотенца, гребни, цветочное мыло, найденное в большом несессере, где лежало много чего полезного, в том числе зубные щётки и мятный порошок. В результате вышли мы из дома с немалым узлом, который несла Глафира. А я взирала на окружающее с высоты Марфиного роста — женщина легко подхватила меня на руки.

— Дружок, охраняй дом. Мы в баню! — важно распорядилась я и впервые “вышла” со двора.

Глава 10

После завтрака, выйдя на крыльцо с миской каши для Дружка, я замерла, кипя от гнева.

Двор наш не был богат, но нравился мне чистотой и уютом. То ли оттого, что долго никто в доме не жил, то ли ещё по какой причине, но стаявший снег не обнажил гор мусора и зарослей серых изломанных остовов прошлогоднего бурьяна.

Талая вода, впитавшись в землю, оставила нетронутой плотную дернину, которая позволяла передвигаться по двору, не увязнув в непролазной весенней грязи.

Так было вчера.

Сегодня же небольшое пространство между крыльцом сараем и земля вокруг будущей стройплощадки напоминали просёлочную дорогу после многодневного дождя, по которой прокатился гусеничный трактор.

Это как такое можно было распахать двумя телегами за два… ладно, пусть за три часа работы?!

Ища виноватого, я посмотрела в другую сторону и увидела, как работник, копавший углубление подвала вокруг колодца, выходит из-за сарая, поправляя одежду. Ещё и это?!

Ну я вам сейчас устрою, работнички! — взъярилась я, но тут же себя одёрнула. Как устрою? Не получится, как бывало в прошлой жизни, выхватить из бардачка машины кожаную упругую плеть, прикупленную по случаю в одном интересном магазине, и парочкой хлёстких ударов пониже спины включить мозг зарвавшимся рукожопам.

Пусть они мне двор раскурочили, так ещё и сортир за сараем устроить надумали?! Лень тридцать метров до «скворечника» пройтись? Руками махать у меня сил нет, но мозг при помощи чайной ложечки выедать я умею отлично.

Немного успокоившись, заозиралась в поисках Дружка. Оказалось, пёс лежит у моих ног и терпеливо ждёт, когда я уже поставлю на крыльцо миску, которую сжимала в руках. Не годится так злиться, — попеняла самой себе. — Мечтала же измениться, стать гибче и хитрее, назвав свою новую жизнь «Работа над ошибками». Вот он твой шанс, Роксана!

Словно по заказу подкатили к ограде две подводы, в которых, укрытые от пригревающих солнечных лучей соломой и мешковиной, лежали большие куски льда. Без бережливости и церемоний мужики привычно быстро разобрали ограду, побросали жерди вдоль сарая и, подхватив лошадок под уздцы, завели телеги во двор.

Я, оперевшись о стену, едва сдерживаясь, но молча наблюдала за происходящим.

Работали строители споро. Лёд перекладывали на носилки, тащили к колодцу и с грохотом сваливали в шахту. По звуку можно было понять, что ещё пару поездок на реку — и жерло будет заполнено под завязку. Вот где сила нужна, претензий к мужикам нет, но мозг-то тоже работать должен.

Тут Пётр Сидорович заметил меня и поспешил подойти поздороваться:

— Доброго здоровичка, барышня, — сняв шапку, поклонился он.

— И вам не хворать, уважаемый, — кивнула я, не выказывая радости от встречи.

— Настроение плохое? Не угорели вчера в бане? — полюбопытствовал мастер.

Деревня! Все про всех всё знают. Даже кто когда в бане парился. Но я сейчас не об этом…

— А с чего ему хорошим быть? Жалею, что такое интересное и прибыльное дело отдала никчёмным людишкам. Чертёж-то далеко ли, Пётр Сидорович? — всё с тем же кислым видом спросила я.