Парижская жена - Пола Маклейн

— И что теперь? — с горечью сказала я Рут вечером того же дня.

— Поезжай, — отозвалась она.

— Одна?

— А почему нет? Сейчас не Средневековье. Кроме того, разве не в одиночестве ты ездила туда в последний раз?

— Тогда я ни с кем не была связана. Фонни это не понравится.

— Тем больше оснований для поездки, — сказала с улыбкой Рут.

Вечером в день отъезда Роланд, муж Фонни, отвез меня на вокзал, расположенный в северной части Сент-Луиса; ехали мы в новеньком «пежо» темно-зеленого цвета, которым Роланд очень гордился, ощущая себя за его рулем настоящим мужчиной; для Фонни же автомобиль был предметом страшного беспокойства. Мне Роланд нравился, но еще больше я его жалела. Его положение в доме напоминало папино. Он никуда не ходил без разрешения Фонни. Несмотря на такое жалкое существование, он мог быть как-то трогательно, по-книжному очаровательным. Я чувствовала в нем союзника — надеюсь, он во мне тоже. Он мог бы высадить меня у обочины, но он припарковал машину и донес мои чемоданы до платформы, где передал носильщику. Прощаясь, он, склонив голову на плечо — одна из его самых раздражающих и в то же время милых привычек, — сказал:

— Прекрасно выглядишь, Хэдли.

— Правда? — Я вдруг смутилась и стала оглаживать юбку светло-серого дорожного костюма.

— Точно. Я вдруг подумал: а что, если ты этого не знаешь?

— Спасибо. — Наклонившись, я чмокнула его в щеку и вошла в вагон, испытывая новое удовольствие от одежды — мягкой шерстяной шляпки, эластичных перчаток, коричневых замшевых туфель с пряжками. Плюшевые кресла и диваны так и приглашали расслабиться, а Фонни с ее пуританским призывом не поддаваться неге была далеко. Я ехала в полуночном экспрессе и с наступлением темноты укрылась в своем пульмановском купе за тяжелыми зелеными занавесями. За окном проносились голые поля, фруктовые деревья, покрытые изморозью, и все это в догорающем свете дня казалось прекрасным.

Когда поезд подошел к перрону, я чувствовала себя совсем отдохнувшей и почти не нервничала, пока не увидела Эрнеста, стоявшего чуть ли не на том же самом месте, где я его оставила в ноябре, — и вот тут в горле у меня пересохло, а живот стянуло холодом. Он был великолепен в теплой серой куртке и толстом шарфе. Не успела я сойти с поезда, как он заключил меня в объятия, оторвав от земли.

— Я тоже рада тебя видеть, — сказала я, оказавшись снова на земле; мы смущенно улыбались, чувствуя себя неловко после долгой разлуки. Встречались глазами и тут же их отводили. Не одной тысячей слов обменялись мы за это время. Куда они делись теперь?

— Ты голодна? — спросил он.

— Конечно, — ответила я.

Мы потерли замерзшие носы и пошли по утреннему морозу искать, где бы поесть. Одно местечко за Стейт-стрит давно приглянулось Эрнесту — там можно было за шестьдесят центов получить стейк и яичницу. Заказав еду, мы сидели в отдельной кабинке, и наши колени соприкасались под столом.

— «Сатердей ивнинг пост» отклонил еще один рассказ, — сказал он, пока мы ждали официанта. — Уже третий раз. Если положение не изменится, придется всю жизнь потратить на переписывание старья — своего или чужого — для разных журналов. Не хочу этого.

— Ты обязательно увидишь свои сочинения в печати, — возразила я. — Это должно случиться. Так и будет.

Он внимательно посмотрел на меня и плотно прижался ботинком к моей лодыжке. Не отрывая ноги, он вдруг спросил:

— Тебе не приходило в голову, что ты можешь меня больше не увидеть?

— Все может быть. — Улыбка сошла с моего лица. — С тобой я вела себя как дурочка, Несто.

— Мне было бы приятно, если б ты, хоть недолго, меня любила.

— Почему недолго? Ты боишься, что сам долго не продержишься?

Эрнест пожал плечами, вид у него был взволнованный.

— Помнишь, я рассказывал тебе о Джиме Гэмбле, моем дружке из Красного Креста? Он зовет меня в Рим. В Италии дешевая жизнь, и если скопить немного денег, можно прожить там пять или шесть месяцев и в это время писать. Такой шанс дается не часто.

Рим. У меня сжалось сердце. Только я обрела его, а он уже рвется на другой конец света. Голова закружилась, но я не сомневалась: даже попытка препятствовать ему будет ошибкой. Судорожно сглотнув, я отчетливо произнесла:

— Если работа для тебя так важна, надо ехать. — С трудом подняла глаза и продолжила, глядя ему прямо в лицо: — Но одна девушка будет скучать по тебе.

Он серьезно кивнул, но ничего не ответил.

Остаток отпущенной мне недели заполнили концерты, спектакли, вечеринки, но каждый вечер заканчивался в просторной гостиной Кенли, где пили вино, курили и вели пылкие беседы о великой литературе и живописи. Все было так же, как осенью, за одним исключением — отсутствовала Кейт.

Перед самым отъездом я послала ей письмо. Я не была уверена, что не встречу ее раньше, чем оно придет, однако написала, чтобы как-то подготовить почву. «Несто и я очень сблизились, — писала я. — Мы действительно стали большими друзьями, но ты тоже мой друг, и мне неприятна мысль, что эта новость может нас разлучить. Пожалуйста, не сердись долго. Любящая тебя безгранично, Хэш».

Кенли уверял, что Кейт просто загружена работой: «Ты же знаешь Кейт. Взваливает все на себя, а потом ничего не успевает. Уверен, скоро мы ее увидим».

Но дни шли, она не приходила, и мне все больше хотелось обсудить ситуацию с Эрнестом. Не в моих привычках вести двойную игру, но я загнала себя в угол, не рассказав о предостережении Кейт. Оснований для этого было достаточно. Во-первых, не хотела его расстраивать, да и вообще считала, что не имею права вставать между ними и вызывать вражду. По мере того как приближался день моего отъезда, а Кейт по-прежнему глухо молчала, я стала сомневаться, что наш неправильный треугольник выдержит эти испытания. Вполне возможно, что Кейт перестала мне доверять. Также возможно — и даже очень, — что Эрнест уедет в Рим работать, оставив меня ни с чем.

Опасно отдавать свое сердце Эрнесту, но разве у меня есть выбор? Я влюбилась в него, и даже при сомнительных надеждах на будущее моя жизнь после знакомства с ним определенно изменилась к лучшему. Я чувствовала это и дома в Сент-Луисе, и у Кенли тоже. Вначале каждый вечер мне было не по себе, я нервничала, робела, боялась, что не соответствую компании, но затем успокаивалась и обретала свой голос. В полночь я уже становилась вполне своим человеком, могла пить как сапожник и болтать до утра. Каждый вечер я как бы заново рождалась, находила себя, теряла и обретала вновь.

— Не так давно у меня не хватало сил, чтобы полчаса играть на рояле, — сказала я как-то Эрнесту за завтраком. — А сегодня мы не спали до трех, и вот я сижу здесь в восемь часов бодрая и с ясными глазами. Раньше чувствовала постоянную усталость — теперь же ничего подобного. Что со мной происходит?