Бессмертники - Хлоя Бенджамин

– Как ты сюда попала? – выдыхает Саймон.

– Бенни мне сказал, что видел полицейские машины. А ближайший участок здесь. – Клара взлетает по гранитным ступеням на крыльцо и застывает лицом к лицу с полицейским. – Какого хрена вы тут вытворяли с моим братом?

Полицейский хлопает глазами. Что-то пробегает между ним и Кларой – искры, жар, ярость, оставляющая во рту едкий металлический привкус. Клара обнимает Саймона за плечи, и молоденького полицейского передёргивает. Вид у него такой прилизанный, добропорядочный, чужеродный в этом современном городе, что Саймону его почти жаль.

– Как вас зовут? – Клара косится на значок на его голубой рубашке.

– Эдди, – отвечает он, задрав подбородок. – Эдди О’Донохью.

Сильная Кларина рука лежит на плече Саймона, все их недавние беды позади. Её защита и тепло напоминают Саймону о Герти, и горло распирает. Между тем Эдди не спускает глаз с Клары. Щёки у него порозовели, лицо слегка вытянулось, будто он видит мираж.

– Что ж, запомню, – говорит Клара. И ведёт Саймона вниз по ступеням крыльца, а оттуда – в самое сердце Мишен-стрит. Жара под тридцать градусов, лотки на тротуарах ломятся от фруктов – настоящий райский сад, – и никто не пытается их остановить.

– Что будешь пить? – спрашивает Саймон.

Он роется в тесной кладовой – это даже не кладовая, а стенной шкаф, где на узеньких полках хранятся припасы: крупы, супы в банках, алкоголь.

– Сделать тебе коктейль? Могу водку с тоником, виски и колу…

Октябрь: короткие серебристо-серые дни, тыквы на парадном крыльце академии. Скелет из папье-маше нарядили в мужские балетные трусы и поставили в приёмной, возле стойки администратора. Саймон и Роберт уже не раз уединялись в академии – целовались в мужском туалете или в пустой раздевалке перед занятиями, – но Роберт ещё никогда не был у него дома.

Роберт откидывается в кресле с бирюзовой обивкой:

– Я не пью.

– Совсем? – Саймон высовывается из чулана, держась за ручку двери, и ухмыляется. – У меня где-то травка есть – это по твоей части?

– Не курю. Уж точно не травку.

– Никаких пагубных пристрастий?

– Никаких.

– Не считая мужчин, – уточняет Саймон.

За окном качается на ветру ветка, заслоняя солнце, и лицо Роберта вдруг гаснет, будто лампа.

– Это не порок.

Встав с кресла, Роберт пробирается мимо Саймона к раковине, плещет в стакан воды из-под крана.

– Да ну, – говорит Саймон, – Ты же сам прячешься!

Перед занятиями Роберт по-прежнему разминается один. Как-то раз Бо их застукал, когда они вместе выходили из туалета, и аж присвистнул им вслед в два пальца, но в ответ на его расспросы Саймон сделал вид, будто не понял. Он уверен, что если бы разболтал, Роберт не одобрил бы, а минуты наедине с Робертом – его низкий воркующий смех, ласковые ладони – слишком ему дороги, чтобы рисковать.

Роберт стоит, облокотившись на раковину.

– Если я не болтаю об этом на каждом углу, это ещё не значит, что я прячусь.

– А в чём разница? – Саймон просовывает пальцы Роберту за ремень. Ещё недавно он даже не думал, что отважится на подобную дерзость, но Сан-Франциско для него как наркотик. За те пять месяцев, что он здесь прожил, Саймон повзрослел лет на десять.

– Когда я в студии, – объясняет Роберт, – я на работе. Я молчу из уважения – к моей работе и к тебе.

Саймон привлекает его к себе, тесно прижимается бёдрами, шепчет ему в самое ухо:

– Так наплюй на уважение.

Роберт смеётся.

– Неправда, ничего ты такого не хочешь.

– Хочу. – Расстегнув Роберту молнию, Саймон лезет к нему в джинсы, хватает и стискивает член. Они так до сих пор и не переспали.

Роберт отступает:

– Ну хватит, не будь таким.

– Каким?

– Пошлым.

– Горячим, – поправляет Саймон. – У тебя же стоит!

– Ну и что?

– И что? – повторяет за ним Саймон. “И всё, всё сразу! – хочет он сказать. – И – пожалуйста!” Но вместо этого у него вырывается: – Трахни меня как сучку.

Так сказал однажды Саймону репортёр из “Кроникл”. Роберт как будто снова готов рассмеяться, но лишь кривит рот.

– Думаешь, чем мы с тобой тут занимаемся? Ничего здесь постыдного нет. Ничего.

У Саймона горит шея.

– Да, понимаю.

Роберт хватает со спинки бирюзового кресла пиджак, набрасывает на плечи.

– Понимаешь? Я порой не уверен.

– Слушай, – тревожится Саймон, – мне не стыдно, если ты это имел в виду.

Роберт медлит на пороге.

