Жена Нави, или Прижмемся, перезимуем! (СИ) - Юраш Кристина

Я подняла глаза, видя роскошные меха, окутавшие могучую фигуру два на два. А потом взглянула на суровое лицо, словно высеченное из камня. В серых глазах стояла стужа.

— Мне уже сказали, что ты людей выводить из леса решила, — послышался голос мужа. — Мне уже птичка на хвосте принесла, что ты дала девице приданое…

Оторвать бы этой птичке хвостик! А если это мальчик, то сразу два!

— Ничего не знаю. Сижу, вышиваю. Мне-то откуда знать, что там в лесу происходит? — спросила я кротким голосом, а потом отложила вышивание. — Мне бы до весны закончить! А то весной я… растаю…

Я резко подняла глаза, встретившись с ним взглядом. В нем не было ни сожаления, ни жалости. Только зимняя стужа, способная заморозить даже самое горячее сердце.

— Буха-а-абрь! — орал кто-то в лесу женским голосом. — Бухабрю-ю-юшка!

— Раз в лес пришли, значит, не выйдут, — резко заметил муж, не отводя взгляда. — Чтобы другим неповадно было…

Даже мне показалось, что столбик термометра мгновенно опустился. За окном поднялся такой ветер, словно он сейчас лес сдует. Снежный, морозный, ледяной, он пронизывал лес насквозь, словно вымораживая в нем все живое!

Этого я допустить никак не могла!

— Не позволю! — не выдержала я, бросая пяльца на пол и наступая на них ногой. — Не позволю людей убивать! Тебе мало было тех детей, что я на носилках их лесу тащила? Мало? Да?

— Снегурочка, помни, кто перед тобой! — дернули меня Буранушка и Метелица. Волчица попыталась ухватить меня за подол снежного расшитого сарафана, но я вырывала его из ее зубов.

— Как-нибудь постараюсь не забыть! — произнесла я, подходя ближе. — Тебе меня мало? Что ж ты тогда не сказал, что жить мне до весны? А потом или в холодильник переезжай, или пусть меня лисы на север несут!

Я стояла напротив него, как моська напротив слона. Вблизи он казался еще больше. И страшнее. Словно огромный медведь, вставший на задние лапы.

Но в отличие от холодного и спокойного слона, я планировала накусаться перед смертью. Даже в зеркале было видно, что он выше меня на минимум две головы и шире раза в три-четыре. Драгоценности на его шубе сверкали так же, как и на моем платье.

— Кто сказал ей?! — рявкнул страшный голос, а Карачун посмотрел на притихших Бурана и Метелицу. Те опустили головы, переглядываясь украдкой.

— Сама догадалась, — встала я на защиту волонтеров, загородив их собой. Я не сводила взгляда с мужа. — Или ты думаешь, что я совсем дура? Ты мне лучше скажи…

Ох, что я творю?

Хотя, я просто спасаю свой опальный штаб!

— Скажи мне, неужели тебе так нравится людей губить? А? Ты что? От этого удовольствие получаешь? — глотая слезы, произнесла я.

Слезы льдинками скатились по щекам и зазвенели по полу.

— Да как ты можешь! Да я ненавижу тебя! Да если бы я знала, кто ты, я бы никогда бы не согласилась! Лучше уж с качелью на морозе, чем с тобой! — произнесла я, слыша, как ветер за окном крепчает.

— Это тебе за Маринку! — кричала я, ударяя кулаками его грудь. — Ей было шесть лет! Шесть! Мы искали ее три дня! Три дня мы мерзли в лесу, чтобы найти ребенка! А потом что? «Стоп поиск! Найдена. Погибла!» Да я когда по рации услышала, ревела еще потом две недели! А Игорюшка? Думали, всего шесть часов! Верили, что успеем! Все шансы были! Родители вовремя спохватились, что он с горки не вернулся! А он замерз через три часа… Лег под кустик, как зайчик маленький… Свернулся калачиком и замерз… Я первая его куртку увидела, желтую… Снегом присыпанную! До последнего надеялась…

Я изо всех сил била его в грудь, пока слезы льдинками падали и разбивались.

— Я его на руках несла! Я! А он как живой лежал! Просто глазки закрыл…

Меня уже было не остановить! Да я его сейчас убью! Своими руками убью! Задушу! Допрыгну и задушу!

— Да я тебе сейчас столбик термометра отобью! — кричала я, бросаясь на его грудь в бессильной злобе. — Да я тебе сейчас снежки оторву!

Ветры завывали, но не усиливались.

