Сверчок за очагом (пер.Линдегрен) - Чарльз Диккенс

— Быть… быть слѣпою, Берта, моя дорогая бѣдняжка, — пробормоталъ онъ, — большое горе; однако…

— Я никогда не чувствовала этого! — подхватила дѣвушка. — Я никогда не чувствовала этого во всей полнотѣ! Никогда! Порою мнѣ хотѣлось, чтобъ я могла увидѣть тебя, или увидѣть его — только разокъ, милый отецъ, только на одну минуточку — чтобъ я могла знать, что я такъ почитаю — она приложила руки къ груди — и храню вотъ тутъ! Чтобъ я могла имѣть вѣрное понятіе о васъ! Иной разъ (но то бывало еще въ дѣтствѣ) я плакала за вечерней молитвой при мысли, что когда ваши образы поднимались изъ моего сердца къ небесамъ, они, пожалуй, не имѣли вѣрнаго сходства съ вами. Но эти чувства не были продолжительны. Они проходили, и я становилась вновь спокойной и довольной.

— Они пройдутъ опять, — утѣшалъ ее Калебъ.

— Но, милый отецъ! О, мои добрый, кроткій отецъ, будь терпѣливъ со мною, если я такая испорченная, — говорила слѣпая. — Но это горе гнететъ меня такъ ужасно.

Ея отецъ могъ только залиться слезами; она говорила такъ серьезно, съ такимъ чувствомъ, но онъ все еще не понималъ ея.

— Приведи ее ко мнѣ, - сказала Берта. — Я не могу таить и скрывать этого въ своемъ сердцѣ. Приведи ее ко мнѣ, отецъ!

Замѣтивъ его колебаніе, она сказала прямо:

— Мэй. Приведи Мэй!

Услыхавъ свое имя, невѣста Текльтона спокойно подошла къ ней и тронула ее за руку. Проворно обернувшись, слѣпая схватила ее обѣими руками.

— Взгляни мнѣ въ лицо, моя дорогая, моя милая! Вглядись въ него хорошенько твоими прекрасными очами и скажи мнѣ, написана ли на немъ правда?

— Да, милая Берта.

Приподнявъ печальное, незрячее лицо, по которому быстро катились слезы, слѣпая обратилась къ ней съ такими словами:

— Въ моей душѣ нѣтъ ни единаго желанія, ни единой мысли, враждебной тебѣ, прекрасная Мэй! У меня нѣтъ болѣе благодарныхъ воспоминаній, какъ о тебѣ, которая, обладая драгоцѣннымъ даромъ зрѣнія, одаренная красотой, такъ много, много разъ выказывала участіе къ слѣпой Бертѣ, даже когда мы были маленькими дѣтьми или, точнѣе говоря, когда Берта была настолько ребенкомъ, насколько это доступно слѣпотѣ. Желаю тебѣ всякаго счастья! Пусть будетъ свѣтелъ твой жизненный путь! Несмотря на то, моя дорогая Мэй, — она еще ближе привлекла къ себѣ молодую дѣвушку и крѣпче обняла ее, — несмотря на то, моя пташечка, что, когда мнѣ сказали ссгодпя о твоей помолвкѣ съ нимъ, то это было жестокимъ ударомъ для меня, едва не разбившимъ мое сердце! Отецъ, Мэй, Мэри! О, простите мнѣ, что это такъ, простите изъ-за всего того, что дѣлалъ онъ, чтобъ скрасить мою мрачную жизнь. Простите, если вы вѣрите мнѣ, такъ какъ я призываю небо въ свидѣтели, что не желала бы для него жены, болѣе достойной его доброты!

Говоря такимъ образомъ, она выпустила руки Мэй Фильдингъ и схватила ея платье съ видомъ мольбы и горячей преданности. Склоняясь все ниже и ниже во время своей странной исповѣди, Берта опустилась наконецъ къ ногамъ своей подруги и скрыла свое лицо въ складкахъ ея одежды.

— Боже великій! — воскликнулъ тутъ ея отецъ, у котораго внезапно открылись глаза. — Неужели я обманывалъ ее съ колыбели только для того, чтобъ въ концѣ концовъ разбить ея сердце?

Къ счастью этихъ троихъ людей, при нихъ находилась въ то время Дотъ, сіяющая, услужливая, дѣятельная, маленькая Дотъ — потому что она, дѣйствительно, была такою при всѣхъ своихъ недостаткахъ, хотя пожалуй вы будете имѣть поводъ въ свое время возненавидѣть ее — и такъ, я повторяю, — ея присутствіе было великимъ благомъ для всѣхъ этихъ людей; въ противномъ случаѣ Богъ вѣсть, чѣмъ кончилось бы дѣло. Но Дотъ, успѣвшая отправиться и вернуть свое самообладаніе, вмѣшалась въ разговоръ, не давъ мнѣ отвѣтить, а Калебу произнести единое слово.

— Пойдемъ, пойдемъ, дорогая Берта! Уйдемъ отсюда! Возьми ее подъ руку, Мэй. Хорошо! Видите, какъ она уже успокоилась и какъ славно съ ея стороны, что она слушается насъ, — сказала веселая маленькая женщина, цѣлуя слѣпую въ лобъ. — Пойди отсюда, милая Берта. Пойди. Вотъ ея добрый отецъ, онъ пойдетъ съ нею; вѣдь вы проводите Берту, Калебъ? Ну, конечно!

Да, она была благородною маленькою Дотъ въ подобныхъ вещахъ, и лишь черствая натура могла бы устоять противъ ея вліянія. Выпроводивъ изъ комнаты бѣднягу Калеба съ дочерью, чтобъ они могли на свободѣ успокоить и утѣшить другъ друга, — въ чемъ Дотъ нѣсколько не сомнѣвалась, — она воротилась легкой поступью обратно, какъ говорится, свѣжей, словно маргаритка; но я говорю: еще свѣжѣе. Ея намѣреніемъ было караулить чопорную, важную гостью въ чепцѣ и перчаткахъ, чтобъ эта милая старушка не могла сдѣлать нежелательныхъ открытій.

— Принеси ка мнѣ сюда дорогого малютку, Тилли, — сказала Дотъ Пирибингль, подвигая кресло къ огню; а пока я подержу его на колѣняхъ, добрѣйшая миссисъ Фильдингъ разскажетъ мнѣ все насчетъ ухода за маленькими дѣтьми и поучитъ меня, неопытную дурочку, уму-разуму. Вѣдь вы не откажетесь, миссисъ Фильдингъ?

Даже валлійскій великанъ, который по народному выраженію былъ такъ „тупоуменъ“, что совершилъ надъ собою роковую хирургическую операцію, когда вздумалъ подражать ловкому фокусу своего заклятаго врага во время завтрака, даже этотъ дуралей не такъ легко попалъ въ ловушку, разставленную ему, какъ попалась почтенная леди въ эту искусную западню. Дѣло въ томъ, что Текльтонъ ушелъ домой, тогда какъ остальная компанія нѣкоторое время жарко бесѣдовала между собою въ сторонѣ, оставивъ на нѣсколько минутъ почетную гостью совершенно одну. Этого было вполнѣ достаточно, чтобъ кровно обидѣть миссисъ Фильдингъ и заставить ее толковать цѣлые сутки подъ-рядъ о таинственной неудачѣ, постигшей ея торговлю индиго; но лестное почтеніе къ ея опытности со стороны молодой матери такъ подкупило ее, что она поломавшись немного, какъ будто изъ скромности, принялась наконецъ просвѣщать Дотъ съ величайшей охотой. Вытянувшись въ струнку, точно проглотивъ аршинъ, передъ лукавой плутовкой, миссисъ Фильдингъ сообщила ей въ полчаса такое множество домашнихъ рецептовъ, указала столько вѣрнѣйшихъ домашнихъ средствъ, что еслибъ примѣнить ихъ на практикѣ, то они вогнали бы въ могилу юнаго Пирибингля, хотя бы онъ родился Самсономъ-богатыремъ.

Ради перемѣны разговора Дотъ принялась за шитье — она привезла въ своемъ карманѣ швейную работу и всѣ рабочія принадлежности. — Какъ молодая женщина умудрилась это сдѣлать, я не знаю. — Потомъ она занялась немного ребенкомъ; потомъ опять пошила; затѣмъ поговорила шепотомъ съ Мэй, пока старая леди предавалась сладкой дремотѣ, и такимъ образомъ среди различныхъ занятій, по своей привычкѣ, незамѣтно скоротала день. Когда же наступили сумерки, маленькая Дотъ, согласно установленному ею правилу для пикниковъ, принялась исполнять всѣ домашнія обязанности Берты: подбросила топлива, подмела очагъ, приготовила чайную посуду, задернула оконную занавѣску и зажгла свѣчу. Покончивъ съ этимъ, миссисъ Пирибингль сыграла одну или двѣ пѣсенки на незатѣйливой арфѣ домашняго издѣлія, которую собственноручно смастерилъ для Берты Калебъ, и сыграла ихъ очень хорошо, потому что природа создала ея нѣжное ушко на столько же музыкальнымъ, насколько и достойнымъ драгоцѣнныхъ украшеній, еслибъ они были у Дотъ. Наступила пора вечерняго чая; и Текльтонъ вернулся, чтобъ принять участіе въ угощеніи и посидѣть вечерокъ.

Калебъ съ Бертой пришли немного раньше его; хозяинъ принялся за обычную работу. Но она валилась у него изъ рукъ; несчастный отецъ былъ слишкомъ встревоженъ и мысленно осыпалъ себя упреками за дочь. Жаль было смотрѣть, какъ онъ сидѣлъ праздно за своимъ рабочимъ станкомъ, посматривая на Берту съ безпредѣльной скорбью, тогда какъ его лицо какъ будто говорило: „неужели я обманывалъ ее съ колыбели только для того, чтобы въ концѣ концовъ разбить ее сердце?“

Когда совершенно стемнѣло, чай былъ отпитъ, а чашки и блюдечки перемыты руками Дотъ, однимъ словомъ — надо же мнѣ дойти до этого, потому что въ откладываньи нѣтъ никакого прока — когда подошло время возвращенія фургонщика, которое могъ возвѣстить каждый отдаленный стукъ колесъ, съ миссисъ Пирибингль снова произошла странная перемѣна. Она то краснѣла, то блѣднѣла, обнаруживая сильнѣйшее безпокойство. Но не такъ, какъ это бываетъ съ добрыми женами, когда онѣ прислушиваются, поджидая мужей. Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ. То была тревога совсѣмъ иного рода.

Чу, гремятъ колеса! Топотъ лошади. Лай собаки. Постепенное приближеніе всѣхъ этихъ звуковъ. Царапанье лапы Боксера у двери!

— Чьи это шаги? — внезапно воскликнула Берта, вскакивая съ мѣста.

— Чьи шаги? — повторилъ фургонщикъ, остановившись въ сѣняхъ, со своимъ смуглымъ лицомъ, зардѣвшимся точно ягода остролистника отъ рѣзкой ночной стужи. — Ну, конечно, мои.

— Другіе шаги, — настаивала Берта. — Поступь мужчины, стоящаго позади васъ.

— Однако ее не обманешь, — замѣтилъ Джонъ. — Пожалуйте, сэръ. Вы будете желаннымъ гостемъ, не бойтесь!