Любимый ястреб дома Аббаса - Мастер Чэнь

— А что-то вы плохо выглядите… (пауза)…сегодня.

— Я ранен. И за мной шестой день гонятся, — честно и очень тихо ответил я. — Седьмой, если считать то, что было в Самарканде.

Человек с ехидными глазами стал очень серьезен, подошел к воротам и некоторое время рассматривал дорогу. Потом повернулся ко мне:

— Если учесть, что гостей из Самарканда у меня не было уже чуть не месяц, то бывает и хуже… Вы хотя бы доехали. И я вас порадую: с дороги сюда никто не поднимается. Они, будем считать, пока что уехали. Так что слезайте-ка с вашего ушастого красавца, и… И как вас зовут, мой сильно помятый гость?

— Маниах, — без страха выговорил я. — Нанидат Маниах.

— Сильное заявление, — сказал он, и складки у его рта стали глубже. — Но в этом доме есть один очень-очень приятный способ проверить, действительно ли речь идет о моем хорошем клиенте. Вот вам вопросик номер один, — продолжал он с приятностью, ведя меня под руку в прохладу дома, — где мы сейчас находимся? Что это за место?

— Это место, где наша семья покупает замечательное вино, — отвечал я.

Именно так! Я бы даже уточнил — вино дома Адижера. То есть мое. И вы, конечно, его пили, если ваша фамилия — Маниах? — продолжал этот человек, доверительно наклоняясь ко мне.

— Я его пил в тот момент, когда получил свою рану, — отвечал я, чувствуя, что сейчас самым позорным образом начну лить слезы, — ведь путешествие мое теперь действительно закончено. — Потрясающее было вино.

— Так, и где же эта Анахита — она лучше меня помнит, что именно мы продаем дому Маниахов. Но там, вроде бы, покупается только два вина. Одно относительно простое, хотя не вполне обычное… очень хороший выбор… а вот второе — немногие в Самарканде могут похвастаться, что его пробовали. У меня его и осталось-то всего тридцать кувшинов, а следующий урожай был уже не совсем таким… Анахита! Да где же эта девчонка… А что касается раны — я вижу, она вас беспокоит, да вот вы и руку держите как-то неправильно — то это просто. Лучше мы здесь не будем ее трогать, и как только спадет жара, вы будете у лучшего лекаря в этой части света. Это за рекой, совсем недалеко. Давайте-ка мы поведем вас в относительную прохладу, то есть вниз… А вот и этот ребенок, который когда-нибудь возьмет на себя мое дело, — и мы еще посмотрим, будет ли тогда наше хозяйство так же знаменито. То есть я, конечно, этого не увижу, а вот вы — вполне возможно.

Все это время он, вышагивая длинными ногами и постоянно морщась, улыбаясь, а иногда дергая головой, вел меня вниз. А дальше пытался навести порядок на длинных деревяшках, уложенных вдоль стены того действительно прохладного полуподвала, где мы оказались. Но тут хозяин повернулся и как бы вопросительно посмотрел на спускавшуюся к нам девушку. А она обратила свои такие же темные и меланхоличные глаза на меня. Впрочем, в этих глазах меланхолия очень быстро начала сменяться жалостью. На что же я стал похож, пришла в голову мысль, и мне опять захотелось заплакать. Голова чуть кружилась и гудела, собственная кожа ощущалась как чужая.

Но слезы отступили, потому что каждый миг в этом прохладном месте был счастьем.

Оно… пахло. Запах — кисловатый, щедрый, праздничный, уютный… да нет, невозможно описать, как пахнет большой — видимо, очень большой, — двор и дом, где делают вино. Этот запах можно было пить большими чашами. Сравниться с ним может только благоухающий ветвями и травами влажный воздух в тюркской бане в мгновение перед тем, как туда заходит, сбрасывая последние одежды, хатун, истинная повелительница народа карлуков, которая известна в Самарканде тем, что проводит в наших банных подземельях неделю, не выходя на свет.

А еще в полуподвале дома Адижера стоял сделанный из дерева настоящий низкий стол. А рядом — такие же низкие стулья. Предметы, по которым я понял, что уже точно нахожусь в Хорасане, хотя не пересек еще реку.

— Анахита, гость из дома Маниахов, — сказал он, чуть нервно потирая руки. — Ты несешь нам… (тут он зашептал что-то ей в ухо, а девушка с энтузиазмом кивала так, что ее темные косы подпрыгивали). — А пока она будет все это нести, напомню вам, что мы здесь работаем и с золотым виноградом тоже, но знамениты все-таки черным. Потому что… сколько сортов винограда в наших краях?

Я с изумлением поднял брови. Вот уж чего я не знал и знать не мог.