— А ты мне нравишься, — послышался голос, когда я смахнула льдинки слез. — Ты хоть знаешь, кому собираешься бросить вызов? Я — древнее божество…

— Настолько древнее, что еще помнит, как грел озябшие ладошки у костра инквизиции и кормил с рук доверчивых динозавриков? — выпалила я.

Глава девятая. Потетешкай зюзю

Я уже выбивалась из сил, понимая, что срываюсь на плач и сползаю по его груди, обессилив от злости и слез. Удары становились реже и слабее. У меня не было даже сил, чтобы ударить его, как следует.

Такое чувство, что я пытаюсь сделать перестановку и сдвинуть тяжелый шифоньер, приколоченный к полу.

Меня подхватили одной рукой и не дали стечь на пол.

— Ненавижу, — сквозь слезы прошептала я, глядя ему в глаза. — Если бы вы знали, как я вас ненавижу…

— Все? Выплакалась? — спросили меня, грубовато прижав к себе.

В недоумении, я застыла, чувствуя, как огромная лапища возит меня лицом по драгоценностям. Я чувствовала, что у меня не щека, а морковка на терке.

— Полегче стало? — снисходительно спросил Карачун. — Ну поплачь, поплачь. Все вы плачете… Да не все моими подарками разбрасываются… Чем не угодил? Серебра мало? Золота мало? Камней драгоценных мало насыпал?

— Пу-пустите! — простонала я, понимая, что еще немного, и мне понадобится пластическая операция. Я вырвалась и отшатнулась, путаясь в чужой шубе.

— А насчет людей, — послышался голос. Взгляд его тут же стал суров. — Даже не упрашивай. Пускай замерзнут все. Чтобы другим неповадно было. Чтобы трижды подумали, перед тем, как в лес зимой идти…

Меня отмело на пару шагов. Я никогда не чувствовала такой стужи. От него расходились студеные ветра.

— Ой, че там творится? — послышался голос Бурана. — Вот, сейчас ветра разгуляются. Будет им наука.

Он смотрел в окно, а меня относило ветром в сторону стены, где уже сидела волчица.

— Хочешь спасти людей? Перед лаской он не устоит… — послышался тихий голос волчицы. В вое разгулявшихся ветров я его едва слышала.

— А где мне ласку взять? — растерялась я, сражаясь с лютым ветром. У меня в лесу пока не было знакомых ласк. Ни ласк, ни хорьков, ни куниц…

— Лаской его, лаской, — тихо убеждала волчица, тревожно поглядывая и поджимая уши. Сама метель боялась гнева хозяина.

— А ласка точно выживет? — удивлялась я все больше и больше. — Просто жаль зверьком его мутузить!

— Поласкай его, — шептала перепуганная волчица. — Давненько он у нас так не лютовал.

— В чем? — спросила я, чувствуя, как меня просто сдувает с места. — В чем я должна его полоскать!

Мне кажется, она сейчас взвоет!

— Поласкать, нежить! — подсказывала волчица.

— Какая нежить? О чем ты? Какие зомби? Зачем мне их стирать! — не понимала я, борясь с ветром. — Да скажи ты уже нормально! Что делать!

— Приголубь его, — сдалась волчица.

— Какие зомби — голуби! — я едва не плакала. Мало того, что тут еще ветер, так еще и зомби — голуби. Я не понимаю! Нормально сказать нельзя?

— Потетешкай его! — рявкнул на ухо Буран. — Потетешкай зюзю…

Все. Я сдаюсь. Сколько людей замерзнет насмерть, если я не потетешкаю зюзю!

— Да тетешкай его! — требовали бессовестные звери.

— Это как вообще! Пусть несет свою зюзю! Как-нибудь оттетешкаю! Да что ж такое! — мне хотелось плакать. — Нормально скажите! Я не умеют тетешкать! Я даже не знаю, что это такое!

— Бедная девка, — послышался вздох Бурана. — Не тетешкал ее никто! Как росла — не ведомо! Мало пестовали ее!

— Нет, пестовали как раз достаточно! — выдохнула я, чувствуя себя пациентом дурдома.

— Так пестуй его! — на меня смотрели, как на умалишенную. — Чего стоишь!

— Я бы его «отпестила», — простонала я, чувствуя, что жизнь меня уже весьма оттетешкала и отпестила. — Чем мне его… эм… «пестить»?

— Люби его! О! — нашла слово волчица. — Лаской, любовью… Погладь… Он у нас это дело любит. Перед лаской устоять не может!