Жена Майкла - Марлиз Миллхайзер

Трепетали под слабым ветерком красные язычки пламени, на светлой головке Джимми играли блики. Его поставили на колени перед алтарем, медвежонка усадили рядом, оба — маленькие, беззащитные в темноте рядом с преклоненной черной Консуэлой. У старухи перед ними на голове тоже черная шаль.

Джимми, уже совсем проснувшийся, повернулся и улыбнулся через плечо коротышке в мешковатых штанах, стоявшему чуть позади.

— Что это? — шепнула Лорел на ухо Харли.

— Алтарь Желаний. Говорят, здесь убит тестем и похоронен мексиканский парень — за то, что с тещей забавлялся… давным давно все случилось… Католических похорон ему не досталось. Почему-то ходит поверье — будто если ваша свеча не потухнет всю ночь — Желание ваше сбудется.

На них обернулся водитель дряхлого «купе»: мексиканец с вислыми усами над неуверенной улыбкой.

Тут же заметил их и Джимми.

— Пливетик! — мальчик вскочил, а медвежонок опрокинулся.

Всего на секунду каменная застылость лица Консуэлы сменилась изумлением. Она поднялась навстречу Лорел, рука охраняюще легла на плечо Джимми.

— Консуэла, зачем ты среди ночи привезла Джимми сюда? Ему полагается спать! — прошептала Лорел.

— Он уже несколько раз бывал тут, миссис Майкл.

— Но — зачем?

— Загадывали желание. Я привозила мальчика и загадывала за него, но желание наше все никак не исполнялось. Вот мы и ездили. Свеча должна догореть до основания. Но то ее задувал ветер, то сгорала слишком быстро, а то — слишком медленно. Не получалось никак.

— А какое желание?

— Загадывали, чтоб вернулась мать Джимми. Но однажды ночью получилось, свеча догорела утром. И на другой день приехала ты. Сегодня мы тут в последний раз. Сказать спасибо, миссис Майкл.

Глупое, разумеется, суеверие. Но сейчас, когда вокруг все неподвижно, когда мерцают на почерневших кирпичах свечй, благоговейно склонилась перед ними фигура в черной шали, и даже бриз попритих, и все разговаривают шепотом, в это почти что верилось.

— Мы уже едем домой. Пойдем, Джимми, — старуха, взяв Джимми за руку, нагнулась поднять медвежонка. Проходя мимо них, она испытующе окинула взглядом Харли и тихонько на ходу бросила: — Малышу нужна мама, миссис Майкл.

Подавленная, побежденная Лорел медленно двинулась к пикапу, молчаливый Харли рядом. Консуэла с Джимми уже уехали.

— Так. Ну, куда теперь?

— Наверное… я вернусь, Харли.

И они той же дорогой поехали обратно, обогнав старенькое «купе» на витке дороги, в низких холмах у города.

— Ты тоже считаешь, я — Лорел?

— Похоже на то. Если ты и вправду забыла все, навести доктора, Газельи Глазки. Объяснись с Майклом. Все образуется.

— Но мне не верят! И ты тоже. Прости, что зря заставила тебя прокатиться в такую даль. У меня есть немного денег, Харли. Я заплачу. — Они притормозили рядом с «купе» у высоких ворот.

— Монеты побереги. Возьму вот что и, считай, в расчете, — он притянул Лорел к себе и поцеловал долгим поцелуем, от которого внутри у нее дрогнуло.

— Вряд ли увижу тебя снова, — произнесла Лорел.

— Где меня найти — знаешь. Но давай без полуночных прогулок, ага?

Мелькнуло за ветровым стеклом улыбающееся лицо, пикап развернулся и пополз по холму за «купе».

Консуэла с Джимми дожидались ее у ворот, вошли все вместе, и Консуэла заперла ворота. Когда они шли по двору, у парадной двери ярко вспыхнул свет.

— Консуэла, скорее бери Джимми и прячьтесь у стены! Скорее!

Едва Консуэла с Джимми нырнули в спасительный полумрак, как появилась Дженет. Лорел подошла к ней.

— Хм, интересно, что тут творится! Что-то сегодня машины разъездились по дороге! — На Дженет поверх нарядного платья был накинут перепачканный красками халат.

— Не спалось, вот и вышла прогуляться, — Лорел еще ощущала нежность поцелуя Харли и не сомневалась — виноватость написана у нее на лице.

— Конечно, дорогая, ты гуляла.

Миновав Дженет, Лорел стала подниматься по лестнице к себе, зная — Дженет непременно доложит обо всем Майклу.

Щелчок ключа в замке эхом прокатился в тишине холла, и у Лорел промелькнуло — наверное, так же за ней запрут дверь тюремной камеры.

