Ограбление по-русски, или Удар « божественного молотка» - Валерий Сенин

– Игорек, давай выпьем за наших детей.

– Давай.

Мы пьем сок, потому что спиртного в доме нет, а шампанское вчера заглотил Сидоров. Но это и хорошо, так как нам надо на работу, я уже и так на нее опоздал, и от Каца мне сегодня достанется, может даже лишить премии.

Я спрашиваю:

– Сашенька, а ты идешь сегодня на работу?

– Игоречек, ты, наверное, забыл о дипломате, открой его и, возможно, все наши материальные проблемы будут решены, и на работу не надо будет ходить, как на каторгу. Милый, ты совсем забыл об этом подарке судьбы.

– Действительно забыл, ты заговорила о наших детях, и это опустило меня на землю. А сейчас я вспомнил про дипломат, но вспомнил и то, что Сидоров здесь и в любой момент может проговориться. Давай не будем рисковать и выкинем этот подарок на помойку.

Сашенька удивляется:

– Два миллиона долларов на помойку? И опять станешь Демьяном Бедным?

Да, она права, выбрасывать на помойку два миллиона долларов не умно. Нищему жителю России тоже хочется стать богатым, как и любому другому нищему нашей планеты, а их – подавляющее большинство.

И вообще, почему это я так сильно волнуюсь? Даже если сегодня найдут труп на балконе Галкина, то пьяный Сидоров ничего не сможет рассказать, а будет только материться, так что у нас еще сутки времени. Я говорю:

– Сашенька, ты как всегда права, два миллиона на помойку не выбрасывают, судьба подарила нам шанс, и мы будем дураками, если им не воспользуемся.

Александра улыбается и пересаживается ко мне на колени, обнимает меня за шею, целует в губы и говорит:

– Мне с тобой хорошо, Игоречек, мы с тобой две половинки одного целого, вместе и в радости, и в горе. А ты согласен быть рядом со мной и в горе?

– Согласен, конечно же, а почему ты спросила?

– Потому что мои предыдущие мужья оставались рядом со мной только во время радости, а когда начиналась полоса неудач, они бросали меня.

– Сашенька, люди любят праздновать, но не любят горевать, но жизнь так устроена, что на смену радости приходит беда, от этого никуда не денешься, и любящие друг друга люди проходят все вместе. Мне кажется, что я готов рядом с тобой на взлеты и падения. А ты?

– Я тоже.

Мы снова целуемся. Мой «боровик» опять крепчает, и Сашенька это чувствует. Она слезает с меня, встает рядом коленями на пол, берет в ротик своего любимца и я перестаю размышлять, потому что когда мне делают минет, я не могу думать. Волна возбуждения подхватывает меня и забрасывает в небо. Я лечу, и внутри меня (или снаружи) чей-то незнакомый голос читает стихотворение:

Вне времени себя я ощущаю,Когда на женском теле исполняюЛюбовную мелодию земли.О, скрипочка! О, женщина! Богиня!Я, словно восхищенный Паганини,Касаясь напряженных нервных струн,В жизнь выпускаю колдовской тайфун,Который нас вбирает и несетВне времени, где правит сам Эрот.

Я бурно кончаю и возвращаюсь на землю, открываю глаза и вижу улыбающуюся Александру. Она садится ко мне на колени, обнимает за шею, целует.

– Сашенька, сейчас ты зашвырнула меня в мир обитания стихов, и одно из них вошло в меня.

– Прочитай.

– Потом, вначале я запишу его на бумаге, а то забуду.

Я снимаю Сашеньку с моих коленей, быстро прохожу в комнату, сажусь за письменный стол и записываю сверкнувшее в голове стихотворение на листке бумаги. Вроде бы оно получилось неплохим. Из кухни прибегает голенькая Александра, садится ко мне на колени, берет листок и говорит:

– Неплохо. Это, конечно же, не Пушкин, но неплохо, в тебе сидит поэт.

– Надо бы его изгнать и усадить за письменный стол, – шучу я.

На работу мы не идем, а целый день кувыркаемся в постели. Мы забываем и про дипломат, и про Сидорова, и про милицию.

А на другой день я отправляюсь на завод, чтобы написать заявление об отпуске (а когда вскроем наш подарок судьбы, если все будет нормально, то на завод я не вернусь).

Позавчера я ругал себя за то, что потащил дипломат на работу, а теперь опять беру его с собой, потому что не уверен, что к Сидорову сегодня не нагрянет милиция. А может быть, какое-то пятое или шестое чувство заставило меня так поступить.

И оказалось, не напрасно: прихожу домой с работы, открываю дверь – у порога меня встречает заплаканная жена. Если бы не она, я бы решил, что ошибся адресом: квартиру не узнать, она напоминает внезапно покинутый людьми лагерь беженцев – весь пол усеян барахлом, так что и ступить некуда.

