Наброски синим, зелёным и серым - Джером Джером

Прошло с четверть часа. И вот та же фигура, но уже одетая в изящный летний костюм, стала подниматься по тропинке, которая вела как раз к тому месту, где находился Чарлз. Скрытый от незнакомки группою огромных валунов, он отлично разглядел незнакомку и тут же пришел к заключению, что никогда не видывал более прелестного существа. Беленькая, розовенькая, светлокудрая, голубоглазая, тоненькая и гибкая, с восхитительным выражением детского лица, молодая незнакомка казалась настоящим ангелом, спустившимся прямо с неба для утешения страждущего человечества.

Чуть было не наткнувшись на поднявшегося с места молодого наблюдателя, незнакомка сначала вскрикнула, потом звонко рассмеялась, а затем уж густо покраснела, слегка надулась и сделала такой вид, словно Чарлз совершил большое преступление, очутившись на ее пути.

Разумеется, Чарлз поспешил извиниться в том, в чем не был виноват. Незнакомка сменила гнев на милость, кивнула молодому человеку своей прелестной головкой и с легкостью серны сбежала с противоположного ската скалы. Чарлз как очарованный смотрел ей вслед, пока она не исчезла в извилинах долины. С этого и началась вся последующая история.

Полгода спустя случайно столкнувшаяся парочка уже была мужем и женою. Сибон-старший советовал отложить свадьбу еще на полгода, чтобы молодые люди могли ближе присмотреться друг к другу, но Чарлз и слышать ничего не хотел и настоял на своем желании немедленно ввести в свое новообустроенное жилище обожаемую девушку в качестве жены. Что же касается пастора Эванса, то он, обремененный целым цветником незамужних дочерей, был очень рад избавиться как можно скорее хоть от одной.

Медовый месяц был проведен в Нью-Форесте, и это оказалось второю ошибкой. Дело происходило в феврале, а в это время Нью-Форест положительно способен навеять, по меньшей мере, ипохондрию. Положим, молодые люди нарочно выбрали такое пустынное место, но сделали это, разумеется, по своей неопытности. Им бы следовало отправиться в Париж или Рим, вообще в какой-нибудь многолюдный и шумный город, где они не имели бы времени наскучить друг другу.

Предоставленные исключительно самим себе, молодые люди были обречены только на беседу о любви, о чем они уж и без того целые полгода думали, говорили и писали. Очень естественно, что уже на десятый день Чарлз при разговоре нечаянно зевнул; это заставило его жену запереться на полчаса в своей комнате и оплакивать свое «несчастье». Вечером на шестнадцатый день молодая женщина вдруг почувствовала глухое раздражение (и это неудивительно после двухнедельного пребывания в холодных и сырых в такое время года помещениях Нью-Фореста) и довольно резко попросила мужа не мять ее прическу. Чарлз, сам не свой, выбежал в темный сад и там, подняв глаза к звездному небу, поклялся никогда больше не прикасаться к жене, а жена, уткнувшись в угол дивана, горько плакала, жалуясь неизвестно кому на свое «несчастье».

Еще до свадьбы молодая чета сделала большую глупость. По примеру других молодых влюбленных сумасбродов, Чарлз настойчиво умолял свою невесту возложить на него исполнение какого-нибудь трудного подвига. Он желал этим доказать силу своей любви. Наверное, ему при этом мерещились злые драконы, которых нужно истребить. Может быть, и в хорошенькой головке невесты тоже витали драконы; но, к сожалению для господ влюбленных, эти чудовища больше нигде уже не встречаются, и взамен их нужно было выдумать других.

Не зная, чем бы, за неимением в действительности драконов, «испытать» силу любви своего жениха, Майценвэ посоветовалась со своей младшей сестрой, и девушки, поломав свои юные головки, решили, что нужно предложить ему бросить курить. Когда Чарлзу был объявлен этот приговор, молодой человек, как страстный курильщик, побледнел и пробормотал, что пусть лучше заставят его сделать что-нибудь вроде геркулесовых подвигов, только бы позволили не оставлять этой привычки. Он старался внушить своей невесте, что просимая ею жертва, в сущности, слишком ничтожна и несоразмерна с силою его любви, а он желал бы доказать свое безграничное обожание чем-нибудь более крупным и славным. Но Майценвэ не нашла нужным изменить свой приговор. Она обещала придумать еще какой-нибудь подвиг, но запрещение курить оставила в силе. Таким образом табак, этот утешитель и укротитель мужской части человечества, был изгнан из обихода Чарлза Сибона, и его отсутствие вскоре же сильно сказалось на настроении молодого человека: из всегда любезного и предупредительного он сделался угрюмым и брюзгливым.

Кое-как отбыв скуку в Нью-Форесте, молодые поселились в предместье Ньюкасла. Это было их третьей ошибкой, потому что там не нашлось для них подходящей компании, и они опять оставались предоставленными самим себе. Чета эта мало знала жизнь, еще меньше — друг друга и всего меньше — самих себя. Благодаря этому они на второй же месяц супружеской жизни стали ежедневно ссориться, причем каждая ссора углубляла их сердечные раны и образовывала между ними пропасть отчуждения. К несчастью, возле них не было никого, кто мог бы вовремя остановить их ребячество, угрожавшее дурными последствиями, и они, никем и ничем не обуздываемые, делали одну глупость за другой.

