Ладья Харона - Паскаль Киньяр

Это книги. Чтение расширяет границы души.

Верните мне мою итальянскую жизнь, мою свободную жизнь! Жизнь, в которой я мог свободно идти куда захочется. Всегда вне дома, всегда на приволье, чтобы читать, чтобы мечтать. Чтобы жить под пышными древесными кронами, под зонтичной тенью пиний…

Глава XXXIII

Autarkus[56]

Стихия, в которой развиваются самые свободные из людей, — это не их одежда, дом, удостоверение личности, некролог, машина, страховка от пожара, спутник жизни. Стихия, в которой чаще всего расцветает их душевный пыл, желания, вольности, непосредственность, взаимная близость и отвага — это их тело. Это одиночество желанной наготы, пробуждение среди ночи в испарине страха от ночного кошмара, когда некая часть самого себя претерпевает физическое воздействие; в этом внезапном пробуждении тела происходит мгновенное, в доли секунды, физико-психическое «само-узнавание». Я не стану удаляться от древних берегов Греции. Я буду следовать, шаг за шагом, по пути греческого языка Эпикура. Социальному «paideia»[57], как пишет Эпикур, нужно противопоставить «physiologia». Задача этой «физиологии» состоит в том, чтобы упражняться в сексуальном воздержании, вплоть до прихода наслаждения[58]. Только одна эта «physiologie», почти гимнастическая, но никоим образом не политическая, ибо она обладает ярко выраженными антисоциальными чертами, помогает производить на свет животных не-кастрированных, полных жизни, непокорных, стремящихся к ясности ума, сбрасывающих с себя шоры, не отягощенных налогами, обязанностями, наследствами, символами, деньгами, лингвистическими функторами, трагическими масками. Иными словами, это люди «гордые», «независимые», более того, гордящиеся своими достоинствами. Эпикур пользуется для этого греческими эпитетами «sobaroi» и «autarkeis».

Греческое слово «autarkès», которое он употребляет, равнозначно латинскому «férus».

Первый смысл: гордый, кровожадный зверь, независимый человек, нескрываемое желание.

Второй смысл немного сложнее: autarkès ferus hager solivagus — одинокий блуждающий гордый.

Я человек дикий — иными словами, всегда слегка удивленный, робеющий, молчаливый, мрачный, беспокойный. Французское слово «hagard» (дикий) происходит от «hager». Это старинное английское слово соответствует латинскому «ferus», означающему «дикий зверь». Если латинское «soli-vagus» переводится буквально «блуждающий в одиночестве», то английское «hager» — это и «неприручаемый», и «невоспитуемый». Смысл «hager» ярче всего проявляется в неистовом взрыве эмоций. Так сокол, с головы которого сняли колпачок, не позволявший видеть, внезапно прозревает и молнией взвивается в небо, чтобы оттуда ринуться вниз, на добычу. «Ferox» напоминает шквальный ветер, который ничем не унять. Нужно помнить, что всякая гордость есть по определению 1) ferox, 2) hager. Именно охота вовлекла человечество в игру. Охота — это игра, требующая предельного напряжения, самая кровавая игра, которую знали люди до того, как изобрели войну. Война и охота — сестры, дикий зверь на охоте подобен противнику на войне. Охота, сама по себе, является имитацией звериного поиска добычи. Охота избавляла людей от подчинения коллективу — семье, родителям, старейшим. Повинуясь неумолимому центробежному движению, охотники заняли периферийные позиции в сообществах, рискнули уйти в дальние области жизненного пространства. Домашний же очаг собирал и удерживал вокруг себя стариков, женщин, детей, огонь, утварь, припасы. Если латинское pangere означает процесс фиксации некоего места в пространстве, то это «зафиксированное» место напоминает pagus (сельская местность), или page (страница), paix (мир, покой), pays (край, страна). Подражание диким зверям заставило тех, кто охотился, отвергнуть в погоне за добычей то, что звалось родиной, покоем, оседлой жизнью, и научило выслеживать свои жертвы, затаившись в укрытии, не двигаясь, не переговариваясь. Таким образом, охотники установили дистанцию между собой и оседлыми группами соплеменников, откуда со временем возникло взаимное отчуждение, умалчивание, а потом и секреты, связанные с домашним очагом, с продолжением рода, с женщинами (иными словами, с их плодовитостью), с родовыми и кровными связями, с наличием сиюминутных ресурсов и тех, которыми племя владело постоянно. Охотники уподобились зверям, которых они подстерегали и убивали. Они превратились в функцию. Теперь путь каждого из них закрепляется в памяти индивидуально. Возвращения, великие уходы-возвращения, великие эллиптические круги существуют лишь для охотников, на суше и на водах. Греческое слово nostos соответствует французскому retour (возвращение), оно означает лично, индивидуально проделанный путь и фиксацию своего места в окружающем пространстве. Рассказ об охоте также индивидуален (даже если человека притягивает домашний очаг, а повествование, венчающее его приход, обращено к женщине-матери, единственной хранительнице племенных связей и законов обновления рода).

