Сказки Севки Глущенко - Владислав Крапивин

Соня читала. Всякие рассказы. То, что задавали по литературе, и просто так. «Дубровского», «Гулливера», «Бежин луг», «Ночь перед Рождеством», «Принца и нищего»…

Это было так замечательно! Сядешь на стул верхом, положишь подбородок на спинку, привалишься плечом к теплой печке-голландке и слушаешь, слушаешь… Римка слушает, ни о чем не спорит, тетя Аня слушает. Гарька иногда зайдет и приткнется в уголке… И даже дядя Стас на кровати, кажется, не просто посапывает, а тоже прислушивается к выразительному чтению дочери-отличницы…

А когда не читали, то просто разговаривали обо всем на свете. Тут уж Римка была впереди всех. Только и слышно: «Вы давайте не спорьте, я же знаю!.. Не знаешь, дак помолчи и послушай!»

– Не знаешь, дак помолчи и не спорь, – заявила Римка. – Поэт – это если он только стихи пишет. А если всякие повести и романы, значит, он не поэт, а писатель. Значит, Лермонтов – писатель!

Перед этим Соня читала, как офицер по фамилии Печорин застрелил на дуэли другого офицера – Грушницкого. Севка опоздал к началу чтения. Когда оно кончилось, он стал расспрашивать, что за книжка. Соня сказала:

– Это роман Лермонтова «Герой нашего времени». Слышал про Лермонтова?

Севка даже глаза вытаращил: что за идиотский вопрос! У него в «Пушкинском календаре» напечатано стихотворение Лермонтова «Смерть поэта». И другие стихи его Севка знал давным-давно: «Парус», «Бородино», «Три пальмы» и еще много. Он брал книжку Лермонтова в детском отделе городской библиотеки, которая рядом со школой, в старинной белой церкви.

– Кто же его не знает? Это же великий знаменитый поэт!

Вот тут-то Римка и заявила: не поэт, мол, а писатель. Соня с ней заспорила. Севка тоже, а толку никакого.

Наконец Севка догадался, чем Римку победить:

– Пушкин тоже не только стихи писал! У него и «Дубровский» есть, и «Капитанская дочка», и еще много… не стихов. Значит, он тоже не поэт?

Римка хлопнула губами. Про то, что Пушкин – поэт, еще в детском саду говорят. Кажется, ее впервые в жизни переспорили. Она сердито хмыкнула и сказала:

– Сравнил тоже! Пушкин – это другое дело.

– Ничего не другое. Они похожие. Они даже погибли одинаково, их обоих на дуэли убили. Потому что их царь не любил. Он боялся, что они за революцию.

Римка опять зацепилась:

– Пушкина вовсе не поэтому убили! Просто царю хотелось за его женой ухаживать, а Пушкин не разрешал.

– Это совсем даже не главная причина!

– Нет, главная, – авторитетно возразила Рим-ка. – Царь за ней увивался, да еще этот Дантес. Все смеялись, а Пушкин злился. Вот и получилась дуэль. Если бы его жена поменьше по балам бегала, ничего бы и не было.

– Значит, жена виновата? – насмешливо спросил Севка.

Римка вздохнула и подперла щеку ладошкой. Проговорила с мечтательной ноткой:

– Может, и не виновата. Кто виноват, если любовь?

– Всё-то ты знаешь, – сказала Соня.

– А что такого? Любой женщине приятно, когда в любви объясняются. Особенно если сам царь.

Севка даже забулькал от возмущения: значит, какой-то паршивый буржуйский царь, который угнетал народ, лучше Пушкина?

– Царь по сравнению с Пушкиным – тьфу!

Но Римка, которая всё знала про любовь, опять мудро вздохнула:

– Эх, вы… Пушкин с утра до вечера только стихи писал, а жене хотелось, чтобы за ней ухаживали. Это всем приятно… Думаешь, твоей маме не приятно, когда Иван Константинович ее в кино водит?

Севка остолбенел. Потом он выдохнул:

– Что-о? Значит, по-твоему, он за ней ухаживает?

– А нет, что ли? – удивилась Римка.

– Ну-ка, придержи язык свой бессовестный! – прикрикнула тетя Аня. – Тебя тут спросили, да?

– А что такого? – обиделась Римка. – Они же по-хорошему. Может, даже поженятся.

– Дура ты окончательная! – тонким голосом сказал Севка. И хлопнул дверью.

Сперва Севка не чувствовал ничего, кроме злости на Римку. Вот ненормальная! Сказать такое про Ивана Константиновича!

Потом… потом как-то само собой подумалось, что ведь и правда: в кино Иван Константинович и мама ходят довольно часто…

«Перестань! – сурово сказал себе Севка. – Мало ли кто с кем ходит в кино? При чем здесь любовь?»

Да, но ведь не только в кино они ходят… Севке было известно из книжек такое выражение – «червь сомнения». Это когда что-то тревожит и не дают покоя мысли – тоскливые и неотвязные. Будто длинный тонкий червяк шевелится в человеке, противный и скользкий.