Майценвэ записывала, в форме дневника все свои огорчения в толстую тетрадку, и это еще более усиливало их. Исписав торопливым, неровным почерком две-три странички, молодая женщина обливала их горчайшими слезами, доводившими ее до головной боли и лишавшими возможности заняться каким-нибудь домашним делом. Чарлз же по окончании дневного труда в своей конторе не решался идти домой; оставшись один, после ухода своих сослуживцев, он предавался унынию и тоске по «обманувшему его призраку счастья».

В один скверный вечер Чарлз не выдержал и, доведенный до высшей степени раздражения, чуть не ударил жену. Разумеется, это было грубо и неприлично со стороны джентльмена, что он тотчас же со стыдом и осознал. Единственным его извинением может служить то обстоятельство, что его хорошенькая жена была избалована в детстве, плохо воспитана и не приучена к здравому суждению, поэтому и не умела считаться с силою чужого терпения. Вне себя от негодования, она убежала к себе в комнату; муж бросился было за нею, чтобы вымолить у нее прощение, но она заперла перед ним дверь, и колесо судьбы покатилось своим чередом.

Ведь, в сущности, Чарлз не ударил жену, а лишь слегка задел ее по плечу, и будь Майценвэ поопытнее, она сумела бы понять, что не следует чересчур натягивать известных струн, и повернуть все дело в шутку. Но она, как и ее муж, была слишком молода и не знала, почему между ними происходили такие недоразумения.

Жена провела половину ночи в слезах и заполнении страниц своего дневника, а другую половину плохо спала, и в результате этого оказалась в еще худшем настроении, чем была вечером. Муж всю ночь пробродил по улицам города и вернулся домой только к завтраку в самом удрученном состоянии. Он встретил жену, робко высказав свою просьбу о прощении, вместо того чтобы доказать молодой женщине, что виною всему сама она со своим привередничанием. Почувствовав на своей стороне прежнюю силу, Майценвэ начала осыпать мужа упреками и, в конце концов, объявила ему, что со вчерашнего дня возненавидела его. Чарлз высказал предположение, что она никогда и не любила его, а Майценвэ в ответ на это сказала, что она-то имела глупость его любить, но что он действительно никогда не любил ее.

Будь при них опытный друг, он непременно заставил бы их помириться, приведя поговорку, что «милые бранятся — только тешатся», а потом заняться тем делом, ради которого приходят в столовую, то есть позавтракать, и все бы уладилось. Но они были одни, бессонная ночь и пустой желудок увеличивали их раздраженное состояние, их языки произносили такие резкие слова, которые только еще больше разъединяли так страстно искавшие единения сердца.

Все это окончилось тем, что Чарлз отправился в Африку, а Майценвэ уехала в Бристоль под родительский кров и заявила оторопевшим при ее расстроенном виде старикам, что навсегда разошлась с мужем. На следующее же утро после разлуки и муж и жена только и думали о том, как бы примириться, и как бы они теперь стали опять любить друг друга, но — увы! — они опоздали с этими чувствами на двадцать четыре часа, которых никакими силами нельзя было вернуть.

Неделю спустя тот пароход, на котором ехал Чарлз, ночью в густом тумане наткнулся на скалу около португальского берега, и по газетам прошел слух, что пароход погиб со всем экипажем и со всеми пассажирами… Чуть был объявлен список погибших, и когда Майценвэ прочитала в этом списке имя своего мужа, то поняла, что ребячество навсегда покинуло ее, что она стала зрелой женщиной и что эта женщина погубила того, кого так горячо любила.

Между тем случилось так, что Чарлз и еще один пассажир были подобраны из волн маленьким пароходиком, проходившим возле места крушения, и доставлены на берег. Когда Чарлз по газетам узнал о том, что числится среди погибших, ему пришло в голову оставить это неверное известие неопровергнутым. Он руководствовался тем соображением, что таким образом без всяких хлопот и — главное — без скандала освободит от себя Майценвэ, которая так возненавидела его, что обрадуется возможности попытать счастья с другим. У него был довольно порядочный капитал, находившийся в деле отца, и этот капитал, за предполагаемой смертью собственника, должен был перейти к его «вдове» и обеспечить ее на всю жизнь; одна уже эта мысль была большим утешением для молодого человека, действительно настолько глубоко любившего жену, что он готов был на какую угодно жертву для нее, за исключением одной — лишения себя курения. Предоставив событиям идти своим чередом, Чарлз отправился в Кейптаун, как намеревался ранее, и там, где нуждались в дельных инженерах, вскоре отлично пристроился к одному крупному горному предприятию. Новая страна, новые люди и усиленная деятельность на первых порах всецело поглотили молодого человека, и он надеялся, что с течением времени совершенно забудет о той, которую некогда называл своей женой.