Увы, большинство людей склонно придерживаться стандартов, свойственных общему виду, принятых в человеческом обществе.

Эволюция не-стандартная, не-воспроизводящаяся, стоящая за пределами семейного круга и коллектива, — явление крайне редкое.

Ибо не-героическая не-дисциплинированность — дело трудное.

Это называется secessio plebes[59].

История возникновения свободного или хотя бы обособленного индивида в рамках национального сообщества относится к авантюрной хронике. Шницлер[60] написал прекрасную автобиографическую книгу с названием, которое весьма любопытно звучит по-французски: «Vienne au crépuscule» (Вена в сумерках). Оригинальное название — «Der Weg ins Freie»[61] (а именно так Шницлер озаглавил свою книгу в 1905 году) — было весьма далеко от той ночи, которой предстояло наступить еще очень нескоро. Французский вариант этого названия книги Шницле-ра не только анахроничен. Он обманчив. В нем скрыта радость вновь обретенного одиночества. Сюжет этой книги странен, ограничен, преисполнен тоскливого страха. Женщина хочет иметь ребенка от законного мужа. На протяжении всего романа мужчина, любящий свою жену, избегает ее. Он отказывается понимать любовь как обладание женщиной с целью продолжения рода во имя социума. Шницлер, раздираемый противоречиями, кончает жизнь, как он сам пишет, «одиноким, слегка гордящимся своим одиночеством и слегка обеспокоенным этой гордостью».

Эпикур писал: «Мудрец не станет заботиться о своей будущей могиле, почитать богов, заниматься политикой, опьянять себя вином, зависеть от других, жениться, производить на свет детей; природа станет предметом его созерцания, сексуальное наслаждение станет его концом, как стало источником его дней».

Глава XXXIV

Менефрон[62]

Менефрон никогда не видел себя в гладком зеркале воды. Никогда не видел себя в полированном медном зеркале. Всю жизнь не знал он своего лица.

Свобода начинается с отсутствия лица.

Глава XXXV

Собаки и кошки

Собаки подчиняются вожаку. Это так называемые «стайные» животные, сторонники интеграции, любители поощрения, почитатели лидера. Привязанность, которую собаки питают к своему хозяину, настолько фанатична, что стала просто легендарной. Подобная преданность всегда удивляла человечество. И вправду, все рассказы и притчи, о ней повествующие, относятся ли они к волкам или к волкам, ставшим собаками, поис-тине чудесны.

Лично я всегда любил кошек. Для них отношения, построенные на подчинении вожаку, не существуют. Зависимость — их враг. У них есть лишь один кумир — территория. И лишь одна ценность — свобода. Их жизнь состоит из вылизываний и ласк, из еды и охоты, из игры в охоту и грез об охоте, и просто грез и опять-таки грез, — этого им вполне достаточно.

Внезапно кошка поднимает голову и нюхает прохладный воздух, обтекающий, как вода, ее крошечный носик.

Глава XXXVI

Печальная сторона свободы

Этьен де Ла Боэси[63] писал: «Даже звери — и те кричат: „Да здравствует Свобода!“ Многие из них погибают, если их посадить в клетку». Невий[64] называет Бахуса «Liber id est pro libertas»[65]. Для граждан Соединенных Штатов Америки свобода — это статуя в центре бухты, которая символизирует торговый обмен, служит таможней, отпугивает чужаков. Вполне возможно, что в мире уже не осталось стран, где можно не почитать богов, курить в ожидании поезда, пить вино на террасе уличного кафе, ходить по городу без документов и говорить все, что вздумается, в любом месте.