— Три с половиной тысячи только на многострадальной земле Ирана, — мгновенно продолжил мой собеседник. — А какое богатство есть еще в землях императора Бизанта… И под Иерусалимом, вино из Аскалона вы, конечно, знаете… А у нас тут, что неудивительно, знаменит Шираз. Но сорт, растущий на наших холмах, — он такой один. И больше нигде его нет. Это наша гордость. Пришел он давно и издалека. Была война, — тут Адижер сделал быструю гримасу, — семьсот, что ли, лет назад. И в земли царя царей забрела зачем-то армия одного человека… наверное, его имя помнят сегодня только здесь — его звали Красс. Марк Красс. Ну, его, конечно, убили, — тут мой хозяин отмахнулся рукой от чего-то несущественного, — и была такая история: царь царей как раз наслаждался Эврипидом… Это примерно то же, что Аристотель, только намного легче… (кривая улыбка), и звучат такие строки:

Мы принесли с горТолько что убитую дичь —Очень удачная охота,

— и представьте, вносят голову вот этого самого Марка Красса. Но это было не здесь, а в Харране, далеко на западе, — вдруг прервал себя он и прогулялся между мной и очищенным от лишних предметов столом.

Я со вздохом оглянулся на окружавший нас хаос: везде лежали и стояли глиняные сосуды, от небольших до таких, в которых поместилась бы пара людей. А также валялись черпаки, тряпки — большие и маленькие, чаши и чашки. Очень хотелось пить.

— А сюда, в Мерв — тогда он назывался Маргианой, — переселились его воины. Земли в те дни было много, — продолжал он. — Интересное было время — их даже не сдали в рабство. Мои предки, между прочим.

Темноглазая девушка за это время успела дважды вернуться и снова выйти, постепенно заполняя стол кувшинами, необычно большим числом чаш, а дальше принесла свежего хлеба и воды. Хлеб меня почему-то оставил равнодушным, а вот воду я начал пить сразу же и жадно.

— И это правильно, надо очистить рот перед тем, что вам предстоит, — назидательно заметил Адижер.

Тут на мой лоб легла нежная девичья рука, от холода которой я поежился, и озабоченный голос сказал:

— Отец, а эта рана, кажется, дает ему сильную лихорадку…

Тот запнулся, потом с неловкостью вздохнул и проговорил:

— Жаль. Мой уважаемый гость, вы ведь сейчас не будете пить много вина — надо ощутить ноздрями аромат, попробовать на язык, сделать маленький глоток — и всё. Это вас даже подбодрит. Дальше, как я уже сказал, к лекарю… Анахита, когда будешь выходить — скажи, пусть седлают мула… этого, с безответным характером, и двух парней поздоровее ему для охраны возьмем. А у воинов этого Красса в ранцах оказались черенки лозы из дома, с холмов империи Рум. И этот сорт — истинная драгоценность. Хотя он нелегок, ох, как нелегок, признает только самую дрянную сухую почву на западных склонах холмов — настоящее мучение. Но этот сорт сделал нас тем, что мы сегодня есть. Вот только пить такое вино молодым могут немногие. Это — новый урожай.

Первое, что я ощутил, — мощный аромат, который донесся до меня с немалого расстояния от первой из чаш.

— Если вы знаете, что такое вишня из Дамаска (я кивнул), но не засахаренная, а очень свежая — то вот это вы и ощущаете, — донесся до меня голос Адижера сквозь туман (лихорадка нанесла мне новый удар). — А на вкус — это не для слабых, язык вяжет, потому что у этого сорта очень толстая кожица. В некоторые дни по ночам у нас бывает холодно, и виноград таким образом защищается. Что вы еще ощущаете?

— Оно блестит, как масло. И очень густое, как сироп, — отвечал я сквозь туман.

— Да, правильно, — поощрил меня голос. — И это все, что можно сказать про такое вино. Но посмотрите, что с ним происходит, если дать ему постоять в запечатанном кувшине в подвале два года — да если еще, как придумала эта несносная девчонка, — он кивнул на дочь, — выжимать ягоды очень нежно, даже почти вообще не выжимать, дать им раздавить друг друга собственным весом.

И я ощутил появление сладкой нежности у корней языка, а также новые ароматы. Особенно один из них — совсем не легкий, напоминающий о потной шкуре лошади. Но и о чем-то еще.

— Вы знаете, о чем мне говорит этот запах, — услышал я свой голос. — О разгоряченной, сгорающей от страсти женщине, или о горячей коже какого-то животного. Непонятно почему, но мне это нравится.

Верно, — с удовлетворением кивнул Адижер (а дочка слегка смущенно отошла к своим кувшинам). — Я боялся сначала, что клиенты испугаются этого интересного оттенка. Но оказалось, что как раз он-то и привлекает. Это лишний раз доказывает, что мы с вами — все-таки тоже животные. Но такой тон надо укротить, надо смешать его с ароматом очень зрелых фруктов — что достигается выдержкой в девять-десять-одиннадцать лет. И вот вам вопрос, господин Маниах: перед вами три чаши вина. Кувшин какого из них стоит больше, чем молодой верблюд? Которое из них — то самое вино полководцев и царей? Которое из трех вы, как вы говорите, пили несколько дней назад в Самарканде?