Темный путь. Том второй - Николай Петрович Вагнер

мне подошел один из моих батарейных солдатиков.

— Ваше-бродие! Вас спрашивают.

— Кто спрашивает?! — вскричал я и вскочил на ноги. И странное дело! Вся моя усталость соскочила в один миг, и в глубине сердца ясно послышалось: это она!..

Я быстро пошел к выходу. На пути встретился Туторин.

— Смотрите, голубчик, берегитесь!.. Ни за грош пропадете.

Краска бросилась мне в лицо.

«Какое право имеет этот мальчик заботиться обо мне?!» — подумал я.

Как будто это право не принадлежит товарищу, да, наконец, каждому доброму человеку!

В нескольких шагах от бастиона, в темноте вечера, неопределенно рисовались две конные фигуры, а у самого входа стоял чей-то денщик и держал в поводу две лошади.

Из двух фигур одна была женская, и я узнал ее, узнал не глазами, а скорее каким-то внутренним чувством, в котором были смешаны радость и страх.

Она ловко сидела на вороной лошади и была закутана в длинный черный плащ, который свешивался вниз в виде амазонки. На голове у нее была низенькая черная шляпа с широкими полями и петушиными перьями, a la bersallière[5].

С ней был какой-то офицер в белой фуражке, лица которого нельзя было рассмотреть в темноте вечера.

Я подошел к ним и поклонился.

— Садитесь! Вот вам лошадь. Едем!

— Куда, княжна?..

— В гости к французам.

— Княжна! — вскричал я. — Это сумасбродство!

— Вы боитесь?! Господи!.. Вот уже шестой отказывается.

И она всплеснула руками.

— Я ничего не боюсь, княжна… Но рисковать из-за пустяков…

Она резко повернула ко мне лошадь.

— Вам дорога жизнь?.. Вы боитесь потерять эту драгоценность?

— Нет, но я рискую потерять место. Меня разжалуют в солдаты, а я уже горьким опытом…

— Хорошо! Вы не едете? Прощайте! Нам некогда. — И она тронула поводья.

— Постойте, княжна! — вскричал я. — Одну минуту. Я сейчас распоряжусь и явлюсь к вам.

— Хорошо!

Я почти бегом бросился в бастион и прямо обратился к Сафонскому:

— У меня до вас большая просьба.

— Какая?

— Мне крайне необходимо сию минуту ехать. Замените меня…

Он посмотрел на меня, широко раскрыв глаза, пожал плечами и сказал:

— Хорошо!

XXXIII

Когда я скакал подле нее, в темноте вечера, когда холодный воздух дул мне в лицо, а пули с визгом проносились мимо ушей, я был похож на школьника, вырвавшегося из душной классной комнаты. Мне было и жутко, и весело.

Давно ли, казалось, я был мертв ко всему, давно ли я был анахоретом, аскетом, и вот первая волна снова сняла меня с угрюмого дикого утеса и понесла… Куда?!

Впрочем, тогда я не рассуждал об этом. Я был опьянен, доволен…

Так бывает доволен пьяница после долгого воздержания, очутившийся в веселом кругу за бутылкой доброго вина.

Чем ближе мы подъезжали к неприятельской линии, тем чаще и ближе стали пролетать пули мимо ушей. Одна пуля перерезала с одной стороны повод у моей лошади. Я невольно сделал пол-оборота.

— Не останавливайтесь! Скачите! Или вас убьют! — вскричала она и быстро хлопнула хлыстом мою лошадь.

Мы снова понеслись.

— Князь! — вскричала она на скаку, обращаясь к нашему спутнику в белой фуражке. — Навяжите белый платок на вашу саблю и поднимите ее кверху. Иначе мы не доедем до цели.

Князь на скаку очень ловко завязал платок и, подняв кверху quasi, парламентерский флаг, начал отчаянно махать им.

Пули как будто реже стали летать, или мне это только так казалось.

Несколько десятков шагов отделяло нас от передовых траншей. Она с ожесточением хлестала свою и без того горячую лошадь, и мы неслись, как ветер, к неприятельской траншее. Мы уже различали в ней огни. Слышали говор солдат. Вдруг перед нами, словно из земли, выскочило штук пять берсальеров и один взмахнул карабином перед лошадью княжны. Лошадь взвилась на дыбы. Мы остановили своих лошадей.

— Кто идет? — закричал берсальер, и курок его карабина громко щелкнул. Другие нацелились в нас.

— Amici[6]! Друзья! — проговорила княгиня. — Где офицер? Ведите нас к офицеру.

Берсальеры поговорили вполголоса, и один из них отправился вперед и пропал в темноте вечера. Мы стояли и ждали.

Через несколько минут вдали показались трое офицеров-итальянцев. Они громко говорили и размахивали руками.

— Que cosa![7] — закричал один из них, подходя к нам, и я слышал, как он взвел курки у пистолета.

Князь выдвинулся вперед со своим импровизированным парламентерским флагом и заговорил с ним бойко по-итальянски.

— Русская княжна, — говорил он, — пожелала сделать визит вашему лагерю.

Его перебила княжна:

— И выпить за здоровье храбрых сынов Италии. Е viva Italia una![8]

— Bravo! — закричал один.

— Una bravada, — сказал другой.

— Comtessa[9], — сказал первый, окликнувший нас. — Военные законы очень строги. Мы не иначе можем принять вас, как под известными условиями.

— Какими?

— Вы оставите здесь ваших лошадей и позволите завязать глаза вам и вашим спутникам.

— Хорошо!

— Затем вы и ваши спутники дадут честное слово, что они не будут замечать ничего на наших позициях.

— Разве мы шпионы?! — вскричала княжна.

— Comtessa! Простите!.. Но это требования войны.

— Хорошо! Я даю честное слово.

— А синьоры? — обратился он к нам.

— Я тоже даю, — сказал князь и крепко пожал протянутую ему руку.

— И я также, — сказал я, пожимая его руку.

— В таком случае позвольте только завязать вам глаза.

Мы сошли с лошадей и отдали их на попечение нашему денщику и окружавшим нас солдатам. Нам всем троим завязали глаза нашими платками. Первый встретивший нас высокий стройный итальянец предложил руку княжне. Двое других взяли нас под руки, и мы отправились.

XXXIV

Мы поднимались, опускались, всходили на горки, на лесенки, наконец спутники наши остановились и попросили нас снять наши повязки.

— Просим извинения, — сказал высокий итальянец. — Мы принимаем вас по-походному, на биваках. Но вы сами этого захотели.

Мы были в палатке довольно просторной, из полосатого тику. Но собственно палатки здесь не было. Это было вырытое в полугоре помещение, убранное тиком.

Прекрасная мебель, простая, но очень удобная и очевидно складная, была расположена вокруг стола, накрытого чистой узорчатой скатертью. По углам стояло три кровати, очевидно также складных, покрытых красивыми бархатными одеялами. Перед каждой кроватью был низенький столик, а на полу лежал хорошенький коврик. На столе ярко горел карсель.

Какая разница, невольно подумал я, с конурами в наших бастионах, с тем убогим помещением, в котором мне привелось провести ночь.

— Я удивляюсь, — сказал князь по-французски, — тому комфорту, с которым вы устроились. И неужели бомбы и ядра вас не тревожат здесь?

— О Signore! Ваши бомбы и