То, что в прежние дни Севке нравилось, теперь вспоминалось по-другому. Раньше он радовался, что Иван Константинович провожает маму домой, если та задерживается на работе. Но теперь он подумал: «А почему только маму? Романевскую ни разу не провожал или еще кого-нибудь…»

Конечно, замечательно, что Иван Константинович помог привезти дрова, а потом и картошку. Но… зачем он это делал? По доброте душевной или чтобы понравиться маме?

Угощал Севку конфетами, подарил карандаши, шоколадку, даже погоны… Тоже для того, чтобы мама видела, какой он хороший? Нет, не мог Севка поверить. Не мог расстаться так просто с прежним Иваном Константиновичем – добрым, храбрым человеком, который показывал Севке пистолет, сделал однажды из белой блестящей бумаги тетрадку для рисования, рассказывал про войну и лихо подбрасывал к самой потолочной балке. И главное – никогда не разговаривал с Севкой насмешливо и торопливо, как взрослые часто разговаривают с маленькими.

Но… что было, то было. Если вспомнить всё по порядку, то ясно – ухаживает. Духи однажды подарил маме: не на день рождения, а просто так. Иногда зайдет будто на минутку и сидит целый час. И чего-то вздыхает непонятно. И на недавней вечеринке танцевал только с мамой…

– Севка, ты что такой скучный, будто у тебя живот болит? – спросила мама.

– А? – растерянно вскинулся Севка. – Нет… Ничего не болит ни капельки.

Не скажешь ведь, что болит душа, изъеденная тем противным червяком.

– Ложись-ка спать.

Севка послушался. Мама была, конечно, ни при чем. Просто она доверчиво попадалась в ловушки, которые расставлял ей коварный капитан (а потом майор) Кан.

Уже в постели Севка вспомнил, что у Ивана Константиновича в Пензе есть жена и дочка-третьеклассница. Ну и что? Севка был не маленький, слышал он не раз истории, когда после войны такие вот «ухаживальщики» не возвращались домой к женам и детям, а заводили себе новые семьи. Про это и мама с тетей Аней беседовали, и Римка любила про такие дела поболтать. Римку всегда волновали вопросы любви, измены и замужества.

Севка уснул, но и после этого не было ему покоя. Снилась нехорошая чушь: длинные червяки с маленькими человечьими головками, урок чистописания в какой-то пещере с керосиновыми лампами и бандиты из шайки «Черная кошка», которые гонялись за Севкой по громадным пыльным сеновалам. Но это были пустяки по сравнению с последним сном. Под утро приснился Иван Константинович в мундире, похожем на платье Геты Ивановны. Севка сообразил, что это форма, какую носил офицер Печорин. Иван Константинович сидел на лавочке в сквере у цирка и чистил старинный пистолет, похожий на клюку.

Севка сразу понял, что делать. Он подошел, сдвинул брови и потребовал:

– Вы больше не смейте подходить к моей маме!

Майор Кан не удивился. Он продул ствол пистолета и, не глядя на Севку, сказал в точности как Римка:

– А что такого? Мы, может, даже поженимся.

– Нет!

– А тебе не указать, к носу палку привязать, а у палки есть ответ: ты дубина, а я нет.

– Тогда… – отчаянно сказал Севка. – Тогда я вас вызываю на дуэль.

И они сразу оказались на крошечной каменной площадке, окруженной облаками. Иван Константинович неприятно улыбнулся и поднял пистолет-клюку. Прямо в Севку прицелился! А у Севки была только железная трубка с картофельными пробками. Ну ничего, сгодилась бы и трубка, но Севка никак не мог попасть в нее карандашом, чтобы нажать и вы-стрелить. А Иван Константинович целился, целился… Как тут было не проснуться?

В школе на всех уроках Севка думал, как поступить. Сказать Ивану Константиновичу: «Не смейте ухаживать за мамой»? Он ответит: «Да что ты, Севочка, разве я ухаживаю? Кто тебе такую чушь сказал. Ты не волнуйся». И всё пойдет по-старому, взрослые не очень-то слушают маленьких. Подложить в комнату Ивана Константиновича само-дельную гранату из карбида, чтобы он испугался и уехал? Он не испугается, на фронте он и не такое видел.

А что-то делать было необходимо, хочешь не хочешь.

Севка не был храбрым человеком. Он очень неохотно дрался. Он боялся после второй смены возвращаться домой по темным улицам. Боялся грозы и городского сумасшедшего дяди Дуси, который мычал и гонялся за мальчишками, когда его дразнили. Но случалось в жизни, когда бойся не бойся, а деваться некуда. Если, например, дал честное слово, что прыгнешь с трехметрового навеса в сугроб, – помирай, но прыгай. Потому что честное слово нарушить невозможно. Если обещал маме сперва сделать уроки, а потом гулять, приходится (хотя и быстро-быстро) делать. Потому что маму обманывать нельзя: во-первых, бесполезно, во-вторых, потом самому тошно. А когда один раз на Гарика налетел третьеклассник Валька Прыгун и отобрал сосновый кораблик, Севка догнал Прыгуна и огрел по спине самодельным автоматом. Потому что за маленьких из своего дома полагается заступаться.