Альма-матер - Максим Эдуардович Шарапов

вышел на Малую Пироговку и направился в сторону Садового кольца. Кирилл Эдуардович любил эти переулки и, шагая по ним, как будто смотрел документальный фильм собственный режиссуры: здесь они целовались с Ритой, а в этом дворике пили с трудом добытое пиво…

Распитие алкоголя в его студенчестве не было следствием дурной распущенности или прогрессирующего алкоголизма. Это был увлекательный квест, в котором алкоголь играл не самую главную роль. Когда Кирилл поступил на первый курс, в стране объявили сухой закон и начали вырубать виноградники, сокращать винные магазины и время их работы. Пропагандировались чайные вечеринки и безалкогольные свадьбы, но желающих выпить меньше не становилось и за спиртным выстраивались сотни людей. Иногда, чтобы купить обыкновенного пива, приходилось драться в очередях или заходить с черного входа и подкупать грузчиков.

А вечером все торговые точки закрывались, и тогда бутылку можно было купить только у спекулянтов или таксистов. Вся Москва знала, что многие такси превратились в передвижные прилавки, втридорога торгующие водкой.

Разжившись спиртным, они начинали себя уважать, а распитие превращалось в ликующий запретный праздник. Сейчас от этих воспоминаний было немного грустно.

Кирилл Эдуардович замедлил шаг и посмотрел на здание пивоваренного завода в Хамовниках, который был важной точкой на их студенческой карте. Здесь варили вкусное пиво, которое нахваливал Михаил.

Миша был старше его на четыре года, и во многом определил поведение своего юного приятеля. Именно благодаря Мише Кирилл научился пить пиво из горлышка, прогуливать лекции, драться и ухаживать за девушками. Михаил был частью его полной открытий юности, которую нельзя было ни забыть, ни переписать.

Учёба Кирилла в университете не была совершенно безоблачной, но пролившийся сверху сквозь стеклянный атриум свет как будто позволил увидеть что-то очень важное и вокруг себя, и в себе самом. Конечно, причиной этому не всегда был Миша, а часто совсем и не он, но в судьбе Кирилла Эдуардовича Михаил оказался каким-то символом всех произошедших с ним в те годы перемен. Поэтому всерьёз обидеться на своего друга юности означало почти то же самое, что перечеркнуть и саму эту замечательную жизнь.

– Привет, – к столу подходил мужчина лет пятидесяти, с крепким носом и глубоко посаженными карими глазами. – Извини, по дороге позвонил начальник, а в метро ничего не слышно. – Он обнял поднявшегося на встречу Кирилла Эдуардовича, сбросил куртку и уселся за стол. – Пришлось подниматься наверх, перезванивать. Какие-то дурацкие вопросы решать. Ты уже заказал?

– Взял коньячку, как ты и хотел. И немного закусок в стол, – Кирилл Эдуардович показал на блюда, принесённые официантом две минуты назад.

– Здорово! Предлагаю по первой без промедления, а то неделя была трудная.

– Наливай!

В студенческие годы они почти всегда были рядом: учились, развлекались, подрабатывали, ездили в стройотряды и до подкорки откровенничали между собой. Но эти юношеские признания, которые быстро сближают и делают людей почти родными, с годами нередко начинают разъедать отношения той самой, зачастую неделикатной, искренностью.

Несмотря на это жестокое правило, иногда им по-прежнему удавалось лёгкое непринужденное общение, когда интонации, в которых, как в соусе, подаются мысли и слова, важнее произнесенных фраз. Если соус этот острый или с горчинкой, то и весь разговор может иметь его неприятный привкус, но за их столиком скоро послышался раскатистый смех: взрослые мужчины смеялись, как подростки, пряча свои раскрасневшиеся лица за салфетками.

– Неужели они до сих пор помнят про Тургенева? – всхлипывал Михаил, промокая салфеткой заслезившиеся глаза. – Сколько лет уже прошло!

– А ты помнишь это кня-я-зи, мя-я-со? – с прононсом произнес Кирилл Эдуардович, и взглянув друг на друга, они опять разразились хохотом.

В юности Кирилл Эдуардович был страшно смешлив. Ещё тогда некоторые преподаватели на полном серьёзе советовали ему обратиться к психиатру. Своим необъяснимым, ничем не мотивированным смехом, который выглядел как настоящий припадок, он заражал многих студентов вокруг и нередко срывал занятия.

Этот смех и правда был каким-то абсурдным, происходившим из глубины подсознания и совершенно неконтролируемым. Впадая в это состояние, он мог трястись от хохота и десять, и двадцать минут. Постепенно смешливый вирус начинал щекотать соседей по партам, первым из которых был Миша, и спираль всеобщего веселья раскручивалась всё сильней.

– А помнишь, – говорил Михаил, – как ты, негодяй, осрамил меня перед профессором Коровиным?

И не произнося больше ни слова, они опять начинали смеяться, со звоном роняя на пол вилки и настораживая людей вокруг.

Профессор Коровин преподавал русскую литературу и слыл человеком строгим. Как-то, прогуливая его лекцию, Михаил и Кирилл решили показать свою дерзость всему курсу и прямо во время занятий заглянули в ту самую аудиторию, где сейчас преподавал Кирилл Эдуардович. Они тихонько открыли дверь, поднялись на пару ступенек и оказались на глазах у всего курса, но за спиной профессора, стоявшего лицом к студентам. Миша зашёл первым и немного выглянул из-за угла, а находившийся сзади Кирилл в это время протяжно замычал. Коровин в бешенстве оглянулся и увидел смотревшую на него физиономию Михаила, от неожиданности и ужаса вытаращившего на профессора и без того выразительные глаза.

Аудитория взорвалась неудержимым хохотом, потому что видела не только самого Михаила, но и того, кто опозорил его в глазах будущего экзаменатора, но при этом остался в тени своего друга.

– Ты! Просто! Подставщик! – захлёбываясь смехом, Миша говорил отрывисто.

– Да я же любя!

– Любя?! Я полгода сдавал ему экзамен!

Иногда смех зарождался и вовсе без всяких причин, стоило только Кириллу и Мише взглянуть друг на друга. От одного этого взгляда внутри могла сработать какая-то смехотворная пружина, и они начинали безудержно ржать, втягивая в этот вихрь и всех остальных. Некоторые преподаватели относились к этому снисходительно, другие считали, что невоспитанные студенты нарочно срывают им занятия. Среди них была и преподавательница педагогики Татьяна Николаевна, которую просто выводило из себя это безответственное ребячество. На своих семинарах она отсадила Кирилла и Михаила в разные стороны. При этом Миша сидел на первой парте напротив преподавателя, а Кирилл в одиночестве в самом конце.

С Кириллом беседовали староста и куратор группы, его вызывали в деканат, но там было не смешно, и он казался вполне адекватным парнем. Но как только он опять попадал в атмосферу своей группы, что-то внутри его нервной системы расслаблялось, сознание давало сбой, и юношеские комплексы опять вырывались наружу неистовым смехом.

Однажды перед началом своего занятия Татьяна Николаевна обратилась ко всей группе.

– На следующем семинаре ко мне придут проверяющие и будут наблюдать, как я веду занятие. Меня ничего не волнует, кроме, – она сделала паузу, – кроме нашего блаженного Кирилла. Если он опять начнёт