Портрет с одной неизвестной - Мария Очаковская

– Не дай бог такому случиться! А уж Петьку-то как жаль, просто нет никаких слов.

– Так что там случилось? – спросил он, когда мама положила трубку.

– А ты не знаешь? Я разве тебе не сказала? С Петей беда. Ну, с Петром Михайловичем. Он в больнице, уже месяц. И неизвестно, когда выпишут. Мы говорили с лечащим врачом. Представляешь, прямо язык не поворачивается, диагноз – шизофрения! Раздвоение личности…

Мама еще что-то говорила, а Павел вернулся в свою комнату, долго и нервно рылся в столе. Вот они, нашлись наконец! Это были наброски к дяди-Петиному портрету. Хотя и без них Павел все прекрасно помнил. Портретов было два, и на обоих Петра Михайловича можно было легко узнать. Просто образы были такие непохожие, как будто их писали с двух совершенно разных людей…

«А почему я ТОГДА? Что же это ОПЯТЬ? Какое мерзкое ДЕЖА ВЮ». Мысль заработала быстро и страшно. И хотя еще не все кусочки зловещего пазла встали на свои места – это случится позже, – Павел ощутил, как откуда-то снизу, из желудка, охватывая все внутренности, стремительно поднималось и росло, обдавая холодом, предчувствие страшной беды.

– Простите, я отвлекся. А у вас, Лиза? Есть творческий псевдоним? Вы же дизайнер?

– Пожалуй, это не про нашу честь.

И тут мирная беседа Милки, Любиша и словоохотливого двойника Николая II, настойчиво предлагавшего заказать у него портрет, была неожиданно прервана появлением нового персонажа.

Невысокий пузатый господинчик, с тонкой седой косицей, перехваченной аптечной резинкой, приторно улыбаясь и расшаркиваясь, тихонько подкрался к беседующим. Отодвинув монументальную Милку в сторону, он изловчился и цапнул «Николая II» за бороду.

– Что? Что такое? Что вы делаете? Вы пьяны! – разнеслось по залу возмущенное Милкино контральто, оторопевший Marlboro Light даже отступил на шаг. Прочие зрители, кто с удивлением, а кто с интересом, наблюдали за развитием событий.

– А ты, хлыщ, все обнаженку малюешь!!! Крутобедрых ему подавай! – цедил сквозь зубы пузатый, не выпуская бороды из рук. Жертва, казалось, была готова к такому повороту, но все же испытывала некоторую неловкость. Стараясь сохранять спокойствие, «Николай II» тихо и часто повторял:

– Панкрат, что ты в самом деле, оставь! Панкрат! Вот неймется человеку…

– Да что же вы себе позволяете! – попыталась их разнять возмущенная Мила.

– Лиза, подождите минутку, я сейчас, – произнес вдруг Павел и, налив из бутылки полстакана водки, решительно подошел к потасовщикам: – Панкрат, оставь его, смотри, что я тебе принес, – и поводил стаканом перед замутненными глазам пузатого, – давай лучше выпьем.

Слова Павла подействовали на пузатого магически. Он как-то сразу сник, отпустил бороду и, бросив гневный взгляд на своего оппонента, толкнул его в грудь, потом принял стакан и попытался что-то сказать Павлу.

– Знаю, все знаю, Панкрат, но давай с тобой по рюмочке, – ласково, но убедительно говорил Павел, похлопывая его по плечу.

«А копиист-то ничего», – подумала Лиза, наблюдая эту сцену. Тем временем зрители вернулись к своим тарелкам, а спаскоманда в составе Лешки, Натальи Ротс и еще кого-то третьего приняла у Павла присмиревшего Панкрата.

– Ну, вы – герой! – похвалила Лиза вернувшегося к ней художника.

– Да-да, настоящий герой, – подхватила Милка. – Как вы это сообразили.

– Раз я – герой, можно мне… проводить вас домой? – спросил он у Лизы.

– Героям можно все. Только я пока уходить не собиралась.

Остаток вечера прошел спокойно. Мила с Лизой клещами вытянули из Павла, что смутьян Панкрат, с которым он был знаком прежде, всегда отличался гневливым нравом и конфликт с «Николаем II» возник очень давно и на дамской почве. Павел рассказывал неохотно, скупо и подробностями делиться отказался. «Ну, что же, это по-мужски!» – отметила Лиза. Копиист ей понравился.

Мероприятие подходило к концу, гости, насытившись и хлебом, и зрелищем, постепенно расходились. Засобирались и Мила с Лизой. Любишу, состоявшему в утешителях подле «Николая II», никак не удавалось остановить его нескончаемый монолог. Прерывался тот только для того, чтобы отхлебнуть кофе из чашки, где плавал окурок. Павел пошел проститься с Лешкой, и через несколько минут вернулся с бутылкой водки и одноразовыми стаканами.

– Миротворцем быть выгодно, – подытожил он.

