Не удивительно, что Его называют Спасителем - Макс Лукадо

креста. Два солдата рады, что работа сегодняшнего дня близится к завершению; они

помогают потому, что опустить кипарисовый крест и тело на землю - тяжёлая работа.

«Теперь осторожней,» - говорит Иосиф.

Пятидюймовые гвозди выдергиваются из крепкого дерева, освобождая

безвольные руки. Тело, служившее Спасителю, поднимают и укладывают на большой

камень.

«Он - ваш,» - говорит начальник стражи. Крест лежит в стороне, его вскоре отнесут

на склад, пока он вновь не потребуется.

Для двоих такая работа непривычна, но всё же руки справляются с ней проворно.

Иосиф из Аримофеи стоит на коленях в изголовии Иисуса и осторожно обтирает

израненное лицо, мягкой мокрой тряпицей смывая кровь, что запеклась ещё в Саду, а

потом при наказании хлыстом. Он смывает кровь от тернового венца, а покончив с

этим, плотно закрывает Его глаза.

Никодим раскатывает полотно, которое принёс Иосиф, и расстилает его на камне

рядом с телом. Двое еврейских церковных иерархов поднимают безжизненное тело

Иисуса и кладут на полотно. Теперь оно умащивается благовониями. Как только

Никодим касается щёк Учителя, чтобы втереть алое, чувства, до того сдерживаемые, прорываются наружу. На лик распятого Царя падает слеза. Никодим прекращает

работу, чтобы смахнуть другую. Со щемящей тоской пожилой еврей смотрит на этого

молодого Галилеянина.

Есть что-то немножко ироничное в том, что Иисуса хоронят не те, кто хвастался, что никогда не покинут Его, а эти два члена Синедриона, два представителя

религиозной партии, убившей Мессию.

Однако никто более этих двоих не был так многим обязан этому распятому

Христу. Многие были освобождены из глубоких ям рабства и болезней. Многие были

спасены из тьмы штреков порока и смерти. Но никогда не было штрека темнее того, из

которого были выведены эти двое.

Штольни религии.

Эти двое не станут пленниками никакой тьмы, где ловушки многочисленны, а

западни глубоки. Её подземное зловоние отдаёт духом благих намерений.

Бесконечный лабиринт её переходов забит заблудшими. На её тропах лужи пролитого

вина и лохмотья мехов.

37

Не хотелось бы оказаться там с неокрепшей верой. Юные сердца, задающиеся

вопросами, быстро черствеют в этой леденящей тьме. Любое свежее проникновение в

суть вопроса растаптывается в угоду преходящим традициям. Оригинальность

мышления

не

поощряется,

а

любознательность

душится.

Приоритеты

подтасовываются.

У Христа кроме жалящих слов упрёков не было ничего для тех, кто обитает в

таком мраке. «Лицемеры, - говорил Он о них. - Фигляры нечестивые! Творящие зло!

Буквоеды судейские... Приспособленцы без авторитета. Людишки мелочные! Вожди

слепые! Вы подобны гробницам побелённым... Змеи! Змеиное отродье!» Для Иисуса не

существовали те, кто из религии делает состязание, а религиозность доводит до

ярости милитариста. Этому нет места. (35)

Иосиф и Никоим устали, от того что видели раньше, а видели они только список

правил и инструкций, так часто сгибавших людей под своим невыносимым бременем.

Они часами слушали бессмысленные пререкания крючкотворов-законников. Они

носили мантии и сидели на почётных местах и видели, как выхолащивается Слово

Божье, как религия превращается в костыли для увечных.

Они хотели покончить с этим.

Это был изрядный риск. Высшее общество Иерусалима не собиралось особо

благосклонно взирать на двух своих религиозных деятелей, хоронящих какого-то

мятежника. Но для Иосифа и Никодима выбор был очевиден. В словах молодого

проповедника из Назарета звучала правда, никогда не слышанная ими во мраке их

религии. К тому же они предпочитали спасти души, а не шкуры.

Поэтому, медленно подняв тело, Никодим и Иосиф отнесли его в гробницу.

Поступая так, они зажгли свечу во тьме.

Если представить, что эти двое сумели бы понаблюдать за религиозным миром

последних ста лет, навряд ли бы они обнаружили, что положение вещей ныне сильно

отличается. Всё ещё очень много порока среди тех, кто ходит в облачении

священнослужителей, а Библию используют как кувалду. Всё ещё модно иметь

священнический сан и подпоясываться цепями праведности. Всё ещё слишком часты

случаи, когда веру приходится искать не в церкви, а вне её.