7

— Надеюсь, Лорел, теперь, раз уж ты тут, ты снимешь с плеч Клэр хоть какие-то обязанности по уходу за ребенком. Я два года натаскивал ее, и мне ее очень недостает в работе. Эван, как сама знаешь, в лаборатории временно.

Они находились в уличной лаборатории Пола. Лорел перегнулась через цепное ограждение, наблюдая за Полом: тот копался у низкого, усыпанного яркими желтыми цветами куста. Рядом на земле лежал блокнот для записей.

— А в общем-то, я надеялся, что когда Майкл вернется из Вьетнама, то покончит с военной белибердой, устроит для Джимми дом. Но, полагаю, мужчин вроде Майкла грызет потребность бросать бомбы, уничтожать последки красоты в мире. — И Пол перевел безнадежный взгляд на сад — словно было уже поздно спасать то, что он любит.

Лорел недоумевала, с чего вдруг такой монолог. Всю неделю Пол игнорировал ее, а сегодня утром неожиданно пригласил в свое святилище. Сама она говорила мало, давая возможность высказаться ему, ожидая, пока он откроет мотивы приглашения.

Неделя протекала сумбурно — с бессонными ночами, головными болями; днем жарко полыхало солнце, а рядом люди, которых она не понимала и не могла выносить долго. Она решила остаться, постараться подладиться к миру Лорел, но вот уже прошла неделя, она по-прежнему не имеет представления, как к нему подступиться.

«Энцелия Фариноза», — Пол провел по желтому бутону указательным пальцем, точно лаская щечку ребенка. — Или цветущий бритлбуш — растение выносливое. Но тут уж винить, думаю, надо моего отца.

— За его выносливость?

— Да нет! За одержимость Майкла жизнью настоящего мужчины. Когда-то наш бассейн был зеркальным прудом, но вскоре после рождения Майкла отец расширил его, углубил. А позже оборудовал еще и спортзал внизу.

У ее плеча прожужжала пчела и занялась желтыми бутонами.

— Едва Майкл подрос и смог носить ружье, отец стал брать его на охоту. Убивать Майкл выучился с раннего детства. Наверное, ему полагалось восполнять недостатки слабака брата. — Пол с покорной улыбкой взглянул на нее через толстые линзы и пожал плечами.

Ей было неловко за этого чудаковатого ущемленного человека. Он, что, пытается подружиться с ней? Приглашает и ее покаяться за грехи Лорел?

— А этот как называется? — указала Лорел на гигантский кактус, напугавший ее в ночь провалившегося побега. При дневном свете растение не казалось таким уж грозным.

— Произносится «са-ва-ро», но пишется — «сагуаро». Величественный старикан пустыни. Иногда они вымахивают до пятидесяти футов, а то и выше, и живут до двухсот лет. Этому больше шестидесяти. — Пол взобрался на верхнюю ступеньку лесенки, стоявшей рядом с кактусом, продемонстрировать, что тот все равно выше него.

Лорел ткнула нерешительным пальцем между вертикальными колючими шипами и удивленно обнаружила, что зеленая поверхность восковая и прохладная на ощупь.

— Сагуаро этот рос тут еще до того, как построили особняк, до того, как родилась ты и я, и будет жить после того, как умру я, а может, и ты. Что только справедливо. Видишь ли, Лорел, в глазах природы ты ничем не замечательнее кактуса или вон того куста. Никакого особого значения тебе не придается. Никчемное создание. В сущности, человек — величайшая ошибка природы.

Легкая дымка сгустилась в подушки облаков, завихрилась над вершинами гор. Небо, казавшееся пустым, линяло-бледным, плоским из-за ослепительного солнца, точно бы углубилось, приобрело объемность, цвет; облака сталкивались, сливались в большие тучи, а из-за зубчатых горных пиков наплывали новые и новые.

Лорел начало размаривать на солнышке. Тут так спокойно, одиноко. Пол, нежно нянчившийся с растениями, так уничижительно говоривший о человеке, тоже казался одиноким. Наверное, тяжело ему пришлось, когда отец привезв дом молоденькую новобрачную.

— Пол, расскажи мне про мать Майкла. Ты ненавидел ее?

— Марию? — Тот поднял глаза от куста, словно бы удивленный. — Хм, поначалу, пожалуй. Она была совсем другой, чем моя мать. Мать у меня суровая, практичная, некрасивая. Внушала мне, что все мексиканцы неряхи и лентяи. С отцом она никогда не ладила, сколько себя помню.

Пол взялся за блокнот, глядя на пустыню вдали.

— А Мария была полная ей противоположность — добрая, ласковая, безалаберная. Отец женился на ней всего через год после смерти моей матери. Нам с Марией обоим было по девятнадцать, и она была мексиканкой. Ситуация сложилась очень неловкая, но скоро мы подружились. Мария частенько приходила сюда, разговаривала со мной. Кстати, сейчас ты мне ее напоминаешь когда стоишь вот так, и ветер треплет твои волосы.