Арена - Никки Каллен

Я вернулась в гостиную, досмотрела «Секретные материалы», доела мороженое; начался какой-то ужастик Карпентера — про детей не от мира сего; я отнесла посуду на кухню, выключила телевизор и легла на диван, накрылась пледом. Волосы высохли, полотенце свалилось куда-то вниз, ко дну земли. Было темно и тихо. Сквозь купол сияли, дрожали, словно текли, звёзды. Необыкновенная красота и печаль. Будто не было города внизу. Будто городов вообще не было никогда; эти звёзды — как гадалки — столько всего видели: смертей, жизней, городов, войн… Спать не хотелось. В какую же странную историю я попала. Это красивая история? Или чем-то тревожная? Будут у нас дети через год? Или мы будем просто дружить, смотреть вместе телевизор, есть мороженое и рулеты? Ты любишь его? Эти вопросы были как Великая Китайская стена; непреодолимы; я повернулась к ним спиной и стала повторять римских императоров по порядку — этот список помогал мне уснуть; добралась до Траяна, как услышала шаги, потом кто-то коснулся моей спины, волос, словно ночная бабочка запуталась. Я завизжала.

— Ты что, это же я, Венсан!

— А подкрадываешься, будто грабитель…

— Нет, это я, Венсан, — и он сел рядом — куда? Темнота невероятная, купол точно накрыли носовым платком из плотной ткани, в ночи бывает такой момент: вытянешь руку — и потеряешь, время для тех, кто делает что-то страшное, использует как прикрытие, варит яды; и можно было только чувствовать — его плечи, нос, тепло, волосы повсюду; от него чудесно пахло: орехами, лугом… — Венсан, — повторил он своё имя, как заклинание, нашёл мои губы, навалился всем телом, придавил руку; «ой, больно, ой, щекотно» «ты что, любовью никогда не занималась» «нет, а что плохого?» «ничего, только невероятно; я буду первым; а последним я буду?» «Венсан…»; и всё сложилось легко, как пасьянс; как пишут в романах: они были созданы друг для друга, потом мы начали укладываться спать, застревали в пледе, свисали с краёв; потом мне захотелось пить, потом ему в туалет; короче, заснули мы под утро, а в куполе медленно появлялось небо, космос; и я подумала на прощание с явью: «почему его оставили родители, такого нежного, надменного, слабого; он ведь так и не вырос…» А утром поздним проснулась, полная радуги, увидела, что по куполу течёт дождь, свет в квартире серый, а Венсана нет рядом. Закуталась в плед, пошла искать. В кухне нашлась только грязная посуда, в столовой — лишь натюрморты и молчаливые чёрно-белые стол и стулья. В его комнате открылось окно, ветер раскачивал занавески, они словно танцевали менуэт, а край белого ковра подмок.

— Венсан, — крикнула я, плед-тога-сари, и посмотрела на балкон второго этажа. Одна из дверей была приоткрыта — еле-еле, точно кончиком ножа. Комната с чёрным зеркалом. Меня зазнобило. В ней-то он и был; лежал перед зеркалом абсолютно голый, белый, клубочком, словно разговаривал со своим отражением или параллельным миром, а из зеркала его поразила молния.

— Венсан, — села рядом на пол, он был весь в мурашках, накрыла его куском пледа, того было много. — Венсан, проснись, — и коснулась его шеи, нежного места. Он медленно открыл глаза, и меня не оставляло ощущение фильма ужасов: сейчас выскочит из-за угла кто-нибудь с криком, окровавленный, в разорванной пополам одежде: «а-а, марсиане, маньяки с бензопилами, спасайся кто может!»; эти секунды открытия глаз и собственной идентификации были такими медленными, растянутыми до осязательности, как у тех, кто ждёт — решения, результата, ответа и правды, глядя на песок в часах. Потом повернулся, с усталым, почти старым лицом; будто всю ночь играл в карты с дьяволом на душу; синева у губ.

— Жозефина?

— Ты простынешь. Пойдём вниз — горячий шоколад пить; погода самое то — дождь. А потом поедем в самый большой мебельный магазин и купим мне мебель — такую всю бледно-бежевую и бирюзовую, и немного серебра…

— Я так счастлив, что ты со мной.

И мы спустились вниз, оделись во всякие его пушистые свитера, узкие джинсы — размер у нас был одинаковый, представляете, как круто; приготовили горячего шоколада и тосты, и Венсан позвонил с сотового опекунам: «я к вам сегодня приеду, да знаю, что не суббота, но я женился и хотел вас с ней познакомить… что приготовить? Да как обычно. Бифштекс, картошку, кексы. Она не сидит на диете, она не модель, нет, и не актриса, очень хорошая девушка, из очень хорошей семьи…» — прикрыл трубку: «ты ведь из хорошей семьи?» «да, очень, — проговорила я с набитым ртом, — страшно культурной, все мои родственники — сплошь ученые со степенями, оранжерея просто: филологи, философы, лингвисты и культурологи». «В её семье все — сплошные учёные с мировыми именами, — послушно повторил Венсан. — Моммзены?» Я кивнула. «Как тесен шарик. Да, она из Моммзенов. Понимаю, что неожиданность, но это любовь с первого взгляда, что мы могли поделать. Знакомы мы… давно… Слушайте, давайте мы приедем и будем отбиваться вдвоём? В семь, как обычно… А, чёрт, у меня съёмки до семи, давайте в восемь?…» Потом он звонил режиссёру, потом ещё куда-то; «ты уедешь, да?» — спросила я; «я буду возить тебя везде с собой, если тебе такая жизнь не покажется скучной» «нет, только купи мне книжек по истории»; и мы целовались в лифте. На следующий день газеты вышли со смазанными снимками нас в этом лифте. Видно, кто-то из охраны продал плёнку с камеры. А в этот день мы поехали сразу в книжный; меня это тронуло; Венсан опаздывал, телефон у него трещал; но он держал меня за плечо и говорил: «нас нет, есть только мы»; в книжном мы купили целую библиотеку; мне стало неловко из-за денег.