На улице дышалось легко, вечер принес долгожданную прохладу. Поймав машину, они погрузились туда вчетвером. Все были в прекрасном настроении, слегка навеселе, и то и дело вспоминали инцидент с бородой. Теплая водка в пластиковых стаканчиках в такси не пошла.

– А поехали ко мне? У меня, правда, жарко, но есть мороженое и коньяк, – предложила Лиза.

– Наверное, это неудобно, побеспокоим домашних, – вежливо поинтересовался Павел.

– Да бросьте вы фасонить, очень даже удобно. И никого мы не побеспокоим.

Ночная Сретенка радовала тишиной и отсутствием машин. Они вышли на углу Большого Головина. Около арки, ведущей во двор Лизиного дома, в мусорных контейнерах копался бомж. Всецело поглощенный сортировкой найденного, он заметил их не сразу, а увидев, завыл что-то заученное. Оглядев сначала бомжа, потом пакет с водкой, Лиза решительно подошла к нему и протянула бутылку.

– Это вам! – и, улыбнувшись, двинулась с гостями во двор.

От неожиданности бомж присел. Прошло несколько секунд, прежде чем, осознав свое счастье, он возопил, да-да не воскликнул и даже не вскричал, а именно возопил вслед удаляющейся Лизе:

– Красавица! Императрица! Саломея!!!

«Саломея» заливисто расхохоталась и, открыв кодовый замок, запустила гостей в подъезд.

14. Вечер

Москва, август 20… г., акварель/бумага

Четвертый этаж без лифта дался нелегко.

– У меня не убрано, – предупредила хозяйка и в подтверждение сказанного чуть не упала, наступив на валявшийся на полу журнал. Небольшая, с высокими потолками, необычной планировки квартира была заставленной, но уютной. В комнатах пахло сигаретами. В обстановке чувствовался богемный флер. Устроив гостей в небольшой столовой, Лиза пошла хозяйничать и бестолково заметалась по кухне. «Так, коньяк, рюмки, где-то должен быть лимон, чашки, кофе, мороженое…» Уронив турку, она вдобавок рассыпала кофе. На шум пришел Павел и предложил помочь.

– Холостяцкий быт, знаете ли, хозяйство в упадке, – объяснила Лиза, выудив из холодильника сморщенный лимон.

– Почему холостяцкий?

– Потому что мама и дочка – на даче у друзей.

– А как же муж?

– Да вот уже три года – совсем никак.

Лицо у Павла вытянулось.

– В том смысле, что мы – в разводе. А где же у меня сахар? Или он отсутствует как класс?

Павел наблюдал за ее мельтешней по кухне и, улыбнувшись, сказал:

– Дома вы совсем другая. Уютная.

– А вы… очень наблюдательны. Впрочем, это свойство профессии… Ну что, кофе готов, пошли?

В столовой тем временем веселье несколько угасло. Любиш сидел на диване, закрыв глаза и уронив голову на грудь. На лбу у него сиял красный волдырь – след комариного укуса. Мила водила зубочисткой по экрану мобильного, но, заметив в дверях Лизу и Павла с подносом, вскинулась и сообщила:

– Бородач с выставки, ну тот, пострадавший, который «Николай II», прислал мне SMS – предлагает встретиться!

– Милка, это победа!

– У тебя тут, Лиз, столько комаров – я включила в розетку какую-то штуковину. Правильно? Бедный Любиш уже совсем спит. Слушайте, Павел, а расскажите нам что-нибудь о копиистах. Я даже не знала, что есть такая профессия.

– Да, в самом деле, расскажите. Почему, например, вы копиист – вот Наталья Ротс гордо называет себя художником? – спросила Лиза и принялась разливать кофе.

– На мой взгляд, главное в словосочетании «художник-копиист» все равно «художник», потому что невозможно сделать хорошую копию… не имея от природы способностей… видеть цвет, пропорции и не владея техникой письма, – ответил Павел.

– Да уж, тут ни за каким Фрейдом не спрячешься.

– Совершенно справедливо. Написать копию, не получив, так сказать, крепкой профессиональной подготовки, не получится.

– Это все хорошо, но послушайте, ведь не секрет, что для многих профессия копииста, художника-копииста, – исправилась Лизавета, – ассоциируется с подражанием, повтором чужого вдохновения, попыткой… – и запнулась.

– Примазаться к чужому таланту? – закончил мысль Павел, но никакого раздражения в его вопросе не было.

– Нет, Павел, вы меня неправильно поняли. Я хотела сказать, что копиисты – совершенно особая категория. Бремя рождения полотна, всякие муки творчества – для вас…

– Не существуют? Да, копиист – не творец. Здесь вы, Лизонька, пожалуй, правы. Наши муки творчества – это попытка «влезть в их шкуру», проникнуться их состоянием, их жизнью, временем, атмосферой, стать на месяц, да хотя бы на пару дней этим самым художником. И штришок за штришком проходить его многомесячный труд, становясь частью воссоздаваемого.