Но, кроме того, они бы увидели, что даже в тех случаях, когда верующие

становятся чрезмерно набожными, а праведники уж очень праведны, Господь находит

кого-то, кто зажжёт свечу. Её зажигали Лютер в Виттенберге, Латимер в Лондоне и

Тиндел в Германии. Джон Нокс будучи рабом на галере, нёс этот свет, то же делал

Александр Кемпбел, как проповедник.

Нелегко зажечь свечу во тьме. Но тем мужественным людям, кто способен

озарить жизнь других, признательны навек. Нет сомнений, которое из этих озарений

самое благородное.

«Солдат, теперь можно снять Его. Я позабочусь о Нём».

Маленькие вестники

Прежде чем попрощаться с теми, кто находился у креста, я познакомлю вас ещё

кое с кем. Это совсем особенное знакомство.

38

В тот день там присутствовали те, чья роль была особенной. Они не говорили

много, но были там. Немногие заметили их, оно и не удивительно. По самой своей сути

они так молчаливы, что их часто упускают из вида. Писавшие Евангелие действительно

упомянули о них вскользь. Но мы знаем: они были там. Они должны были быть там. У

них была работа, которую нужно было выполнить.

Да, их присутствие не просто свидетельствовало о священной драме; они

выражали её. Они были пропитаны ею. Они вскрыли отчаяние Петра, выдали вину

Пилата и обнажили смертельную тоску Иуды. Они передали смущение Иоанна и ясно

выразили горе Марии.

Однако главная их роль была связана с Мессией. Как тактично и бережно

принесли они облегчение Его страданиям и выразили Его острую тоску.

Что я описываю? Может быть, вы удивитесь.

Слёзы!

Те очень маленькие капельки человеколюбия. Те круглые, мокрые капли влаги, падающие из глаз, сползающие вниз по щекам и брызгами разбивающиеся о дно

наших сердец. В тот день они были в сердцах, на щеках и в глазах. В такие моменты

они всегда там. Они должны быть - это их работа. Это - они, крохотные вестники, готовые по первому зову все двадцать четыре часа в сутки заменить ставшие

беспомощными слова. Капая, падая и проливаясь из уголков наших душ, они выносят с

собой самые глубокие чувства, владеющие нами. Текущие по лицу, они поведают о

переживаниях души, от самой блаженной радости до самого мрачного отчаяния.

Принцип прост: когда беспомощны слова, наиболее действенными становятся

слёзы.

Пятна слёз на письме скажут много больше, чем все слова этого письма. Слеза, упавшая на гроб, скажет то, о чём никогда не смогли сказать прощальные слова. Что

вызовет материнское сострадание и заботу скорее, чем слеза на щеке ребёнка? Что

более поддержит, чем слёза сопереживания на лице друга?

Слова потерпели неудачу в тот день, когда убили Спасителя. Это было их полное

поражение. Да и какие слова можно было произнести? Какие слова, возможно, сумели

бы выразить чувства, переполнявшие тех, кто там был?

То дело, мой друг, было оставлено слезам.

Как вы поступаете, когда не хватает слов? Как вы общаетесь, когда весь их запас, истощённый, лежит у ваших ног? Что вы делаете, когда спотыкаются даже самые

выразительные слова? Так ли вы богаты, что не стыдитесь дать волю слезам? Можете

ли вы быть настолько счастливы, чтобы глаза ваши орошались слезами и горло

перехватывало от волнения? Можете ли вы быть настолько гордыми, чтобы глаза ваши

подернулись пеленой и всё виделось, как в тумане, из-за слёз? Можете ли вы позволить

слезам в горе облегчить тяжесть, сдавившую грудь и комком сжимающую горло? Или

вы каждый раз загоняете их внутрь, позволяя им литься только в глубине души?

Немногие из нас умеют проявлять свои чувства. Особенно мы, мужчины. О да, кончено, мы умеем орать, ругаться и курить! Но слёзы? «Поберегите их для робких и

малодушных! А я должен завоевать мир!»

Друзья, мы бы хорошо поступили, если бы остановились всмотреться в лица у

креста.

Пётр. Крупный и плотный рыбак. Достаточно сильный, чтобы вытянуть из моря

сеть, полную рыбы. Достаточно храбрый, чтобы выдержать самый свирепый шторм.

39

Человек, который несколькими часами ранее обнажил меч против патрульного отряда

римлян. А сейчас посмотрите на него. Плачет, нет... рыдает. Забился в угол, закрыл