Фестиваль - Сергей Власов

Услышав последнее слово, Мондратьев опять захотел сказать пошлость, но опять передумал. А у всех остальных оно вызвало замешательство в силу того, что половина из присутствующих не имела представления о роде занятий хозяйки, а вторая половина точно знала, что Львовна практически ничем не занимается, кроме посещения всех премьер и генеральных репетиций модных, пафосных или отличающихся особой индивидуальностью московских театров.

Однажды несколько лет назад на вопрос Флюсова по поводу Ловнеровской Мондратьев сказал: «Толку от Ирины Львовны никакого нет, но если ты ей не понравишься, вход на все центральные площадки Москвы тебе будет закрыт. В этом ее парадокс».

После тоста Галины Николаевны гости почувствовали себя гораздо увереннее, процессы пищеварения, сдобренные изрядной долей алкоголя, усилились, головы затуманились, а языки развязались. Когда через полчаса адвокат Розенбаум в обидных выражениях предложил выпить за «творчество», к коему, по его мнению, имело отношение большинство присутствующих, захмелевший администратор Коля с надрывом бросил:

– А вы зря смеетесь, мсье адвокат! Творчество – это молодость мира!

– Я – смеюсь? – якобы в ужасе, неестественно улыбаясь, попытался парировать Розенбаум. – Я отношусь к любому творчеству крайне подобострастно и уважительно. Я же не обыватель, который агрессивен и малокультурен и в силу этого не способен воспринимать ничего нового, а творчество – это и есть проявление свежих мыслей, настроений и умозаключений. Я толерантен, беспринципен и аполитичен, а главный и единственный мой принцип – именно в моей беспринципности.

– Предлагаю выпить за это! – громко сказал певец Саша Чингизов.

Собравшиеся с чувством глубокого удовлетворения вновь наполнили рюмки с бокалами – и выпили.

– Так частить – это не по правилам, – пробурчал трезвенник суперагент.

– По правилам, по правилам – в свободной стране живем, – отреагировала Галина Николаевна. – Сергей Львович, что ты там интересного рассказываешь Флюсову – говори громче, пусть все послушают…

Мондратьев действительно в это время пытался изложить краткое содержание своего монолога, выдавая его за сиюминутный экспромт.

– Сережа, ну действительно, прибавь громкости, – попросил Розенбаум.

– С удовольствием, – пообещал Мондратьев, – но только после перекура.

– Курить – все на лестницу!

Гости были в курсе – Ирина Львовна не выносила никакого дыма, включая табачный, вследствие того, что пережила за свою нелегкую искрометную жизнь целый ряд пожаров.

– Мужики, на весь процесс вам от силы десять минут, – сказала Ловнеровская, – а то без вас скучно.

Иван Григорьевич Райлян вышел со всеми на лестничную площадку исключительно из солидарности, так как не курил и вел исключительно здоровый образ жизни. Администратор Коля закурил «Яву», адвокат Розенбаум угостил двух писателей Сергеев душистым «Мальборо», а Саша Чингизов достал откуда-то из-за пазухи небольшой, расшитый бисером мешочек с какой-то мелко нарезанной травой.

– Это что? – с тревогой в голосе спросил его Мондратьев.

– Это кисет, – ответил певец Саша Чингизов.

Мондратьев тут же бросил дымящуюся сигарету на пол, наступил на нее левой ногой и, насупившись, предложил:

– Пойдем, Сергей Сергеевич, обратно в квартиру – я тебе кое-что покажу.

Недовольно хмыкнув, Флюсов последовал за товарищем, пытаясь на ходу погасить окурок с помощью собственной слюны. Дойдя до кухни, он спросил:

– Сергей Львович, куда мы идем, и что ты собираешься мне показывать? Меня одолевают смутные сомнения.

– Какие, к едреной фене, сомнения? Ты знаешь, что у этого придурка в мешочке? А я – знаю. Он однажды после выступления в одной воинской части полтора часа выход со сцены искал. Тебе такие знакомства нужны? Куришь «штуку» – на здоровье, только делай это в каких-нибудь укромных местах, а не в обществе приличных интеллигентных людей. А Львовна тоже додумалась – на день рождения его пригласила, грязного наркомана!

– Да ладно тебе – не заводись, – резонно заметил Флюсов. – Лучше пойдем, женщины с нетерпением ожидают от тебя очередной низкопробной ахинеи. Ну не сердись, это я шучу.

– Скотина!

Когда участники проведения торжества вновь расселись за столом, все внимание сразу же сосредоточилось на Мондратьеве.

– Сергей Львович, ты же обещал…

– Блондинистый, почти белесый, в легендах ставший как туман… – продекламировала Есенина Ирина Львовна, выбросив правую руку вперед и указывая ею на сатирика.