– Вот и хорошо, – отвечает он. И, аккуратно закрыв за собой дверь, сбегает по лестнице.

В день убийства Харви Милка Саймон сидит в гримёрке “Пурпура”, ждёт начала общего собрания. Понедельник, полдвенадцатого утра; танцоры недовольны, что их созвали в неурочное время, и ещё сильнее недовольны, что Бенни запаздывает. Все ждут, работает телевизор. Леди лежит на кушетке с пакетиками чая на глазах; Саймон пропускает занятия в академии.

Настроение мрачное, обречённое: неделю назад проповедник Джим Джонс организовал в Гайане массовое самоубийство.

Когда на экране вырастает лицо Дайан Файнстайн и она срывающимся голосом объявляет: “Мой долг – сообщить вам, что мэр Москоне и член Наблюдательного совета Харви Милк застрелены”, Ричи вопит так истошно, что Саймон подпрыгивает на стуле. Колин и Лэнс потрясённо молчат, Адриан и Леди плачут навзрыд, и когда наконец врывается Бенни, бледный, запыхавшийся, – в нескольких кварталах близ района Сивик-Сентер перекрыто движение, – глаза у него заплаканы. “Пурпур” закрывают на весь день, повесив на дверь чёрный шарф Леди, а вечером они вместе с жителями Кастро выходят на марш.

Конец ноября, но улицы согреты теплом тысяч людей. Толпа такая огромная, что даже в магазин за свечами Саймон идёт в обход. Продавец даёт ему двенадцать штук по цене двух и в придачу бумажные стаканчики для защиты от ветра. За пару часов к шествию присоединились полсотни тысяч человек. К зданию мэрии шагают под бой одного-единственного барабана, а те, кто плачет, плачут беззвучно. Щёки у Саймона мокры от слёз. Он плачет о Харви, но не об одном Харви. В толпе взрослых людей, рыдающих, как осиротевшие дети, Саймон думает о родителях, теперь для него потерянных навсегда. Когда хор геев Сан-Франциско поёт гимн Мендельсона – “Прибежище моё, Бог мой”, – Саймон никнет головой.

Где его Бог, его прибежище? В Бога Саймон не верит, но опять же, верит ли Бог в него? Согласно Третьей книге Моисеевой, он “мерзость перед Господом”. Что же это за Бог, который создал человека, столь ему отвратительного? На ум приходят лишь два объяснения: либо нет никакого Бога, либо он, Саймон, – выродок, ошибка природы. И неизвестно ещё, что страшнее.

Когда Саймон вытер щёки, остальные танцоры из “Пурпура” уже затерялись в суматохе. Вглядываясь в толпу, Саймон вдруг замечает знакомое лицо: добрые карие глаза, при свете яркой белой свечи блестит в ухе серебряная серёжка. Роберт.

Они не обменялись ни словом с того октябрьского вечера в квартире у Саймона, но сейчас пробираются друг к другу сквозь толчею, протягивают руки и наконец встречаются посреди людского моря.

Однокомнатная квартирка Роберта затерялась среди кривых улочек близ Рэндалл-парка. Роберт отпирает дверь, и они вваливаются в прихожую, на ходу расстёгивая друг другу рубашки и ремни. На двуспальной кровати у окна Саймон трахает Роберта, потом Роберт трахает Саймона. Только слово “трахать” тут вряд ли уместно: едва минует первый порыв страсти, Роберт становится нежен, внимателен, ласкает Саймона с таким чувством – или всё из-за Харви? – что Саймона сковывает несвойственная ему робость. Роберт берёт в рот член Саймона и сосёт. Когда Саймон вот-вот взорвется от наслаждения, Роберт поднимает на него глаза, и они смотрят друг на друга так напряжённо, что Саймон подаётся вперед и, взяв лицо Роберта в ладони, кончает.

Потом Роберт зажигает ночник. Против ожиданий Саймона, обстановка у него в доме далека от спартанской – квартира полна сувенирами, привезёнными из первых международных гастролей “Корпуса”. Здесь и хохломские миски, и японские статуэтки-журавлики. Презервативы и те в лакированной коробочке. Напротив кровати – деревянная полка с книгами: “Сула”[22], “Человек футбола”[23], – а в крохотной кухоньке висят сковородки. Вход в спальню сторожит картонная фигура – футболист в прыжке, в полный рост.

Они курят, облокотившись на подушки.

– Я его как-то раз видел, – говорит Роберт.

– Кого – Милка?

Роберт кивает.

– После его поражения во второй кампании – кажется, в семьдесят пятом? Видел его в баре рядом с фотоателье. Толпа его качала, а он смеялся, и я подумал: вот кто нам нужен. Тот, кто не падает духом. А не старый нытик вроде меня.

– Харви был старше тебя. – Саймон улыбается, но улыбка гаснет, едва он понимает, что говорил сейчас о Харви в прошедшем времени.

– Да, старше. Впрочем, держался он по-молодому. – Роберт пожимает плечами. – Вот что, на парады я не хожу. И в клубы не хожу. А в бани и подавно.