День начинается - Алексей Тимофеевич Черкасов

– Нет, почему же? – вздохнула Катюша. – Я не беспокоюсь, но все случилось совершенно неожиданно! Вы представляете, сегодня у профессора день рождения. Его юбилей!

– Разве в юбилейные дни позволено нести околесицу?

– Вы все мои вопросы ставите с ног на голову.

– Наоборот, с головы на ноги. Но, извините, минута бережет целый час!

– Вы всегда так торопитесь?

– Всегда. Для лености мне не отпущено природою ни одной лишней минуты.

– Странный вы человек! Разрешите, я вас провожу?

Это был смелый шаг. На такой шаг толкнуло Катюшу ее собственное девичье сердце. Она как-то сразу поняла, что с таким человеком, как Муравьев, надо самой проявлять инициативу.

Он посмотрел на нее исподлобья, потом спросил, не дочь ли она главного инженера Нелидова из геологоуправления. И когда она подтвердила, он еще что-то подумал, переложил толстую папку с правой в левую руку, ухмыльнулся:

– Ну что ж. Землячке позволительно проводить земляка до его норы.

– Вы из К..?

– Как видите.

– О! Тогда мы будем друзьями. Вот уж не ожидала, что вы с берегов Енисея. Я думала, из Москвы. Как же я никогда не встречала вас в нашем городе?

– А разве в Томске вы встречали меня где-нибудь, кроме университета? – ответил он вопросом, и они вышли в садик.

Когда спускались с университетской горки, она попросила его «поддержать ее за локоть».

– Иначе я скачусь вниз головой.

– Держитесь устойчивее, – посоветовал он. – Земля хотя и круглая, но надо стоять на ней уверенно и твердо.

2

С этого вечера началось их знакомство. Она часто навещала его в маленькой комнатушке, невдалеке от университета. Сколько у него было книг! По геологии, минералогии, палеонтологии, археологии! Она брала у него и новинки художественной литературы, хотя он и предупреждал ее, что книг никому не дает: теряют или пачкают, неряхи.

После университета Катюша встретилась с Григорием на Алтае…

«Но что же мне делать сейчас? Что мне делать?» – мучительно искала Катюша, бродя по улице. Буран немного стих, но снег мело.

Вот эти каменные громады домов, карабкающиеся в небо настывшими скалами, тесня друг друга, вытянувшись в шеренгу, стояли здесь задолго до того, как Катюша впервые вышла на улицу с бабушкой. И дома были свидетелями ее первых неустойчивых шагов по тротуару. Бабушка Глаша придерживала ее за руку и вела в неведомое, далекое, куда-то к другой бабушке. Катюша помнит, как бабушка Глаша с другой такой старенькой бабушкой нюхали табак, чихали, а она глядела на них и потом тоже чихала. В ту пору ей было всего три годика – совсем крошка! – но она уже рвалась вперед, требуя самостоятельности движения, спотыкалась, падала и удивленно глядела на многоокие стены, до того высокие, словно они были выстроены для великанов.

Еще помнит старичка в фартуке. Старичок хлопотливо стриг ножницами деревья. Ей было так жаль бедненьких деревьев, безропотно поддававшихся противным ножницам старичка. Если бы ее так же вот попробовали подстричь, она бы перекричала тот паровоз, на котором куда-то ездила с мамой. Это было уже совсем давно, так что она и не помнит, когда это было. То ли до того, как бабушка с бабушкой нюхали табак, то ли позже. Был паровоз, длинные и короткие пронзительные гудки, от которых звенело в ушах, блестящие рельсы, люди в черном, а потом на паровоз, на людей, на гудки наседала большеголовая кукла Анютка со стеклянными глазами. На куклу Анютку – медведь, на медведя верхом садился старичок с ножницами.

Дома стояли и до ее отца. Они были первыми свидетелями инвалидов Севастопольской войны, когда по улицам со знаменами и хоругвями шли жители города к Владимирскому тракту: на перекладных везли на восток сынов Отечества – героев Севастополя. То время помнил дедушка Катюши: он умер, когда Катюше едва исполнилось семь лет…

Были дни, когда эти дома на большой улице, строго торжественные, много повидавшие на своем веку, ничему не удивляющиеся, будто чувствовали социальные потрясения общества. То были дни девятьсот пятого года! Вооруженные железнодорожники с красными флагами и с пением «Марсельезы» шли по улице, а навстречу им мчались жандармы с саблями наголо и казаки с нагайками. На улице был бой. Пулями корявились стены, звенели окна. Мещане отсиживались в подпольях и подвалах. Потом жандармы и казаки отступили на гору, к часовне, построенной на месте старинной сторожевой вышки, и уже оттуда осыпали город пулями. В двадцатом главная улица, пылая от наводнения кумача, встречала Первый конный полк Пятой Красной Армии. В двадцать четвертом, в январскую стужу, знамена с траурными полосами свисали до тротуара…

Катюша перешла улицу, постояла у подъезда Центрального телеграфа и пошла дальше. Видно было, как густо сыпался снег, сдуваемый ветром с крыш, словно в каком-то танце вьющийся вокруг электрических фонарей под колпаками. Столбов не было видно, фонари смахивали на светящиеся мячи, повисшие в воздухе. В лицо било снегом. Щеки и нос приятно горели. От горсада, с шумящим хвойным лесом, черным пятном темнеющего на белом фоне, Катюша повернула обратно и дошла до театра имени Пушкина. Как давно она не бывала в театре! Он, Григорий, ни разу не пригласил ее ни в театр, ни в кино. Ему не до зрелищ! Днями и ночами он возится со своей геологией, которая заменяет ему и отдых, и общение с друзьями. Индивидуалист! Неужели ничего нет интересного, кроме геологии, которую она, Катюша, откровенно говоря, не так уж сильно любит, чтобы предать забвению другие стороны жизни. Она любит общество, оживление. Любит принарядиться. В городе ее знают как хорошую общественницу, избрали депутатом в горсовет.

Что же ей делать, Катюше? На что решиться?

Катюша до боли кусает губы. Снегом забило всю ее дошку. Над городом бесконечным караваном проплывали тучи, белесые, седые, похожие на енисейский туман, когда он поднимается с реки в горы. Тучи наплывали одна на другую, словно их кто-то укладывал, а они сопротивлялись.

«Такая же хмарь и в моей жизни», – подумала Катюша.

«Если бы Григорий понимал меня. – И она невольно вспомнила как встретилась с Григорием на вокзале. – Он не тот! Не таким он был на Алтае. Я отдала ему так много любви, внимания. Сумею ли я кого-нибудь полюбить так, как его? Мне и теперь кажется, будто он рядом со мною, как невидимый огонек: греет, а поймать не могу. И так хочу поймать!.. А огонек все убегает и убегает. Все убегает и убегает! Он все забыл: и мою любовь, и – все, все! И то, как, недосыпая, леденея в горах