— Ты так обрадовалась этому бородатому собранию сочинений, неужели деньги не зло наконец-то, — сказал Венсан. — Слушай, все эти книги кто-то читает?

— Читают часть книг, постоянно, такой тип книг называется классикой; а остальные — пожалуй, ты прав, сейчас пишут больше, чем читают; а ты читаешь?

— Нет, книги в смысле. Сценарии. Просто среди фильмов редко кто книги читает; даже в качестве антуража; всё записки какие-то, маленькие бумажки; счета, — засмеялся, — бедная, наверное, ты в шоке. Зато я страшно талантлив, сам себе на уме, и меня, как Мэрилин Монро, не заморочишь Достоевским и Станиславским; я автомат с кофе: нажимают на кнопочку «с амаретто» — и я выдаю «с амаретто», сбоев не бывает.

Потом поехали в мебельный; там я выбрала вместо кровати бежевый раскладной диван с бирюзовыми и серыми подушками и под него — два огромных кресла, в такие хорошо прятаться, как в домик, когда на улице серо-сыро, с книжкой и чашкой шоколада; наверное, из-за этого утра — до сих пор помню: дождь по куполу, величественно, как «Титаник»; бирюзово-серый ковёр, бежевую тумбочку, бежевый туалетный столик, бежевый шкаф, бирюзово-серые занавески, огромного плюшевого медведя и красную ночную лампу в форме губ Мэй Уэст. «Ну ты и маньячка симметричная, я — то пал жертвой готового дизайна, а ты сама себе комнату обставила так, что через пару месяцев меня бросишь, или выпрыгнешь в окно, или волосы в фиолетовый выкрасишь». Потом купили одежду — и ему, и мне; смешали стили и отделы, мужское и женское, всё нам было одинаково; казалось, мы встречаемся уже года два, бойфренд, гёрлфренд, как в каком-нибудь пёстром американском фильме; заходили вместе в примерочные, хихикали и даже украли одну футболку — чёрно-зелёно-серебристую, с рекламой немецкого пива. Пообедали в фастфуде — картошкой фри и чизбургерами, шоколадным мороженым; в кафе Венсана узнавали, оборачивались, шептались — оказывается, только что прошёл суперфильм с ним в главной роли, что-то средневековое, братство волка, феодалов, они творят что хотят, и ни король, ни Бог им не указ; на кинотеатре через дорогу ещё не сняли плакат: Венсан в чёрном и с мечом, огромные чёрные глаза, чёрные ногти, вроде ворона, за спиной луна и какая-то девица с декольте до пупа; «я бы посмотрела», — сказала я. «Я тебе куплю потом кассету, — сказал Венсан, — шикарный фильм, столько железа, я там главный злодей». Потом мы поехали на съёмки; режиссёр, толстенький и маленький, в джинсах, поношенном свитере, преподнёс мне букет красных роз; грохнули бутылкой шампанского, сладкого, ароматного, как свежие фрукты; дали мне складной стульчик, как у художников на пленэре, и мой пакет с книжками; «захотите есть, скажите просто ассистенту, вон тому парню в джинсах — блин, да они вообще-то все были в джинсах, — он вам чего-нибудь добудет». Я поискала глазами Анну, спросила одного из ассистентов, но он пожал плечами. И словно не стало меня; и это правильно. Вы, Артур, как я поняла из эссе, видели почти все фильмы с Венсаном; это были «Дикие банды». Его опять смешно раскрасили, как вчера, при нашем знакомстве: Элвис и французская проститутка; сначала отыгрывалась сцена финальной драки: толпа раскрашенных кожаных парней с одной стороны, толпа джинсовых с другой, в ход шли цепи, палки, арматура, куски стекла; никогда не думала, что это так смешно; постоянно прерывали, подкрашивали кровь, рвали одежду; а потом снимали сцену выяснения отношений с подружкой героя Венсана, девушкой, с которой мы были как два конца таблицы Менделеева — далеки друг от друга по всем параметрам: высокой, грудастой, жгучей брюнеткой, с узкими, как плётка, руками и талией; в чёрных сетчатых чулках и коже, с алым, как цветок, огромным ртом; она играла плохо, как-то ломко, словно шла в неудобных туфлях по склону; а Венсан… Венсан долго молчал, стоял ко мне спиной, потом начал кричать — так страшно, злобно, замахал руками: «ненавижу тебя, сука, ты разбиваешь мне сердце!» — сломал табурет, кинул в неё второй — и попал, разбил ей лицо, она закричала по-настоящему: «прекратите это! пусть он прекратит! он изуродовал меня!» Режиссёр остановил съёмку, к девушке-магнолии подбежали ассистенты, пришёл врач, проверил лицо девушки, у неё пошёл синяк над губой; «извини, Фэй, я куплю тебе торт», — Венсан сел перед ней на корточки, как перед ребёнком, моё сердце вспыхнуло, она улыбнулась еле-еле: «чёрт с тобой, Винсент, будет что вспомнить в старости». Режиссёр обернулся на меня: