Гардарика (историческая сказка) - Елена Чудинова

— Не в праве? — впервые за этот тяжелый разговор поднял я голову и взглянул Эдварду в глаза. — Постой же!

С силою рванув застежку, я сбросил корзно и, сжав в кулаке ворот, разодрал на груди свою белую, расшитую золотом рубаху.

— Смотри, Эдвард Эдмундич, и суди сам — вправе ли я был принимать волхову помощь?

Приподняв нательный крест и ведовскую ладонку, я показал Эдварду четкий и глубокий след ожога в форме креста.

— Нательный крест жег грудь мне, потомку ведунов. Вы, англы, давно приняли истинную веру — мы же были язычниками на памяти нынешних стариков. Поэтому крест жег мне грудь, накалившись докрасна. Я мог снять его, но не снял бы ни за что на свете. Ответь, вправе ли был я после этого принимать помощь волхва?

— Да, rex. Ты был вправе. Я не знал этого, но все равно — прости.

Мы обнялись: пропасть, которая, казалось, только что готова была навеки поглотить наше дружество, закрылась.

— Воистину странно устроен мир: несколько дней назад я был несчастлив, что предстоит покинуть тебя, несколько мгновений назад — безмерно несчастлив, полагая, что расставание будет столь ужасно… а сейчас я почти счастлив, поскольку унесу твой дружеский образ в сердце…

— Так расставание уже близко, Эдвард Эдмундич?

— Да, rex. Малескольд не одобрил бы этого, я и сам знаю, что почти обречен на поражение.

— Для чего же ты покидаешь Русь, разве не дорога она тебе?

— Англия зовет меня. Как одетая в лохмотья мать вправе призвать сына, даже обласканного блистательной королевой. И он придет, потому, что он — дитя этой нищенки, а не дитя королевы. Англия зовет меня, rex Влэдимэр!

— Стало быть — делать нечего. Но ты примешь от меня дружину?

— Нет. Пойми меня правильно, rex! Ты — вправе знаться с ведовской силой, я — нет.

— Как же хочешь ты ехать?!

— Один. В Англии я отыщу в их имениях уцелевших приверженцев Эдмунда Айронсайда… Драгоценности, которые удалось вместе со мной, младенцем, вывезти в Руссию, помогут нам…

— Не в одном месте может порваться тонкая нить, Эдвард Эдмундич. Ты можешь быть убитым грабителями по дороге… Ты можешь не найти отцовских вассалов живыми… Да и что удастся тебе?! О, если бы я мог поехать с тобою!

— Твое место здесь, rex.

— О, да, Эдвард Эдмундич… Снова шевелится Степь… Знаешь, — не стол для князя, князь для стола… Когда намерен ты ехать?

— Я приказал начать готовиться в дорогу завтра…

Некоторое время мы стояли еще молча рядом на стене, над вечерним городом… Отчаянный грай грачей стоял в черных кронах деревьев. Алел западный край неба. Взметались, хлопая на ветру, белый мой плащ и сине-зеленый плащ Эдварда.

Глава четырнадцатая

Через три дня настал день расставания. Я понял, что день этот пришел, когда, пробудившись на рассвете, золотыми лучами пробивающемся в горницу, распахнул окно: набирая высоту, мимо окна моего пролетел белый голубь. Я успел еще заметить на нем малиновый мешочек… Голубь уносил последнее письмо Эдварда Айронсайда к Ярославне.

…Заполнена народом была в этот день пристань на берегу Роси. По сходням широкого в бортах, украшенного на носу дубовым единорогом судна сновали туда-сюда гребцы и купцы, следящие за укладкой своих товаров… Ветер, казалось в нетерпении, рвал уже синий парус…

— Вряд ли свидимся еще, Эдвард Эдмундич! — в последний раз обнимая возлюбленного друга моего, ощутил я хрупкие его плечи под зеленым аксамитом плаща…

— Numquam te videbo, — как всегда в волнении Эдвард сбивался на латынь, — прощай!»

— Прощай, пошли тебе Господь удачи…

— Прощай! — тонкий и легкий, Эдвард взбежал на сходни последним: помедлив немного, поклонился в сторону вздымающегося городского холма поясным русским поклоном… Сходни убрали. Борт корабля плавно пошел от берега…

— Прощай, rex! — звонко крикнул Эдвард. — Прощай аah!

Я не знал, что значит это слово, слово родного языка Эдварда. Но не понять его значения я не мог.

«Аah» — навсегда.

Прощай навсегда! Навсегда!

— Коня!!

Ко мне подводили уже Букефала. Никто не поддержал мне стремя — в седло я словно взлетел и, изо всей силы ударив в конские бока, помчался не разбирая дороги… В стороны шарахался народ на многолюдной пристани… Лиц я не видел, только разноцветные пятна плыли перед глазами…

Навсегда!

…Как очутился я в лесу?.. Черный мох на необхватных стволах, густые кроны над головой зеленоватят солнечный свет, проникающий через них вниз…

Я знаю это место — недалеко отсюда — заброшенный языческий погост…

Спустя еще некоторое время листва над головой стала реже: вскоре я выехал к небольшому озеру, заросшему вдоль берега камышом.

И снова захотелось мне скакать без оглядки, чтобы утишить боль… Как любили мы с Эдвардом вспоминать о смерти князя Артура, о том, как съер Борс бросает в озеро, заросшее камышом, дивный Артуров меч, чтобы не служил он боле никому!

Что умерло у меня? Счастье дружбы, которую невозможно забыть.

Что бросить в озеро мне?

В первое мгновение я вздрогнул. Затем твердой рукою вытянул из-за пазухи шелковый шнурок ладанки…

— Навьи!! Спасибо вам, навьи! Был я силен вашей силою — хочу быть силен своей! Кончилось ныне мое право на вашу силу — почему, ведаете сами! Поклон вам низкий, да прощайте на том, навьи!

Вдруг легко и радостно стало на душе: взамен могущества, теряемого мною, словно вливалось в меня новое, неведомое могущество, новая сила… И отчего-то почудилось мне, что сила эта притянет и уничтожит хоть часть опасностей, ждущих Эдварда Айронсайда в далекой земле бриттов…

Я примерился и бросил ладонку во озеро.

Помнилось мне, что высунулась и подхватила ее чья-то темная рука?

По воде побежали круги…

Прощай, волхованье!

Эпилог

— А что же было дальше, батюшка? Так и не видал ты более ни старого волхва, ни Эдварда Эдмундича, ни Анны Ярославны? — Андрей вскакивает с высокого дубового кресла, стоящего перед облицованной синими изразцами печью, и начинает взволнованно ходить взад-вперед по библиотеке. Щеки его разгорелись, глаза возбужденно сияют. — Батюшка, расскажи!

Андрею скоро двенадцать: когда я смотрю на него, мне мнится, будто это я вновь стал двенадцатилетним отроком и стою у медного зеркала. Те же серые глаза, те же жесткие спадающие на плечи русые волосы, так же непокорно выбивающиеся из под серебряного тонкого ободка… А взаправду ли это не так? Разве давно ушедшее мое отрочество не возродилось в нем?

— Сядь, в очах мельтешит, — говорю я строго. — Ни Эдварда, ни, тем паче, волхва, я более не видал. Часто доводится мне видаться и ныне с князем Всеволодом Ярославичем, что правит ныне Русью в гордом триумвирате со своими братьями. Встретишься с ними и ты, как будешь приносить присяги на верность. А с Анною Ярославной встречались мы потом не один раз до ее замужества.

— Я знаю, батюшка, Анна Ярославна — жена Великого князя Франции. Но скажи, ведь она ждала одиннадцать лет?

— Ждала, Андрей.

— Но почему же она пошла не по любви за Генриха Французского? Ведь не по любви, батюшка?

— По любви, Андрей. По великой любви к земле русской. Ярославу, а значит — Руси так надобно было. Не для себя живут князья. Запомни это.

— Запомню, отец.

— Княгиня Ингрина Эдмундовна зовет княжича Андрея Владимировича к себе, — говорит в дверях челядин.

— Заговорились мы нынче, — я разворачиваю свою книгу, — а латынь твоя не ждет. Иди скорее к матери!

Сентябрь-декабрь 1981 года.

(Книга написана в подарок на девятый день рождения Лизы Чукловой).

СЛОВАРИК

А

Аксамитовый, аксамит — бархатный, бархат.

Б

Бахтерцы — доспех из металлических пластинок, соединенных между собой кольцами в несколько рядов. На боках пластинки не соединены.

Бортничать — собирать мед диких пчел.

Бритты — племена, некогда бывшие основным населением острова, который мы сейчас называем Великобританией. Ко временам, к которым относится действие этой книги, бритты уже изрядно перемешались с завоевавшими их саксами. Знаменитый король Артур, основатель рыцарства, был бриттом.

В

Варяг, варяги — они же — викинги, они же — норманы. Морские кочевники. Очень храбро занимались морским разбоем. Предки современных скандинавов — светловолосые, высокие, широкоплечие. Отдыхая от разбоев, любили сочинять стихи, которые назывались висами. Иногда нанимались на военную службу, в том числе и на Русь.

Вассал, вассалы — это слово рассказывает об одном благородном обычае в странах Европы. Человек давал клятву верности тому, кого выбирал своим сеньором, то есть господином. Барон или граф был вассалом короля, простой дворянин — вассалом графа или барона, вольный земледелец — вассалом дворянина. А сам король не должен был считать себя только господином над всеми, как прежние языческие правители, а вассалом Господа Бога. Люди Средних Веков очень ценили верность.