Строгоновы. 500 лет рода. Выше только цари - Сергей Кузнецов

Хотя Сан Северо собрал на свои деньги полк, изобрел некоторые виды оружия — легкую пушку и особенный тип ружья, но его самого военная жизнь не привлекала. В своем дворце чудак открыл типографию, где опробовал новую технику цветной печати, а также научно-экспериментальную лабораторию, где использовал «вечную лампу». Еще ученый открыл «елоидрическую живопись», привлекшую внимание Строгонова, придумал четырехколесную телегу, способную плавать.

Однажды со своей террасы король с удивлением увидел, что его придворный плавает в телеге. Швед Г.Г. Брьонсталь, бывший свидетелем события, рассказал о нем в своих знаменитых письмах королевскому библиотекарю К.К. Гюрвеллу (кстати, одно из этих посланий посвящено «гробнице Гомера», приобретенной графом Александром Сергеевичем). Будучи членом академий, Сан Северо знал греческий, арабский, арамейский и сирийский языки. Перевел и опубликовал «Новое Киронаставление, или Путешествия Кировы» Андре-Мишеля Рамзея, мотивы этой книги использовались, как я предполагаю, при сочинении плафона в Большом зале невского дома. Таков был человек, с которым подружился A.C. Строгонов, и, разумеется, это характеризует его самого.

Раймондо ди Сан Северо

Осмотрев на рубеже марта и апреля 1755 года Рим только мельком в течение двух недель, Александр Сергеевич вернулся туда в конце мая и провел в вечном городе еще более двух месяцев. Это время позволило освоиться Печеневу в мастерской П. Баттони, куда его приняли в обучение за плату в несколько шуб. Его патрон стал членом Общества аркадских пастухов, причем Строгонову было дано имя «Аристагора Пелопонесского».

После Италии Строгонов отправился во Францию, следующий по счету, но не по значению пункт своего путешествия.

В Париже Строгонов познакомился с Дезальи д’Аржинвиллем, автором «Письма об устройстве кабинета» (1727 г.) и «Краткого жизнеописания известнейших живописцев» (1745 г.). Эта встреча имела решающее значение для формирования личности A.C. Строгонова как коллекционера. В течение нескольких месяцев он пополнял не только собрание живописи, но и курьезностей.

По дороге во Францию, благодаря причудливости маршрута, у барона Александра Сергеевича появилась возможность вновь посетить Женеву — город, где он провел два года, и Строгонов, отложив свои серьезность, экономность и рационализм, воспользовался этим шансом. В письме к отцу он объяснил неординарный поступок довольно просто: «Будучи столь близко от Женевы захотелось мне еще раз видеть и проститься (может быть, последний раз) со всеми теми друзьями, которых здесь имею». Однако сентиментальный визит, который не должен был оставить большого следа, подарил барону встречу с Вольтером — философом, чьи труды самым серьезным образом влияли на умы по всей Европе.

В частности, в России за деятельностью и даже перемещениями знаменитой персоны пристально следили. В 1745 году, когда он впервые предложил российскому престолу написать историю Петра Великого (М.П. Бестужев-Рюмин счел заказ французу непатриотичным), Вольтер поселился при дворе Людовика XV. В 1751 году, когда Кирилл Разумовский отклонил его идею совершить поездку в Россию, философ жил при дворе Фридриха II. Он оставался там до 1753 года и затем решил переселиться в Женеву, что было немедленно замечено в России. 28 января 1755 года «Санкт-Петербургские ведомости» сообщали: «Сказывают, что господин Волтер намерен в городе Женеве поселиться; и для того на реке Роне в расстоянии пушечного выстрела от Женевы купил себе изрядной хутор за 87 500 ливров».

На картине, сделанной 25 апреля 1755 г., М. Печенев показал старинное кладбище в «Елисейских полях», как было принято называть царство мертвых. «Елисейские поля» — прекрасные поля блаженных в загробном мире на берегу реки Океан, куда по окончании бренной жизни попадают любимые богами герои

Это место называлось Сатрапе St. Jeane, а философ прозвал его «Delices» («Наслаждение»). Именно там, судя по всему, произошло первое знакомство Александра Сергеевича, мнившего себя «любителем мудрости», с подлинным философом. Знаменательное событие Строгонов описал своим обычным «телеграфным» стилем, впрочем, простительным для его юного возраста: «В бытность мою в здешнем городе имел удовольствие спознаться со славным Волтером. При сем прилагаю копию одного письма, которое вышеозначенный господин де Волтер получил из Парижа. Из оного изволите усмотреть несчастливый случай, который почти в ничто превратил великий славный и богатый город Лиссабон».[10]

Речь идет об огромном землетрясении 1 ноября 1755 года, когда в День Всех Святых столица Португалии потеряла примерно 10 000 человек. Это был исключительный, хотя и не первый случай сейсмической активности в Западной Европе. В 1753 году толчки ощущались даже в Женеве. Александр Сергеевич написал оттуда отцу 13 марта: «На прошедшей неделе в пятницу по полудни в третьем часу было здесь трясение земли, которое на нашей стороне не столь чувствительно было, но на другой стороне Роны оное велико было. В церквах колокола сами собой звонили».[11] Таким образом, Строгонов почувствовал свою сопричастность к событию, кое, кстати, имело и художественное значение с точки зрения распространения моды на эффектные развалины. В парках Европы стали строить «поврежденные временем» павильоны, которые «рассказывали истории».

«Les Delices» («Наслаждение») — поместье, купленное в 1755 г. Вольтером близ Женевы и несколько месяцев спустя ставшее местом его встречи со Строгоновым

Как известно, в 1756 году Вольтер написал поэму «Лиссабонское землетрясение, или Проверка аксиомы „Все благо“», в ней он впервые поставил под сомнение благость Бога.

Эти мысли он, очевидно, и развивал перед своим российским собеседником в конце 1755 года, когда оба философа, один умудренный жизненный опытом и другой начинающий, одновременно, но каждый по-своему переживали переломный момент в мировоззрении. Вольтер тогда написал следующие строки:

Смерть каждому страшна, жизнь каждому постыла,Средь наших дней пусть слезы нам поройВеселье осушит беспечною рукой,Веселье улетит, оно как тень, мгновенно;Печаль, утрата, скорбь пребудут неизменно.Мы в прошлом свято чтим лишь память наших бед;Все в настоящем — скорбь, коль будущего нет,Коль мыслящую плоть разрушит умиранье.Все может стать благим — вот наше упованье;Все благо и теперь — вот вымысел людской.[12]

В сущности, встреча A.C. Строгонова с Вольтером была неизбежна, едва ли мог он миновать всеобщей болезни «волтеризма»: с французским мыслителем переписывался его женевский наставник Якоб Верне и веронский знакомый Сципионе Мафеи, послания ему адресовал друг отца Антиох Кантемир и «петербургский милостивец» Иван Шувалов. Можно считать несомненным, что это свидание не могло иметь иного следствия, кроме ускоренного заражения «вольтерянством», которое уже поразило многих его современников в разных концах Европы. Строгонов был не первым, но и не последним, кто искал личной встречи с затворником. Что подвигло Вольтера встретиться с молодым россиянином? Только ли шальные соляные деньги решили дело? Личная встреча Александра Сергеевича с властителем умов быстро сделала возможным тот результат, который долгое чтение сочинений могло достигнуть многими годами или вообще не достигнуть.