Свиток 3. Великий шаман - Егор Дмитриевич Чекрыгин

И с каждым надо было посидеть, поговорить, потрындеть, обсудить, помериться кое-чем, запугать, умаслить… Потому как они ведь хоть и едят нынче со стола Царя Царей Улота, а как бы тоже люди и относиться к себе как к быдлу не позволят. Такие вот дикие времена!

А организация работ? С мечтами разбить их по десяткам, поставив во главе каждого руководителя из ирокезов, можно было расстаться сразу.

— Это что же выходит? Я этого парня совсем не знаю, а мне вместе с ним дрова таскать? А вдруг он чудищем каким обернется, сглазит моих детей, али злобных духов на меня насажает? И глаз у него какой-то неправильный, и смотрит он на меня злобной букой, вот в точности как я на него… Такому доверять нельзя. Небось зарезать во сне меня хочет, как я его! Не. Не хочу я с чужаком вместе работать, я на такое не подписывался.

Или другой вариант. Да я этого *** давно знаю. Он из того поселка, что раньше в Песчаной бухте стоял… Еще евоный прапрапрадедушка у моего прапрапрадедушки лодку украл, козу увел и троюродного дядю убил, и все эти песчаники сплошь воры и подлецы, у нас с ними приличные люди не то что шкуру с коровки вместе снимать, в одну сторону света пернуть побрезгуют!!!

И к кому я мог обратиться за советом, чтобы узнать, как подобные вопросы решались в продвинутых горных сообществах, уже знающих, что такое разделение на высших и низших? Ага. Именно к ней. К царственной сестренке, которая ни фига не желает со мной разговаривать! Уж не знаю, правда это была или нет. Но по ее словам, нормального Царя Царей слушались беспрекословно, а раз я с народом управиться не могу, значит, я говно, а не руководящий работник! (Еще бы, Мордую-то небось с разноплеменным сбродом дел иметь не приходится. Он только своих соплеменников строжит.)

А Лга’нхи со Старшинам почти все сплошь на охоте, занимаются самым важным делом — добычей зверя, спихнув мелкие и ничтожные вопросы организации быстрой переработки нескольких десятков тонн мяса на своего шамана… Это дело не сложное, он и сам справится. Ну я и справлялся как мог, носясь по берегу, уговаривая, заставляя, рыча, угрожая оружием и насланием Демонов. А мои работнички, после первой же добытой коровки дорвавшись до халявного мяса, объедались так, что не могли работать, больше сжирая сами, чем перерабатывали про запас. Но ведь к каждому охрану не приставишь, и рты им скотчем не заклеишь. А жрать мясо они могут и в сыром виде, было бы что!

Спустя неделю такой жизни я мог только тявкать, рычать, и порывался вцепиться в глотку любому, кто подходил ко мне познакомиться или поговорить о погоде. Но, кажется, медленно, но верно, процесс переработки пошел. И у меня сразу появилось ощущение, что раньше я всем больше мешал, чем организовывал процесс. Но когда у тебя выкрадывается минут двадцать в сутки, чтобы отдохнуть, тут уже не до самобичеваний.

Тем более что к нам наконец-то пожаловали улотские мастера и пожелали переговорить с Шаманом Дебилом и осмотреть построенную им мастерскую…

Они мне даже руки связывать не стали, видно, по каким-то, известным только им признакам поняв, что больше я в драку не полезу. Да я и не собирался. После суровой психической встряски у меня начался отходняк и навалилась жуткая апатия.

Это ведь не шутка выйти на последний бой! Даже после обычного сражения тебя обычно трясет и корчит еще какое-то время. Книги, в которых герой всех-всех-всех победил, а потом спокойненько пошел петь романсы под балконом возлюбленной или праздновать с друзьями, либо написаны про какого-то редкостного социопата, либо чистое вранье.

Как-то раз, еще в Той жизни, я, помнится, чуть было под машину не попал. Разминулись мы каким-то чудом, буквально в миллиметрах друг от друга. Меня после этого, наверное, еще с час трясло, а потом мне еще этот, несущийся на меня капот Волги и обалдевшие глаза ее водителя по ночам снились, я от визга шин вздрагивал и к дороге лишний раз подойти боялся.

А когда приходится идти в бой, зная, что каждое мгновение может стать для тебя последним. А чтобы не стало, ты должен сам забирать чужие жизни… И ты идешь, и ты забираешь. И тебя трясет то от ярости, то от страха, мозг переключается в режим работы дикого зверя, и ты рвешь и кромсаешь, вопя от ужаса и восторга, опьянев от запахов крови и переизбытка адреналина в крови, не соображая, что делаешь. Даже само неизменное Время в такие моменты рвется на скрученные и измятые куски, иные краткие секунды протекают долго и мучительно, а потом целые куски твоей жизни пролетают мгновенно, так и не отложившись в памяти…

И не рассказывайте мне, что кому-то не бывает страшно. Страх в глазах я видел даже у Лга’нхи, а уж отморозка похлеще его мне видеть не приходилось. Тогда, после боя с Анаксаем он, конечно, пытался не подавать виду, но я его раны зашивал и перебинтовывал, так что нервную дрожь в теле и страх в глазах разглядел. Он ведь тоже не железный и тоже жить хочет, как и все мы.

После такого уже не до романсов и не до веселых пирушек. Бухают после такого вояки по-страшному, только чтобы забыться, натужным весельем лишний раз пытаясь убедить себя, что остались живы. А подвернувшейся в такие моменты под руку бабе на романсы лучше не рассчитывать.

Но в тех боях есть хотя бы шанс выжить, и эта маленькая надежда, спрятавшись под спудом всей этой дикой жути, все-таки удерживает твой разум на тонкой ниточке, не давая ему навечно удрать из взбесившегося тела.

А в той заварухе, что только что была у меня, шансов выжить не было никаких. И я это четко знал, потому что странствия с Лга’нхи меня уже научили видеть реальность. И я точно помню, что, когда дрался с аиотееком, голова моя была холодна и спокойна, как у человека, уже перешедшего Кромку и лишь пытающегося взять за свою жизнь цену подороже.

Сегодня я должен был умереть, и даже мой божок, помогающий дуракам, был тут бессилен. Однако вот выжил. Но особой радости по этому поводу пока еще