Князь Барятинский 4. Операция «Кронштадт» - Криптонов Василий Анатольевич

– Я уже позвонил, – сказал с кислой миной Витман. – И за вами уже приехали.

– Серьёзно? – вскинул я брови. – И кто же?

Глава 7. Делай, что делается

Грустный-прегрустный Платон стоял в тесном помещении возле входа в тюрьму и держал в руках свёрток с моей одеждой. Тайная канцелярия порадовала – сообразили, что деда о моих злоключениях не нужно ставить в известность и вызвали человека, который одновременно и близок мне, и вхож в семью, и болтать не будет.

– Не думал я, что до такого дойдёт, Константин Александрович, – вздохнул Платон, передавая мне свёрток. – Я забираю вас из тюрьмы…

– Скажи спасибо, что не из морга, – усмехнулся я. – Тюрьма – ерунда, Платон. Мальчик не считается мужчиной, пока не побывал в тюрьме.

Я бросил свёрток на скамейку, стянул с себя оранжевую робу.

– Да неужто? – переспросил Платон. – Так у вас говорили?

– У нас по-всякому говорили, – проворчал я, переодеваясь в форму Академии. – В том числе и так… Да шучу я, Платон Степанович! Я ведь не чёрный маг, у меня чувство юмора есть. Скажи, пожалуйста, а вот эта прорицательница, бабка Мурашиха – она со скольких принимает?

– Я думал, мы отправимся отсюда прямиком в Академию…

– Человек предполагает, а господь располагает.

– Вы, ваше сиятельство, не господь.

– Да уж, бог миловал, – хохотнул я, чувствуя, как почему-то поднимается настроение.

Хотя вполне понятно, почему оно поднимается. Я четверть суток прожил, как Капитан Чейн. Влез на заброшенный завод, пережил взрыв, ранение, любовь прекрасной дамы, допросил пленного, утёр нос матёрым профессионалам. Кровь-то кипит. Это вам не в Академии штаны просиживать.

Впрочем, надо признать, полгода учёбы в Академии нанесли моим штанам куда меньший урон, чем одна эта ночь.

Платон, верный традиции, приехал на такси. Водитель дождался нас и, выслушав новый адрес, ударил по газам.

– Что же вам потребовалось от прорицательницы? – спросил Платон, поставив завесу от прослушивания. – Что происходит, Константин Александрович?

– Ты же помнишь, как я дал Вишневскому задание копать под завод? – спросил я, с удовольствием глядя в простое, не «тонированное» окно.

– Разумеется.

– Ну, вот он и копнул. После чего пропал без вести. Скорее всего, погиб. Сегодня я забрался на этот завод, нашёл там чемодан Вишневского, с которым он не расставался. И весьма тонкий намёк на то, что ребята, под которых я копаю, знают, что копаю – я.

– Полагаю, эхо этого тонкого намёка сегодня ночью слышал весь Петербург?

– Да, его, – кивнул я.

– Вы-то хоть целы?

– Клавдия меня подлатала, жить буду, – отмахнулся я; о ранении напоминала только тающая боль в левом бицепсе, как будто ударился обо что-то. – А вот этим сукиным детям я такой гарантии уже дать не могу. Перевешаю всех. И, поскольку ниточек они мне не оставили, я сделаю смелое предположение, что в одном Петербурге не могут совершенно независимо друг у друга действовать две организации такого масштаба. Они связаны. Просто одни действуют через политику, а другие – через магию. И если не получается копать под одних – значит, нужно копать под других. Потому мы и едем к прорицательнице.

– Я мало что понял, – признался Платон.

– Тебе пока и не нужно, – утешил я. – Знай одно: я делаю всё, что в моих силах, и даже больше.

– Вот этому – верю охотно.

Мы подъехали к знакомой хибаре уже засветло. Платон остался в машине – я настоял. А сам вошёл внутрь.

С прошлого визита здесь ничего не изменилось. Всё та же затхлость, травы, свисающие тут и там, огонь в печурке. Только хозяйка лежала на тахте, а не сидела на двух стульях одновременно.

– Прошу прощения за ранний визит, – громко сказал я. – Дело срочное.

Старуха не шелохнулась. У меня нехорошо ёкнуло сердце. Этого ещё не хватало… Что ж, на месте этих сукиных детей я бы, конечно, тоже постарался устранить всех прорицателей. Или прибрать их поближе к себе.

– Бабка Мурашиха? – позвал я громче. – Вы… в порядке?