Мондратьев всю жизнь мечтал стать популярным, хотя, не будучи круглым идиотом, прекрасно понимал, что популярность сама по себе крайне пошла и убога и достигается за счет мнения большинства, которое, как известно, обладает крайне отвратительным вкусом, если это вообще вкус. Львович знал, что на «большинство» лучше всего можно воздействовать лишь двумя хорошо знакомыми ему вещами: тупостью и глупостью, и мастерски использовал это свое знание в профессиональной деятельности.

– Да я, собственно, ничего такого и не говорил, – явно напрашиваясь на комплимент, начал оправдываться Сергей Львович. – Какое же застолье обходится без политики. Вот и я попытался изложить свое видение вертикали власти Сергей Сергеевичу. Поскольку большинство не слышало, я повторюсь. Дело вот в чем: надо было прошлый раз не одного президента выбирать, а сразу четырех. Во-первых, никому не обидно; во-вторых, удобно – сутки работает, трое дома. На отдых времени больше, тем более время сейчас напряженное, переходное – из одной задницы в другую. А сейчас что? Наш так переволновался, что, когда его окончательно выбрали, ясное дело – слег. А по конституции – заменить некем. И чего делать? Двойника выпускать? У нас главный чего творит, а двойник, считай, дурнее в два раза. Да… Тут сразу не решишь, как поступить. Думать надо.

– Думать наверху не умеют и не любят, – подал голос адвокат Розенбаум, – да и некогда им – воровать надо… Вон господин Филатов, «честнейший человек эпохи», дачку, говорят, себе на Николиной Горе соорудил где-то под лимон «зеленых», академик Аганбегян подарил стране дополнительно около ста пятидесяти миллионов экю внешнего долга, а Гаврюша Попов, хряк греческий, в позапрошлом году воссоздав Вольное экономическое общество России, попросил у Черномырдина на празднование его 230-летия ни много ни мало – тридцать миллиардов рублей. Из выделенных одиннадцати на собственно юбилей – мне один чувак из Генпрокуратуры поведал – было потрачено только два с половиной миллиарда. Остальные деньги пошли на оказание «материальной помощи» сотрудникам мэрии и выкуп всего тиража книги Попова «Снова в оппозиции».

– Правильно говорят, – дополнил Мондратьев, – среди умных умнеешь, среди подонков становишься демократом. А по поводу взяток – и говорить нечего. Брали, берут и будут брать. Потому что, если не возьмешь, прерывается эволюционная цепь, нить Ариадны, паутина Марины Иосифовны. Нарушается круговорот дензнаков в природе имени Танечки Пьяченко. Чиновники – ребятки, конечно, не семи пядей во лбу, но государственную систему круговоротов построили, это – чистая удача. Правда, им олигархи помогали. Те-то поопытней.

– А я слышала, что и Пельцин взятки берет… – посмотрев по сторонам, тихонько сказала Руковец.

– Не-ет, Боря не дает и не берет, причем практически одновременно! Боре – некогда, он «квасит», – со знанием дела заметил администратор Коля, окончательно окосевший и последние несколько минут тщетно пытающийся вспомнить отчество хозяйки.

– Да пошли они все! Давайте выпьем за… Вот зараза, забыл… А! Ну конечно, давайте выпьем за присутствующих. – Вспомнив нужное слово, суперагент Ваня, как всегда, оказался на высоте, выйдя из затруднительной ситуации с блеском и достоинством, характерных для всех российских суперагентов.

– Да здравствуют наши спецслужбы! – в конце чоканий прокричал адвокат Розенбаум.

Иван Григорьевич зачем-то поднес тяжеловесный кулак к своему лицу, затем, разжав пальцы, почесал указательным свой длинный красноватый нос, а потом так же медленно погрозил им адвокату, негромко заметив:

– Гражданин Розенбаум, вы не забыли, что с крыш иногда падают даже самые мирные кирпичи. Причем частенько на головы именно чересчур самонадеянным адвокатам.

Адвокат Розенбаум, резонно решив промолчать, глубокомысленно собрал корочкой хлеба с тарелки остатки салата, боязливо пересел на соседний стул, подальше от Райляна, и громко спросил:

– Ирина Львовна, а какие вообще новости в творческой жизни Москвы? Ловнеровская, последние полчаса интимно шушукавшаяся о чем-то с Сашей Чингизовым, встрепенулась:

– Да какие, на фиг, новости – болото! За прошедший месяц я посмотрела четыре премьеры, честно, как дура, отсидела на всех генеральных репетициях и вот скажу тебе как на духу: впечатлений – ноль. Я вообще в последнее время прихожу к выводу, что творчество – это промежуточный период между ничегонеделанием и конкретной работой по дому, а выражение «творческая интеллигенция» – это то же самое, что и осетрина второй свежести. Интеллигенция – она или есть, или ее нет. А творческая она при этом или еще какая – значения не имеет. И вообще, как известно, искусство придумали евреи, чтобы не работать. – Она рассмеялась. – Иван Григорьевич, почему вы так мало едите?