Офицерская честь - Юрий Торубаров

А здесь у нее заболело сердце от мысли, что она всеми брошена в этой глуши, где волчьи завывания да глухариные стенания были единственной связью с внешним миром, что здесь ей придется доживать остаток своих дней. От этой мысли ей становилось не по себе. А тут еще такая погода.

Это был один из неприятных, противных дней. Еще с ночи проползли низкие, свинцовые тучи, принесшие с собой холод и сырость. Мелкий, назойливый дождь загонял людей под крыши. В такую погоду все кажется серым, неуютным, теряя свою ценность. Тяжело было на душе у хозяйки. Она даже подумывала о том, чтобы небо поскорее забрало ее. Но оно решило по-другому.

Неожиданный нагловатый звон колокольчика прервал ее тяжелые думы. Сердце дрогнуло: «Кого это принесло?» Но какова же была ее радость, когда в комнату к ней ворвалась… ее Гортензия с сыном. Как одно мгновение меняет взгляд на жизнь. Теперь сердце хозяйки было переполнено радостью, а хмурый, печальный день стал казаться не таким уж безрадостным.

Она схватила внучонка на руки и от счастья закружилась с ним по комнате. Но его обращение: «Отпусти меня, бабка», шокировало ее. Она очень не любила, когда ее так называли и принялась учить внука, чтобы он звал ее просто Жози. Он запомнил это слово. Правда, ребенок выговаривал его не Жози, а Зози. Этот маленький буквенный казус Жозефине понравился, и она от души смеялась, когда его слышала.

— Ух ты, мой хороший, мой умничек, — подхватывала она внука на руки и целовала бесконечное число раз.

Когда она наконец оторвалась от внучонка, дочь спросила:

— Мама, правда, он очень похож на своего дядю?

— Да! Да! — отвечала она, опуская внука на пол.

Кстати, это сходство находила не только она. Находила вся многочисленная родня. Дело в том, что в свое время Наполеон отдал Гортензию замуж за своего брата. После рождения малыша все взоры родни устремились на него. Может быть, неокрепшее детское сознание спасало его от их назойливых сравнений, и они пока проходили мимо его ушей. Ведь стоило ему задуматься… как сразу со всех сторон неслось: «Вылитый дядя, такой же задумчивый…».

Перед отъездом Гортензия, а она эту глушь могла вынести не более двух дней, уже садясь в карету, ошеломила мать.

— Да, чуть не забыла… новая власть, у таких, как ты, все отбирает. Ну, прощай, мамочка! Не бери близко к сердцу. Я приеду еще. Трогай!

Звон бубенцов резанул ей по сердцу. Пока она в отчаянии думала, что же ей делать, о ней подумали другие. Через несколько дней опять же колокольчик возвестил ей, что она не забыта. «Но кто едет? — сердце ее сжалось до боли, — отберут и последнее! — а в голове лихорадочно закрутилось: — Куда податься? Уж не вернуться ли ей на Мартинику?» Пока она думала, в дверь постучали.

— Войдите, — послышалось за дверью.

Гость понял, сколько страха было в приглашении. Он улыбнулся.

Дверь растворилась, и на пороге она увидела Шарля. У нее чуть не сорвалось с губ: «Хромоножка!».

— Шарль, это ты?

— Я, я, — он, прихрамывая, подошел к ней. Взяв руку, поцеловал ее, но не отпустил, а залюбовался, — узнаю девичью длань!

Он сел в предложенное кресло и критически осмотрел посеревшие стены, от которых так и несло унынием, старую мебель. Его губы неодобрительно сжались. Шарль мысленно сравнил ее прежние пышные покои и эти.

— Мдаа, — произнес он многозначительно. — Я думаю, — он погладил свои ноги, — тебе недолго осталось терпеть эту обстановку.

С первого мгновения, как Шарль появился на пороге, у Жозефины возникла мысль: «Ему что-то от меня надо. Иначе зачем ему трястись столько лье. Но что?». И все же над этим она раздумывать не стала. Ее обрадовали слова: «Недолго терпеть. Что это значит? Неужели я вернусь к себе?».

Ее трудно было узнать. От этой мысли она преобразилась. Только минуту назад перед ним была женщина, удрученная грузом неприятностей. А от одной надежды на возвращение она преобразилась, стала если не богиней, то королевой — это точно. Шарль улыбнулся. Стоит ей нарядиться, как она умеет… да что говорить… И вдруг ему в голову пришла чуть ли не поэтическая мысль: «Она находится в той поре своего цветения, когда бутон, прежде чем завянуть навсегда, распускается во всей своей красе, даря ее восхищенным созерцателям и получая от них переполненные любовью взгляды». Он торжествовал. Поездка, как он и ожидал, была не напрасной.

Этот человек, если что задумывал, то для исполнения не останавливался ни перед чем. Не остановила его тогда поездка в грязный и вонючий госпиталь, чтобы убедиться, что Бонапарт, побывав в Египте, не изменился. Наоборот, приобрел еще больший авторитет и что на него надо делать ставку, чтобы добиться чего-то в жизни.

В этот свой приезд он обдумывал очередной план.

— Богиня, — сказал он бархатным голосом, беря ее вновь за руку, — мое сердце обливается кровью, когда я вижу, что прекрасный бриллиант брошен в навозную кучу. Я подниму его, ототру всю прилипшую грязь и клянусь тебе, что ты засияешь еще великолепнее, чем раньше. Поверь мне, заполучить его захотят не менее великие люди, чем это было раньше. Я возвращаюсь к себе… И пошлю тебе приятнейшую весточку.

Шарль посмотрел на нее. Его проникновенный взгляд так и лез ей в душу. Теперь она поняла, что он от нее хочет. Неясно было только одно: о каких не менее великих людях говорил он. Но спрашивать не стала.

— О! Старый лис! — воскликнула она и на ее устах заиграла чарующая улыбка. — Судьба всегда посылает мне тебя в трудные минуты жизни. И поверь, этого я никогда не забуду. Дети мои будут помнить, кому они обязаны за мое спасение.

— Вы преувеличиваете…

— Графиня, — подсказала она.

И он повторил:

— Графиня. Но я буду помнить, что в трудную для меня минуту всегда найду помощь у своего друга.

— Конечно, Шарль!

А Шарлю это и надо было слышать. Договор состоялся, надо было действовать. Они распрощались, и Шарль всю дорогу домой обдумывал, как ему лучше подступиться к своему высокому гостю, чтобы тот решил его проблему.

В ближайшее время, за обедом, нечаянно зашел разговор о перипетиях женского счастья. Кто-то вспомнил актрису мадмуазель Жорно, которая некогда блистала на сцене, пленила суверена Франции, а ныне прозябала в нищете.

— Неужели она такая… неудачная актриса? — спросил другой суверен, гость Шарля, Александр I.

— Скорее время для нее неудачное, — сказал присутствовавший здесь граф Нессельроде, которого царь готовился произвести в министры и добавил: — Я видел ее на сцене. Она была великолепна.

— А нельзя ли нам, — он посмотрел на Шарля, — увидеть ее во всем блеске таланта?