Подошёл к тахте, заглянул в лицо бабке и отшатнулся. Глаза были открыты, но закатились. На меня смотрели два белёсых пятна.

– Твою мать! – от души сказал я.

И тут же чуть до потолка не подскочил.

– А ты мою мать не трогай, моей матери уж на свете нет дольше, чем ты по обоим мирам землю топчешь, – проворчала Мурашиха и уселась на жалобно стонущей тахте. – Пришёл, грубит. Звали его? А никто его не звал!

Ворча, она тяжело поднялась на ноги, заковыляла к плите, подвинула чайник. Зрачки её вернулись на место.

– А вы всегда так спите, бабка Мурашиха? – заинтересовался я.

– Вот пристал, окаянный! Всегда, не всегда… Это в ваших аристократиях да академиях так учут – даму расспрашивать, как она спит?

Я с облегчением рассмеялся. Всё-таки жуткая сцена вышла. А бабка мне, в целом, нравилась – хотя бы тем, что не заискивала передо мной; не хотелось бы взаправду найти её труп.

– Ладно, Мурашиха, не ругайся, – сказал я. – Дело есть. Заплачу за услуги.

– Уж конечно, заплатишь! – воскликнула Мурашиха. – Куды ты денешься. Чего хотел-то?

Она уселась на свои два крепких стула, я приземлился на знакомый плетёный.

– Так, – сказал я, хрустнув пальцами. – В прошлый раз ты мне говорила про «принцессу». Я шутку-то понял, когда с Анной познакомился. Да и вообще, всё, что ты говорила, сбылось. И про пучину холодную, и про объединиться с тем, кого врагом считаю. Так что тебе, во-первых, можно доверять. А во-вторых – и не отпирайся! – «ниточку» великой княжны ты различаешь.

– Ну, пусть так, – проворчала бабка, явно польщённая.

– А значит, и проследить её сумеешь, – кивнул я. – Чем мы сейчас и займёмся.

– Эт как же – проследить? – Мурашиха вытаращила на меня глаза. – Ты что ж это – не знаешь? Мне это нельзя!

– Чего тебе нельзя? – сдвинул я брови.

– Про тебя, на судьбу твою погадать – это за денежку малую завсегда! А про других – и не проси, нельзя это, в судьбу чужую вмешиваться!

Старуха аж пристукнула кулаком по столу. Начал сипеть чайник.

– Погоди… – Я закрыл усталые глаза и помассировал пальцами веки. – Давай по порядку. Значит, бабка Мурашиха, увидев будущее, приняла смелое решение убить – да-да, я говорю «убить», потому что это называется «умышленное убийство» – Костю Барятинского, после чего поспособствовала призыву в его тело духа из иного мира, чтобы изменить будущее своего мира кардинальным образом. А теперь эта же самая бабка Мурашиха лепечет что-то о невозможности вмешаться в чужую судьбу. Всё верно, я ничего не упустил?

Бабка насупилась.

– За то вмешательство я ещё расплачиваться буду, и ой как буду, – проворчала она, пряча взгляд.

– Ну, если уж всё равно расплачиваться – так может, гулять так гулять? – развёл я руками. – Все и за всё однажды расплатятся! Тоже мне, трагедия.

– Да на кой тебе та княжна? – перешла вдруг в атаку Мурашиха. – Чего ты с ней удумал делать? Чего без меня не обойдёшься? Молодой да красивый! С деньгой да положением! И – к бабке пришёл, как прощелыга последний!

– А, – дошло до меня. – Ты думаешь, я её соблазнить хочу, что ли? Сплюнь три раза, бабка, стал бы я ради такой ерунды в такую рань по городу кататься. Или забыла, с кем разговариваешь?

Бабка, кажется, и впрямь забыла. Похмыкала, глядя на меня. Тут чайник начал свистеть, и она, кряхтя, принялась творить свой загадочный напиток.

– Я не буду, спасибо, – предупредил я.

Желудок уже грустил без завтрака после богатой на события ночи, и я справедливо полагал, что если ему опять подсунуть вместо пищи какую-то жидкость – он и вовсе расстроится. Надо будет хоть за пирожками заехать… А то обед в Академии я уж точно пропущу.

– А тебе и не предлагают! – огрызнулась Мурашиха. – Больно надо – продукт переводить. Ладно б нищий какой, а то – аристократ, князь!

Ворча таким образом, Мурашиха залила кипятком травы в заварочном чайнике и вернулась с ним к столу. Чашку и вправду принесла одну.