– Игорь, это, наверное, искали дипломат. Хорошо, никого нас не было дома, ребята бы, наверное, очень испугались. Жуков забился под диван, и его оттуда никак не выманить. Что нам теперь делать?

– Отодвигать диван и вытаскивать Жукова, – говорю я и поднимаю из-под ног синенькую книжицу. – Смотри-ка, нашелся мой диплом, который я тогда неделю не мог отыскать. А вот грелка, которую ты в прошлом году потеряла. Спасибо, нам помогли их найти...

В эту минуту звонит телефон. Я снимаю трубку и слышу взволнованный голос младший Александры:

– Игореша... Я пришла домой с работы, а тут такое... Все вверх дном, и моя любимая ваза разбита. Как хорошо, что девочки у мамы... Приезжай скорее, успокой меня, иначе у меня будет нервный срыв.

Не успеваю я положить трубку, как звонит моя мама:

– Сын, спешу тебя известить: у меня сегодня произвели обыск, хорошо, в мое отсутствие, а то бы мое бедное сердце не выдержало; я думаю, это связано с твоими... этими... штучками (не хочу говорить по телефону, вдруг нас прослушивают). Я теперь боюсь одна находиться дома, поеду к своей подруге Полине, там мне будет спокойнее.

По природе я человек смирный, но тут я со всего маху ударяю кулаком по телефонному столику. Сволочи! Они вычислили все мои адреса! Мои женщины и дети под угрозой. Нет, с меня хватит! От этого проклятого дипломата одни неприятности.

– Игорь, – подходит ко мне жена (я в это время в ванной держу распухшую кисть под струей холодной воды). – Я тут подумала... Жалко нашу мебель выкидывать, она еще послужит... И квартира у нас неплохая, хоть и маловата. Ее надо бы только немного подремонтировать... И мальчики у нас нормально одеты...

– Вот именно, – соглашаюсь я, возвращаюсь в комнату, открываю окно и вышвыриваю дипломат на улицу. – Все. Пусть забирают, кому мало своих проблем, – говорю я, закрывая окно. – А нам и без него неплохо жилось.

Удивительно: на душе сразу же становится легко и спокойно.

А через пять минут приходит со школы сын. Он как всегда нудно звонит в дверь, я открываю, он протягивает мне кейс:

– Папа, кажется, это выпало из нашего окна. Прямо мне под ноги. Папа, ты чего?...

Я надуваю щеки, выпучиваю глаза, потом меня прорывает, и я начинаю громко ржать. Александра тоже улыбается, а Вовка стоит, хлопает ресницами и ничего не может понять.

Хорошо смеется тот, кто имеет в банке счет, шутит иногда моя мама. А я его не имею...

Кстати, о маме. Я кое-как помогаю жене навести хотя бы видимость порядка и говорю ей, что еду к маме, чтобы с ней посоветоваться, как нам поступать дальше.

– А в какой позе нам заниматься сексом, ты тоже каждый раз с мамой советуешься? – спрашивает жена (она после случившегося явно не в духе).

– Да, – отвечаю я, – но из всех вариантов ты одобряешь лишь один.

На самом же деле я собираюсь навестить младшую Александру, чтобы успокоить ее и тоже помочь ей навести порядок (а потом надо будет помочь маме). Дипломат я опять беру с собой, так как не хочу подвергать опасности жену и сыновей.

Я выхожу из дома; трамвая сейчас не дождаться, поэтому я шагаю к метро «Гражданский проспект». Навстречу мне дует сильный ветер. Мороз в совокупности с ветром – не очень приятное сочетание. Из моих глаз текут слезы, а из носа – жидкость, которую некоторые грубые люди называют соплями. Я ускоряю свое движение, и получается, что из дома я выхожу шагом, а к метро уже подбегаю рысью. Занимаю длинную, быстро идущую очередь на маршрутное такси и начинаю приплясывать на месте, потому как замерз, несмотря на то что на мне теплая пуховая куртка и толстая двойной вязки шапка. Скорее всего, меня знобит от последних новостей. Сзади меня молодой голос спрашивает:

– Вы, молодой человек, похоже, приехали с юга? Вот мы, коренные жители Петербурга к морозу и ветру привыкшие, мы и в тридцать градусов шапок не носим.

Вообще-то я родился и живу в Петербурге, но за сорок лет так и не привык к морозу и ветру, к тому же у меня нервное напряжение, а оно тоже не греет, но рассказывать об этом коренному жителю Петербурга не хочется.

Я оборачиваюсь и вижу за собой маленького худенького негра, одетого всего лишь в свитер, джинсы и кроссовки, на его черной, присыпанной снежной крошкой кудрявой голове нет шапки, в руках раскрытая книга, он улыбается, показывая крупные белые зубы и снова спрашивает:

– Откуда вы к нам приехали, уважаемый?

– Из Африки, – отвечаю я.

Негр перестает улыбаться и сочувствует мне: